Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Налетели! Как воронье!

Перед нею быстро расступились, оправдываясь жалобно:

— Да ведь обезденежели, Марья Григорьевна!

— Тоскливо без этих бумажек…

— Перестаешь себя уважать.

У крыльца прорабской ее настиг выкрик:

— А где же плавлавка?

— Не страдайте, идет, — ответила кассирша.

— Где обогнали?

— На Гремячем.

И над толпой, будто с ветерком:

— Идет, ребята! Близко!

Арсений Морошка встретил Марию Григорьевну на крыльце. Она энергично встряхнула его руку, спросила строго:

— Ты что тут делаешь, а?

— Рвем.

— За что тебе денег столько отвалили?

— А много ли?

— Да вот, едва доперла!

В прорабской, увидев Гелю, Мария Григорьевна спросила Морошку взглядом, можно ли говорить при радистке в открытую. Получив утвердительный ответ, сказала:

— Все стараешься. На свою беду.

— Не могли вы заболеть денька на три, — пожалел Морошка.

— Хотела заболеть, да кто мне поверит? — Присев передохнуть, спросила: — Опять гужовка будет?

— Может случиться, — ответил Арсений уныло.

— Да отчего такая напасть?

— От скуки, однако.

— И хорошие ребята пьют?

— Бывает.

— Но они-то постыдились бы!

— Зараза…

Пока Мария Григорьевна, прежде чем заняться делом, с наслаждением опоражнивала большой ковшище холодной воды из Медвежьей, Арсений говорил ей с грустью в голосе:

— Случись, иной умник скажет: наговор, клевета. Нет, это горькая правда. Пьянство — большое бедствие в наших местах. И говорить о нем надо прямо и громко, а скрывать — один вред.

Перед столом, за которым устроилась со своей кассой Мария Григорьевна, первым появился Игорь Мерцалов. Несмотря на то что ему пришлось пережить сегодня весьма неприятные минуты, он был радостно оживлен, говорлив, любезен — весь настроен на лучшую свою волну. Он приветствовал Марию Григорьевну фамильярно, как старую знакомую:

— Салют, Гррригорьевна!

— А-а, бородач, — отозвалась Пчелинцева, перебирая свои бумаги. — Опять первым?

— Пррривычка!

— Везде бы так-то…

— Везде не поспеть.

— Охоты нету?

— Честолюбия.

— Все надо иметь, только в меру, — ответила Мария Григорьевна и, подвинув на край стола ведомость, предложила совсем сухо: — Распишись.

— Это я сделаю с превеликим удовольствием, — ответил Мерцалов с необычайной вежливостью.

— Куда же столько денег девать-то будешь?

— Разве это валюта? Что ее беречь?

— Пропьешь, стало быть?

— Казне, Григорьевна, нужен оборот.

— Без тебя казна не пропадет. Иди уж…

И когда Мерцалов собрался было расшаркаться перед Пчелинцевой, сидевший поодаль Морошка напомнил ему сдержанно, но басовито:

— Не забудь сразу же отдать на общий котел. Придет плавлавка — повариха закупит продукты.

Губы Мерцалова, едва различимые в зарослях кабаньей щетины, странно передернулись, как от кислятины, и он всмотрелся в Морошку чуточку дольше, чем требовал случай, и с некоторым раздумьем, хотя раздумывать тут совсем и нечего было. Затем ответил, успокаивая прораба поднятой дланью:

— Бусделано!

Следом за Мерцаловым в прорабской появился Бабухин, потом Зеленцов… Они входили в том же порядке, как и в прошлый раз, и Мария Григорьевна втайне подивилась отменной дисциплине, царившей среди вольницы, построжела, примолкла и стала лишь тыкать в ведомость пальцем:

— Вот здесь…

Мерцалов дождался приятелей у обрыва.

На тропке к прорабской им повстречались Сергей Кисляев и Володя Полетаев, только что выполнившие секретный приказ Морошки о винтовках, веслах и моторке. Можно было с ними разминуться молча, ведь не однажды встречались за день, но Игорь Мерцалов, получив деньги, подогреваемый радужными помыслами, находился в самом развеселом расположении духа и ощущал сильнейшее желание позубоскалить, а то и удариться в философию.

— Опаздываете, — заговорил он, не уступая тропы.

— А куда торопиться? — спросил Кисляев.

— Рассуждаешь ты! — ухмыльнулся Мерцалов. — Впрочем, у тебя на все марксистский взгляд. Как же, комсомольский вождь! — И тут он особенно оживился. — Кстати, когда-то и я был своего рода культом. В институте. Не веришь? Бывало, собираю собрание…

— Что же случилось? — перебил Кисляев.

— Тоже погорел!

— Ну, ладно, дай дорогу, — сказал Кисляев требовательно. — Не видишь, кто за мной идет?

В замешательстве Игорь Мерцалов вытаращил глаза. Он никак не мог сообразить, почему Кисляев с самым серьезным видом расчищает путь для студентика Володьки Полетаева, а тем временем его уже отстранили рукой с тропы.

Пропуская мимо себя Кисляева и Полетаева, Мерцалов неожиданно заметил:

— А вы рифмуетесь! — Вероятно, он вкладывал особый смысл в свое замечание и, внезапно прогоготав на всю Буйную, добавил: — Только дрррянь ваша рифма! Сейчас чем неблагозвучнее, тем лучше. Такая мода.

— Гляди, какой знаток поэзии! — останавливаясь, сказал Кисляев. — Может, и сам сочиняешь?

— Была охота, — с презрением ответил Мерцалов. — Бывало, говорю: «Сочини про девочек — устрою последнюю модель, золотое перо…» И сочиняли! Да и сейчас еще некоторые строчат моими перьями. Стихи, поэмы… Сплошной модерн!

— А-а, собачий бред!

— Вроде, но в этом его и сила!

Поднявшись на брандвахту, Мерцалов повел своих друзей к Вареньке. Она хлопотала в камбузе, наводя порядок после обеда. Повисая на косяках двери, Мерцалов спросил:

— Слушай-ка, золотко, деньги на общий котел — тебе?

— Уже получили? — конфузливо рдея и вытирая руки о фартук, спросила Варенька. — Я собираю, да…

— Сейчас придет плавлавка, знаешь?

— Надо быть.

— Закупи продуктов побольше, а то едва ноги таскаем.

— Все закуплю, что будет.

— Мясных консервов требуй.

— Ладно.

— Не проси, а требуй.

Обернувшись к друзьям, Мерцалов скомандовал:

— Отсчитывай!

Вручив поварихе собранные деньги, он едва приветным кивком головы приказал дружкам оставить его с Варенькой. Потом, войдя в камбуз и прикрыв за собой дверь, он рывком прижал Вареньку к своей груди, да так, что у нее что-то затрещало под кофточкой.

— Ой, пуговки, — прошептала она.

— Соберешь!

Он долго целовал Вареньку, выгибая ее в талии, видимо вполне надеясь, что это будет воспринято поварихой как безудержное буйство его пылких страстей. На какой-то минуте, решив, что необходимое впечатление произведено с лихвой, он сказал ей, едва переводя дух:

— Вечером я приду.

— Что ты! — запротестовала Варенька.

— Но я только вручу подарок, — стремясь закончить дело побыстрее, сказал Мерцалов. — Чего тебе купить? На платье? Туфли? Какой размер? — Он взглянул на ее голые икры. — Пожалуй, лучше на платье. Какой материал? Какой цвет? Что молчишь? Впрочем, я соображу.

— Не нужны мне подарки, — обиделась Варенька.

Тут Мерцалов вспомнил, что до сих пор не сказал Вареньке никаких слов о своей любви.

— Золотко, ведь ты одна у меня на свете, — выговорил он и ласково и огорченно, как есть до глубины души обиженный недоверием Вареньки. — Я к тебе с любовью, а ты… — И даже горестно попенял: — Нельзя же так…

— А я все равно не верю, — сказала Варенька, со страхом чувствуя, как не однажды с ней бывало, что она совершенно неспособна не доверять тем мужчинам, какие говорят ей о любви. — Вы все обманщики! — добавила она таким тоном, будто сделала великое открытие в интересах всех женщин на земле.

— Прррелесть! — восхитился ею Мерцалов. — Дитя прррироды!

Считая, что между ними вполне достигнуты мир да любовь, он счел возможным отдать дань и прозе жизни.

— А чего тут эти, идейные, околачивались? — спросил он, будто вспомнилось о них совершенно случайно. — Все ушли деньги получать, а они тут… Странно. — Ему подумалось, что сейчас очень кстати изобразить себя ревнивым, и он спросил: — Может, крутились вокруг твоего камбуза?

— Да что ты! — испугалась Варенька. — Они с моторкой возились что-то…