Верное слово - Дарья Зарубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Техник взъерошил пятернёй волосы, потёр с усилием лоб, а потом – Лена аж вздрогнула – ударил ладонью по шершавому липовому стволу, хотел ещё что-то сказать, но не успел: от удара огромное дерево обрушило на них с мокрых веток целый водопад. Взвизгнув, Лена схватила техника за руку и бросилась бегом, перескакивая лужи. Он сперва противился, но, услышав её: «Идёмте же, давайте под крышу», побежал следом.
На крыльце почты было полно народу, так что Ряполов потянул Лену дальше – на заплетённое вьюном крылечко городской библиотеки. Снял куртку, укрыл плечи. Лена тотчас скинула её и бросилась снова под дождь, смеясь. Обескураженный техник постоял с минуту, не зная, что и думать, и уже почти решился надеть снова свою куртку, как столичная магичка вновь влетела на крыльцо, торжествующе потрясая совершенно промокшими астрами.
– Я букет забыла, – фыркая от воды, стекавшей с волос по щекам и губам, пробормотала Лена, тяжело дыша, – жалко.
– Вымокли все, – проговорил Ряполов ласково. Осторожно снял с плеч Лены её насквозь промокший плащ, закутал спутницу в свою куртку, боясь прикоснуться. Видно было, жалел о том, что сказал под липами, хотел сгладить впечатление от неосторожных слов: – А дожди у нас и правда на зависть. Всю Россию высушит, а у нас всё ж капнет.
– Мне ваш город очень нравится, – отозвалась Лена. Ряполов улыбнулся, радуясь возможности переменить тему:
– Были вы раньше здесь у нас, в Карманове?
Страх, память кармановских лет, отразился в глазах мага лишь на мгновение, но внимательный техник заметил, осёкся.
– Знаете что, – быстро совладала с собой Лена, – проводите меня до председателева дома, Иван Степанович. Я и правда вымокла и замёрзла. А завтра, как солнышко будет, мы с вами поговорим. Непременно поговорим, – заверила она в ответ на недоверчивый взгляд спутника. – Обещаю вам.
Дождь поредел и больше лил с веток и карнизов, чем с небес. По улице, бурля в булыжниках, нёсся поток воды, крутил листья. Они не выбирали дороги – всё равно ноги насквозь мокры, шли по центру улицы, подальше от воды, текущей с придорожных деревьев. Сперва молча. Потом вспомнили о фильме. Говорили о Баталове и его герое, а после – о цене дружбы и предательстве. Лена увлеклась, говорила горячо, всплескивая руками. Ряполов не перебивал, только смотрел на неё внимательно, стараясь не пропустить ни слова.
Они шли быстро, но дальним, кружным путём. Наверное, Солунь и сама не призналась бы себе, что не хотела возвращаться. Словно душа, много лет проведшая под гнётом воспоминаний и страхов, хотела надышаться перед решающей битвой с прошлым. Лена понимала, что даже если с Сашей справятся Серафима и профессор – упокаивать мёртвых фашистов придётся всей «героической седьмой». В отчаянной попытке сжать, сконцентрировать то, что она могла бы назвать жизнью, в этом дождливом вечере она вложила свою ладонь в ледяную лапищу техника. Иван Степанович тотчас сжал её – бережно, но крепко, как человек, что чужого не возьмёт, но своего не отдаст. Это было отчего-то приятно.
Лена обвела взглядом пустую улицу. В домах понемногу вспыхивали огни. За шторами, словно в театре, двигались тени. Солунь смотрела на них, пытаясь угадать, счастливы ли эти люди за шторами. В переулке, ведущем к вокзалу, мелькнула ещё одна тень. Слишком знакомая, чтобы Лена не признала её. Она умолкла и торопливо бросилась по лужам вслед, потянув за собой Ряполова, который на этот раз не стал упираться, а, напротив, легко угадав направление и приметив цель погони, побежал впереди, помогая спутнице удерживать равновесие.
Поезд уже вздыхал, послушный свисткам. Последние пассажиры торопливо прощались на платформе.
– Нина! – на бегу крикнула Солунь. – Нина!
Ряполов отстал. Он не выглядел усталым, но перешёл с бега на шаг. Видно, хотел дать подругам возможность поговорить без лишних свидетелей.
Громова обернулась на ступеньке вагона. Уставилась напряжённым взглядом туда, откуда послышался знакомый голос.
– Ты куда? – запыхавшись, Лена упёрлась ладонями в колени, дышала тяжело, с хрипом. В туфлях хлюпала вода, пузырилась, проступая через матерчатый верх.
– В Москву, – буркнула Нина.
– А как же… – начала Лена. Налетев, словно на стену, на злой, отчаянный взгляд, спросила: – Сима знает?
– Нет, – бросила Громова. – И тебе нечего здесь делать. Откуда ты только взялась?
Лена неопределённо махнула рукой, но так ничего и не ответила.
Раздался гудок, Нина поднялась на ступеньку. Уступила место проводнице, которая махнула флажком, мол, всё готово. Состав медленно тронулся с места. Лена стояла, опешив, не в силах ничего понять. Её растерянность словно пробила брешь в броне, которую так старательно возводила вокруг себя Нина. Громова высунулась из-за плеча проводницы, выкрикнула, перекрывая гул набирающего ход поезда:
– Прости меня, Лена, простите все! Не пойду я больше под формулу! А старик этот хитрый – он заставит. Я на болоте поняла, когда мшаник на нас напал: жить я хочу, Леночка, жить! Хоть так, пусть в страхе, пусть с совестью не в ладу, пусть Иудой, а всё-таки – жить!
Она ещё кричала что-то, но грохот колёс становился громче, он гремел у Лены в висках, заглушая всё. Тот самый грохот, что она слышала там, на болоте. Мерный, страшный гул отчаяния сердца, раненного предательством. Лена закрыла глаза, пытаясь справиться с собой, она чувствовала, как её магия выходит из-под контроля, замелькали цветовые пятна. Лена выставила вперёд руки, словно опасаясь упасть, а на самом деле – пытаясь выправить магические токи в собственном теле.
Она не слышала и не чувствовала, как подошедший техник, бормоча: «Скатертью дорога, трусливая городская тварь», обнял за плечи, а когда эти плечи бессильно поникли, подхватил ослабевшую от битвы с собственной силой женщину на руки и понёс прочь, рассекая сапогами бурные потоки стекающей в низину воды.
– Как пропал?! – рявкнул Решетников в трубку. Старческие отеческие интонации исчезли из его голоса, сменившись властной сталью. – Магометрию диктуй!
Даже по закрытой председательской линии связь была плохая. Но выбирать не приходилось.
– Проверь ещё. Подпусти бойца к щитам. Единиц на пятнадцать по Риману, чтобы не поломали, если зацепит. Как активизируются – меряйте и считайте, считайте! Мёртвого фрица потерять – это, уважаемые, нонсенс! Направьте группу в госпиталь, куда отвезли пострадавших. Пусть всех вдоль и поперёк проверят. Не важно, что вы думаете, товарищ майор! Не факт, что, если бы кто-то из этой нежити засел в нашем наводчике или маге, проявил бы себя тотчас. Они шестнадцать лет просидели в земле – думаете, несколько дней не переждут?! Поняли приказ, товарищ Крайнов? Исполняйте!
Решетников положил трубку на рычаг, вынул из кармана платок и принялся протирать стёкла очков.
«Выпустить из-за периметра нематериальную сущность! Как допустили?» – крутилось в голове. Первым желанием было вызвать вертолёт и рвануть самому на место. Но не в характере Александра Евгеньевича было пороть горячку. В первую голову предстояло разобраться с Кармановом. А уж если сработает то, что предложила товарищ Зиновьева, тогда с её задумкой можно и в Стеблев.
«Лих ты, Саша, – укорил сам себя профессор, – дорвался до полевой работы. Грозишь, ругаешься… А задумка у Серафимы Сергеевны, которую ты к работе принял, нестабильная. Будь вы в своём кабинете сейчас, уважаемый Александр Евгеньевич, в министерстве, и вчитываться бы не стали, черкнули поперёк такого предложения «опасный бред» или приложили дежурную печать «отклонить». Потому что нельзя магу в основу работы ставить эмоциональную связку. Катализатор – да, усилитель природного дара – безусловно. Но не делать же из субъективного чувства, самой шаткой из составляющих индивидуальности, которая, как вы помните, не алгоритмизируется, основу такого сложного, многокомпонентного воздействия. Опасный бред – не предложение товарища Зиновьевой, а то, что вы не отговариваете её сейчас, а поддерживаете, рассчитываете, как лучше подвергнуть смертельной опасности очень сильного и талантливого мага, перед которым и так в неоплатном долгу».
Профессор заметил, что стоит перед дверью, отчитывая мысленно сам себя, держась за дверную ручку, а кто-то дергает её с другой стороны. Решетников резко открыл дверь.
– Ой, а я думал, Игорь Дмитриевич здесь, – смутился незнакомый профессору молодой человек, всё ещё держа перед собой в левой руке несколько отпечатанных на машинке листов, намокших с краю.
– Игорь Дмитриевич сегодня занят, – буркнул Решетников. – Там дождь?
– Да уж вылился, – рассмеялся парень. – Мне бы вот наряды для мужиков подписать, которые в поисковом отряде на болото ходили, – начал он, однако профессор резко оборвал его:
– Вы что же думаете, что я их подпишу, любезный? Отыщите вашего председателя. Не смею задерживать.
Александр Евгеньевич запер кабинет, сердясь на кармановскую провинциальную наивность, порой на грани преступной доверчивости. Сперва председатель отдаёт столичному гостю ключи от своего кабинета, а сам уносится по делам. А если гость – враг, политический, засланный шпион? Если он документы важные похитит или переснимет? Или подбросит что-то? А потом приходит какой-то кармановский простодушный и предлагает случайному человеку расписаться в нарядах только потому, что человек этот из председательского кабинета вышел!