Искры - Михаил Соколов

«А я… Эх, дурак я был. Большой дурак. Поступи я раньше на шахту, я был бы теперь совсем другим. Да-а, за Чургина надо крепко держаться», — подумал он и дал себе слово еще более внимательно присматриваться к работе зятя и учиться шахтерскому делу.

Неожиданно из насоса вырвался пар, пронзительно зашипел, и насос стал.

— Чего это ты, «Блек»?[5] — недоуменно проговорил Леон.

Открыв контрольные краники паровой половины и убедившись, что все тут в порядке, он больше дал пару. В цилиндрах оглушающе зашипело, но поршень не двигался.

Штейгер Петрухин покрутил вентиль паропровода и решил пустить насос сам. Сняв плащ и форменную, с бронзовыми пуговицами, тужурку, он озабоченно подвернул манжеты рубашки и приказал Леону подать ключ в три четверти дюйма.

— Пошлите лучше слесаря, — посоветовал Стародуб, но штейгер заявил, что здесь работы всего на одну минуту.

Леон наклонился над ящиком, измерил один ключ — не такой, другой — тоже не тот, третий, четвертый, — но длиною в три четверти не было.

— Ты что, покупаешь, что ли?

— Да вроде нет, под руку не попадается.

Петрухин подошел к ящику, взял нужный ключ и насмешливо поднес к лицу Леона.

— А это что? Ты ногой попробуй — может, попадется. Эх, лапоть! Дай паклю.

Чургин, все время наблюдавший за Петрухиным, готов был резко осадить его, но в присутствии управляющего не решился этого сделать.

Стародуб отпустил Чургина и неторопливо прошелся взад-вперед по камеронной, заложив руки в карманы и о чем-то думая.

Петрухин тем временем, обмотав руку паклей, снял горячую крышку насоса, подергал за шток, осмотрел ползуны, подул на окна, точно насос стоял до этого на пыльной дороге. Но дело от этого не двигалось. Подумав немного, он дотронулся до парораспределительных поршеньков, покрутил контргайки и, положив крышку на место, закрепил ее болтами.

— Пускай! — приказал он Леону.

Леон открыл вентиль. Пар зашипел, а поршень и не пошевелился.

Стародуб нахмурил брови и вышел из камеронной. «Бездарь», — мысленно обозвал он штейгера.

А Петрухин задумчиво смотрел на насос и не понимал, почему он не работает.

— Да-a, тут надо повозиться, — наконец сказал он и, одевшись, заторопился догонять управляющего.

Леон посмотрел ему вслед и покачал головой: «Видать, тебе на самом деле трудно давались науки, господин штейгер».

Минут через десять в камеронную вошел дядя Василь.

— Жив-здоров, монах? Насилу добрался, пралич его с ногами такими. Ну, здорово!

— Здорово, дядя Василь. Ты что, заблудился?

— Не-ет, нарочно к тебе завернул, хотя и не по пути. Ты чего загоревался? Скучно в келье этой сидеть? — бойко говорил он и, заметив, что на полочке нет иконы, спросил: — А куда Пантелеймон делся?

— От Чургина спрятал, он не любит, — ответил Леон и рассказал, как штейгер хотел исправить насос. — Больше всего за ключ обидно, дядя Василь. Дай, говорит, на три четверти. Ну, я и меряю четвертью, а только нет таких.

Дядя Василь рассмеялся, хлопнув ладонями по коленям.

— Четвертью? Да ты бы сажнем еще померял! Ох, уморил, пралич тебя, — захохотал он на всю камеронную, тряся бородкой, и, подойдя к ящику, стал перебирать ключи.

— Вот гляди, этот и есть трехчетвертовый. Не по длине, а вот по этому месту, каким он за гайку хватает, по щечкам, и узнавай. Дюймы ты знаешь? Делить их умеешь — на четвертушки, на восемь осьмушек?

— Умею.

— Ну вот. Этот вот пять осьмых, этот — три осьмых, — перекладывал он ключи.

— Как бы ж он так сказал! А то… Про икону, небось, сказал: хорошее, мол, дело, камеронщик. А вот показать в работе…

— Ну и хрен ему с редькой! Я тебе еще сто раз покажу, — сказал дядя Василь, отходя от ящика. — Разве от них дождешься когда помощи? На них деньги тратили, учили их, дураков, а мы на лешего им сдались, чтоб они нас учили. Еще, гляди, на ихнее место залезет какой из шахтеров, молоточки золотые себе нацепит. — Он некоторое время помолчал и убежденно заключил: — Нет, Левонтий, сами мы должны один другого учить. Кто какое дело знает, тот и должен товарищу показать. Я тоже — когда учился… Ну, я подался, после загляну. — Схватив коптилку, он быстрыми шажками побежал из камеронной.

Леон полюбил Василия Кузьмича с первого же дня работы в шахте за искренность и теплоту, с какой старик относился к нему. Как все старики, дядя Василь мог из-за пустяка накричать, выругать, злился, когда делалось не так, как ему хотелось, часто переделывал работу заново, и, тем не менее, в шахте любили его.

Но Леону непонятно было: человека на седьмом десятке жизни нужда загнала в шахту, а он не только никогда на это не жаловался, а, наоборот, своими шутками-прибаутками и забавными историями веселил людей, поддерживал в них бодрость духа. О себе скажет иногда слово какое нерадостное и замолчит, точно обмолвился. Или вот сейчас: начал — и не договорил, а в другой раз и не вспомнит.

А был дядя Василь такой же человек, как и все. Он достаточно пережил на своем веку, да не видел пользы в том, чтобы говорить об этом. Умудренный опытом, не зная как следует букваря, он с душой передавал молодым рабочим все, что знал, и не было в районе шахты, где не работали бы его ученики. Но как он добился этих знаний — молчал. Не хотел он расхолаживать молодых людей и разочаровывать их горестными рассказами о том, какой ценой доставалась ему шахтерская наука.

Дня через три дядя Василь опять зашел к Леону.

— Здорово, монах! Откачал? — зашумел он на пороге.

В камеронной было грязно и неуютно. Присланные монтером слесари не знали насоса «Блек» и проканителились с ним до полуночи. Вода вышла на плиты, залила штрек и добралась до камеронной, остановив все работы. Тогда пришел сам монтер, любимец штейгера, устранил дефект и приказал Леону никому не говорить, что он сделал:

— Пусть дураки голову себе ломают.

Кончилось тем, что Чургин доложил о затоплении второго горизонта по вине монтера, не сумевшего обеспечить быстрый ремонт насоса. Стародуб уволил монтера, а Леон два дня откачивал воду.

— Насилу откачал, дядя Василь. Тут такое было у нас, что я думал, Чургин монтера утопит.

— И правильно. Зазнался, собака, — одобрительно заметил дядя Василь и рассказал, как монтер посылал слесарей на работу: даст наряд, а как его выполнить, пусть человек догадывается сам. — Никому не показывал, как делать, а когда слесаря не сделают вот как с насосом твоим, он сделает сам, да и хвалится по всей шахте: мол, вот я какой! Словом, подлый человек. А ты вот послушай… Ох, пралич его расшиби совсем! Да-а, третьего дня, значится, ребята той артельки, какая на место Кандыбина заступила, позаревать вздумали маленько. Потушили это свои бахмутки и залегли в девятом уступе. Ну, лежат себе, притаились, да вскорости и заснули. А Гринька… Да ты его знаешь, рябой такой. Ну, этот возьми да и не засни — так только задремал. Глядь, коптилка блеснула — и прямо к ним. Да-а, подлез он потихоньку и ложится рядком с ними, а коптилку задул. Ой, и хитрый, пралич его насовсем!

— Да ты про кого?

— А вот слушай. Ну, и спит, Гринька сказывал, да еще и похрапывает. «Это не зря он приперся», — думает себе Гринька да толк одного, толк другого. «Тикай, говорит, черти! Он возле нас лег и притворился сонным, храпит даже!»

— Да ну? — рассмеялся Леон. Он уже начал догадываться, о ком идет речь, но ему интересно было послушать, что было дальше.

— Ей-бо! — перекрестился дядя Василь. — Да-а. Ребятки как вскочат — да за бахмутки. А в потемках как их найдешь? Да тикать! Ох, что было, истинный бог. Как мыши от кота разбежались! А Чургин лежит себе да похрапывает. Вот до чего выдумчивый, пралич его!

— Ну, а зачем он так?

— Да ты слушай дальше. На другой день глядит он на доску объявлений, а там мелом написано: артель эта дала угля на десять вагонов меньше. Он старшого к себе: мол, это почему такая работа у вас вышла? Ну, старшой ему то да се, Илья Гаврилыч, вагонов, мол, нету, пятое-десятое. Мелет ему, как мельница, шельма! А Чургин серьезный такой, молчаливый. Стоял, стоял, брехню его слушал, а потом потихоньку такую речь повел ему: ежели, мол, ребята будут так работать, а ты так болтать — вам плохо будет и меня подведете здорово. И приказал, чтобы артельные промежду собой потолковали и непременно больше подрядчиков выработали… А ты знаешь, как ребята двух других артелей работают? Зашибают деньгу здорово — больше, чем у подрядчика, а никогда и часу не пересидят. Вот, скажи, как все идет у них ладно!

Дядя Василь выглянул за дверь, подсел ближе к Леону и, понизив голос, спросил, с хитрецой заглядывая ему в глаза:

— А я так думаю: артельки-то, — указал он головой куда-то, — не сам Гаврилыч собирает, а? Хлопочет он об них больно здорово.

— Не знаю, дядя Василь, про это.