Герберт Уэллс - Геннадий Прашкевич

«Наибольшее впечатление на Анну-Веронику производила именно продуманность серии, в сравнении с которой подобного рода выставки, виденные ею, казались нестройными и беспорядочными. Каждая деталь была подчинена главной задаче: пояснить, разработать, критически осветить и как можно полнее представить строение животных и растений. Все находившиеся в серии предметы были неразрывно связаны с теорией, объясняющей формы жизни; даже тряпка для стирания мела участвовала в этой работе, даже мойки под кранами — в противовес хаосу, царившему, скажем, на митингах фабианцев, которые Анна-Вероника уже посещала со своими приятельницами. В точно назначенное время в аудитории появлялся сам знаменитый Рассел. Он энергично и с величайшим тщанием собирал по крупицам все «за» и «против», все аргументы и гипотезы, вообще все, с чем можно встретиться на пути к построению родословного древа жизни. Затем все переходили в лабораторию (и через много лет Уэллс помнил все детали ее обстановки. — Г. П.), где усердно исследовали указанные учителем факты при помощи микроскопа и скальпеля, зонда и микротома, совершая время от времени набеги в соседний тесно заставленный музей, где образцы, макеты и справочный материал находились в ведении ассистента Кейпса…»

Этот ассистент привлек внимание Анны-Вероники.

Кейпе говорил быстро и нервно, резко этим отличаясь от Рассела.

Собственно, Анна-Вероника поступила в Имперский колледж именно из-за интереса к выдающейся личности Рассела, но Кейпе… Кейпе оказался не менее интересным… Он говорил негромко, медленно, но иногда вспыхивал, как молния, сразу озаряя те темные немногочисленные уголки, что еще оставались в тени после лекций Рассела. Ему было лет тридцать, возможно, чуть больше. Он немного шепелявил. Цветные мелки в его руке, подобно ракетам разных оттенков, летали по классной доске, рождая все новые и новые диаграммы. Временами он выступал с истинным блеском, иногда держался чуть ли не высокомерно, но бывало и так, что на самые простые вопросы он отвечал на удивление односложно, даже раздраженно. Что-то скрывалось загадочное в его жизни, это несомненно. До встречи с Кейпсом Анна-Вероника общалась с мужчинами совершенно иного склада: с отцом, например, который был деспотичен и сентиментален, с мистером Мэннингом, о котором и сказать-то нечего, ну, еще с этим наглым Рэмеджем с его вечно алчным выражением на хищном лице…

Уэллс заставляет Анну-Веронику внимательно всмотреться в Кейпса.

Выясняется, что ее преподаватель женат. (Уэллс в год встречи с Джейн тоже был женат на Изабелле.) Он особенный человек. (А разве Уэллс в годы учебы не был особенным?) Кейпе внимателен к Анне-Веронике, при этом в нем нет никакой этой приторной надуманной чувствительности. После совместной прогулки по зоологическому саду Анне-Веронике начинает казаться, что Кейпе, возможно, даже не просто внимателен… Разве он не поджидал ее в то утро? Разве не бросился порывисто навстречу?.. «Она вдруг открыла, что Кейпе ей мил. Она поняла, что стать женою другого человека она никогда бы не смогла. И если уж нельзя выйти за Кейпса, то она вообще ни за кого не выйдет! Так что отношениям с мистером Мэннингом (а они уже обручились. — Г. П.) надо положить конец. И если когда-нибудь Кейпе захочет…»

Конечно, Кейпе захотел. Ведь речь, как всегда, шла о самом Уэллсе.

«Анна-Вероника взглянула в окно — на видневшиеся вдали деревья, покрытые буйной молодой зеленью, на цветущий миндаль. У нее созрело безумное решение и она уже не хотела от него отступать. «Я порвала со своим женихом, — сказала она почти бесстрастно. — Я влюбилась…»

Кейпе не помог ей ни одним словом.

«Я… Я не люблю человека, с которым… помолвлена…»

Быстро взглянув в глаза Кейпсу, она не смогла уловить их выражения, и сердце у нее сразу упало, решимость исчезла. Она продолжала стоять, точно оцепенев, не в силах сделать хоть одно движение. Она сама все испортила. Сама!.. Но вдруг зазвучал его голос, и тревога сразу прошла. «Я боялся, что у вас не хватит характера, — сказал Кейпе. — А вы… Это чудесно с вашей стороны, что вы доверились мне… И все же… — Он с неправдоподобной и явно напускной недогадливостью спросил: — А кто он?.. Ну, этот человек, в которого вы влюбились?..».

Конечно, Уэллс. Простите, Кейпе.

«Наши разговоры становились все более личными, — вспоминал Уэллс в «Опыте автобиографии» о своих отношениях с Эмбер Ривз, — и у нее появилась милая прихоть лестно именовать меня «Учитель», а мне она раскрыла свое домашнее имя «Дуза». (Сокращенное от челлиниевской Медузы, голову которой в школьные годы она здорово умела изображать.) Я старался подавить свои чувства к Эмбер, но однажды она разбила тонкий лед моей сдержанности, заявив, что страстно влюблена в одного человека, и когда я спросил, «в кого», бросилась в мои, конечно, охотно раскрывшиеся навстречу объятия. Идея группового брака и взаимного утешения, как я воплотил ее в «Современной утопии», способствовала нашему взаимопониманию, и уже в ту ночь мы впервые вместе легли в постель…»

Все дальнейшее совпадает еще больше, и совсем неважно, из романа взяты эти строки или из личных воспоминаний Уэллса.

«В Булони они сели в поезд, и на другое утро завтракали уже в буфете базельского вокзала. Там они поймали интерлакенский экспресс и добрались через Шпиц до Фрутигена. В те дни за Фрутигеном не было железной дороги; они отправили свой багаж почтой в Кандерштег и пошли по тропе для мулов, тянувшейся вдоль левого берега реки, к странной впадине между пропастями, называвшейся Блау-Зее, где окаменевшие ветви деревьев лежат в синих глубинах ледяного озера и сосны цепляются за гигантские валуны. Маленькая гостиница, над которой развевался швейцарский флаг, ютилась под огромной скалой; тут они сняли свои рюкзаки, съели второй завтрак и отдохнули в полуденной тени ущелья, среди смолистого аромата сосен. А потом взяли лодку и поплыли на веслах над таинственными глубинами озера, пристально всматриваясь в его зеленовато-голубые и голубовато-зеленые воды. И тогда у них возникло ощущение, словно они прожили вместе уже целых двадцать лет…»

Разумеется, критики обрушились на «Анну-Веронику». Как это так, — уйти от жены к совсем другой женщине?! Как это так, — девушка сама признается мужчине в чувствах? Зачем писать о таких неприличных случаях, даже если иногда они имеют место в жизни!? Одна рецензия так и называлась — «Книга-отрава». А написал ее известный борец за чистоту нравов тех лет журналист Джон Лоу Стрэ. Семья, — бил он в одну точку, — главная ячейка общества! Никому не позволительно разрушать семью!