Моя война - Виктор Косенков

Из Парижа надо было уезжать. И куда-нибудь подальше. Конечно, с одной стороны, проблем с законом у меня быть не должно, мое оружие зарегистрировано, пустила я его в ход в допустимой обстановке, защищая собственную жизнь. Пойди разбери, кто там первый начал стрелять! А тот факт, что я покинула место происшествия, тоже вполне объясним. Да и трупы, скорее всего, испарились вместе с нападавшими.

Но это всего лишь мои рассуждения. А если игра шла по-крупному, то вполне можно допустить, что на мои поиски отрядят и местную полицию. Все может быть.

Значит минимум —.обычная поисковая партия наемников. Максимум — те же, плюс полиция.

Достав из кобуры пистолет, я осмотрела его. Когда нечего делать, лучше задуматься о собственной безопасности.

Из спальни Али доносились негромкие голоса и едва слышная музыка. Кажется, там танцевали, и я даже знала кто. Али вкушал свой десерт…

В полутьме комнаты, на белой ткани, черный пистолет выглядел, как выжженное отверстие…

Ритмичные “скрип-скрип”. Пока в тишине.

Я отжала защелку назад до отказа и вытащила магазин.

Та, что за стеной, всхлипнула и застонала. Словно в ответ, он зарычал…

Щелк. Пустой патронник глянул в темноту моей комнаты. Щелк. Назад.

Скрип-скрип. Скрип-скрип. Несколько слов по-арабски. Что-то изменилось за стеной, в стоны добавился новый звук. Более низкий женский голос ахнул, звонкий голосок зазвенел смехом.

Я оттянула спусковую скобу вниз, чуть перекосила влево и нажала до упора. Придерживая скобу указательным пальцем, отвела затвор назад, чуть приподняла его. Пружина толкнула сталь вперед, и затвор остался в моей руке.

Теперь за стеной стонали уже две женщины. Им вторило глухое рычание мужчины. Жены медленно, но верно будили в своем муже зверя, самца. Где-то там, за тонкой перегородкой сплетались смуглые тела, горел темный огонь.

С легким стуком спусковая скоба встала на место.

Снова арабский. Снова скрип. Стоны.

Пружина, вращаясь, не торопясь, поползла со ствола

Скрип-скрип-скрип… Я ощутила кожей, как незримо вспыхнуло и загорелось в соседней спальне! Младшая жена Али уже не стонала, она вскрикивала в голос, отдаваясь целиком и полностью, взрывоопасно, как умеют отдаваться только восточные женщины, впиваясь ногтями в кожу любимого человека, раздирая простыни, захлебываясь криком.

Капля масла. Мягкой тряпочкой вдоль ребристой стали. Почистить. Еще. Проверить, не попала ли грязь. От исправности этого механизма слишком много зависит…

Когда я начала надевать пружину на ствол, за стеной закричала уже другая женщина. Али коротко крикнул, словно его жизнь оборвалась в этот момент, когда я, с негромким щелчком, вставила на место магазин.

В квартире наступила тишина. Мне показалось, что я слышу, как в своей спальне дети Али Рашида чутко прислушиваются к происходящему и неровно дышат от непонимания, смешанного с предчувствием чего-то важного. Им хочется смеяться, но они не знают почему.

Даже город затих. Весь мир вокруг замер и я, боясь пошевелиться, ждала, что же будет… Такое было со мной только один раз, когда-то давно, еще в детстве.

За окном зашипело, вспенилось, ударило звонко и разудало! Пошел дождь. А вслед за ним мне по ушам ударил звонок.

Рамаль Ханзер стоял внизу, у подъезда, и четверо хмурых арабов в черном держали под локти человека с длинной, желтой бородой, тот висел на их руках лицом вниз, борода мокла в луже. На плече у Рамаля болталась увесистая сумка из коричневой армейской синтетики.

— Это лучший, — брезгливо сказал Рамаль, пнув под ребра желтобородого. — Животное. Я сделал все. Он даже начал разговаривать, но на ноги не встал.

— А почему сейчас молчит?

— Уснул. Если хочешь, я могу подогнать кого-то из наших. Уровнем пониже, может быть, но трезвых.

— Корпоративных?

Ханзер кивнул.

— Нет, Рамаль, мне нужен этот. Мне нужен внеклассовый, фанатик, борец за идею. Такие на корпорации не работают. Такие плавают у самого дна и питаются отбросами.

Рамаль понимающе кивнул.

— Значит, — еще один пинок под ребра, — это то, что тебе нужно. Не знаю, как там насчет плавать, но отбросы жрет, это точно.

— Оборудование его при нем?

— При мне, — уточнил Ханзер, развязал стягивающие тесемки мешка и выложил на пол плоскую коробочку мобильной станции, кажется, военной, провода и еще что-то, перемотанное изоляционной лентой до состояния неузнаваемости. — Пока он еще мог говорить, он сказал, что нужно взять. Мы на всякий случай весь его скарб в мешок покидали. И еще я подумал, что тебе пригодится.

Рамаль вытянул из мешка легкий “штейр”, выпущенный в гражданский оборот пять лет назад.

— Хорошая машинка, — повертел автомат в руках Ханзер. — Небольшая, удобная, быстро стреляет.

Он перекинул его мне. Повертев в руках оружие, я вернула его обратно.

— Нет, Рамаль, мне не нужно. Слишком легковесно для чего-то серьезного…

— Я могу найти и потяжелее…

— …а держать осаду я тоже не собираюсь. Не к чему таскаться с огромной железякой по всему Парижу. Я предпочитаю мобильность. Да и вообще сейчас хотелось бы обойтись без стрельбы.

— Хорошо, — Ханзер с сожалением убрал “штейр” в сумку. — Может быть, что-то полегче?

— Может быть. И незарегистрированное.

— Это подойдет?

Он снова залез в мешок и вытащил “зиг-зауэр” с длинным стволом. Очень тяжелый, мощный и старый. После тотального перехода всех производителей оружия на калибр 7,62 максимум, найти что-то, стреляющее пулями с останавливающим, шоковым эффектом калибра выше 9 мм, стало довольно трудно. Передо мной лежал представитель эпохи негуманного оружия. Конечно, бронежилеты большинства категорий остановят его пулю, но удар…

— А…

Ханзер достал еще две коробки с патронами, предвидя мой вопрос о боеприпасах.

— Триста за него и по пятьдесят за каждую коробочку, — Рамаль ни разу не назвал вещи своими именами. Не автомат — машинка, не патроны — коробочки. Молодец.

— Годится. Будите этого…

Устоять перед очарованием вороненого ствола я просто не могла.

Бравые, но слегка намокшие орлы Рамаля, до сего момента безучастно сидевшие у стены, подступили к желтобородому. Через несколько минут тот уже хлопал глазами и бормотал что-то почти членораздельное.

— Живой? — спросила я.

— Живой, ик…

Желтобородый поморщился. Для хакера он был староват. Лет сорок—сорок пять, выглядел на все пятьдесят шесть, что делать, такой образ жизни. Обычно в этом возрасте специалисты по высоким технологиям либо мертвы, либо работают на корпорации, либо безнадежно отстали и подрабатывают продажей разномастной, часто бэушной или ворованной техники. Этот держался на плаву, что само по себе заслуживало уважения.

— А ты…ик…клиент?

— Клиент.

— Ну тогда…ик… давай работать. Я…ик… Серый Жако, может слы…ик…хала? — Он попытался сесть, но конечности его подвели.

— Работать… — задумчиво повторила я. — Тащите-ка, братцы, его в ванную. А я пойду с хозяином договорюсь…

— С Али, что ли? — спросил Рамаль.

—Да.

— Я сам. Заодно по поводу антиквариата поговорим…

Ханзер ушел, его ребята подхватили слабо протестующего Серого Жако и поволокли в ванную. Нечего сказать, маленький город Париж. Все друг друга знают. По крайней мере, арабы.

Утро застало Серого Жако мокрым, синим от холодной воды и с очень больной головой. К шести утра он, наконец, наладил свою технику, нашел необходимые модули, соединил все нужные провода.

Рамаль Ханзер оставил его со мной наедине и теперь со своими бугаями околачивался около дома Али, осуществляя функции внешнего охранения.

Бессонная ночь настроила престарелого хакера на плаксивое настроение.

— Когда-то я был богом. Меня знала каждая собака. И что же теперь? — он горестно развел руками. — Теперь осталось только это? Как же так? К чему все это было нужно?

Он пнул свою конструкцию из проводов, изоленты и мобильной станции. Там что-то щелкнуло, и голографический монитор погас. Жако чертыхнулся, ухватил блестящий разъем, уходящий внутрь одной из плоских коробочек, и с напряженным лицом стал крутить его из стороны в сторону. Через некоторое время голограмма восстановилась, столбики цифр в правой половине рабочего поля пожелтели.

— Скоро будет готово, — пообещал Жако. — Все моей собственной разработки. Еще с Тех времен. Никто не превзошел, никто. Ах, как я гремел… Все начиналось так красиво. Мы все тогда были на переднем крае, выше нас только Небеса. И где-то там был Бог. А мы плевали на все и были готовы продать душу ради новой голографической матрицы. Вот это была свобода! Любовь, деньги, даже жизнь и смерть — все было на кончике наших пальцев. Достаточно только протянуть руку. Жизнь была похожа на калейдоскоп, где темных стекол гораздо меньше, чем светлых. А если рисунок тебе не нравится, то можно просто потрясти трубочку и снова заглянуть в нее.