Мозг рассказывает. Что делает нас людьми - Вилейанур Рамачандран

ГЛАВА 7 Красота и мозг: рождение эстетики

Искусство это ложь, благодаря которой мы осознаем правду.

ПАБЛО ПИКАССО

Древняя индийская легенда гласит, что Брахма сотворил вселенную и все прекрасные, покрытые снегом горы, реки, цветы, всех птиц, все деревья и даже людей. Но вскоре после этого он сидел, обхватив голову руками. Его супруга Сарасвати спросила: «Господин мой, ты сотворил прекрасную вселенную, населил её людьми огромного достоинства и ума, которые поклоняются тебе, почему же ты так подавлен?» Брахма ответил: «Да, все это правда, но люди, которых я создал, не ценят красоту моих творений, а без этого весь их разум ничего не значит». Тогда Сарасвати заверила Брахму: «Я сделаю человечеству подарок искусство». И у людей развилось чувство прекрасного, они стали эстетически одарёнными и увидели божественную искру во всем. Сарасвати с тех пор поклоняются в Индии как богине искусства и музыки как музе человечности.

Эта глава и следующая посвящены одному невероятно интригующему вопросу: как человеческий мозг чувствует красоту? Чем мы отличаемся от других существ в нашем восприятии и сотворении искусства? Как Сарасвати преподнесла свой волшебный подарок? На этот вопрос возможно столько же ответов, сколько на земле художников и поэтов. На одном конце спектра будет возвышенная идея о том, что искусство исключительное противоядие от абсурдности человеческих бед, единственное «спасение в этой долине слез», как однажды сказал британский сюрреалист и поэт Роланд Пенроуз. На другом дадаизм, с его anything goes, все, что мы называем искусством по большей части зависит от контекста или даже полностью от того, что происходит в голове у зрителя. (Самый известный пример Марсель Дюшамп, который поставил писсуар в галерее и сказал: я называю это искусством, следовательно, это искусство.) Но является ли дадаизм искусством? Или это просто искусство, высмеивающее само себя? Не случалось ли вам зайти в галерею современного искусства и чувствовать себя маленьким мальчиком, который сразу понял, что король‑то голый?

Искусство существует в ошеломляющем разнообразии стилей: классическое искусство греков, тибетское искусство, африканское искусство, кхмерское искусство, бронзовые статуэтки Чола, искусство эпохи Возрождения, импрессионизм, экспрессионизм, кубизм, фовизм, абстракционизм список можно продолжать до бесконечности. И за всем этим разнообразием могут ли существовать некие общие принципы или художественные универсалии, которые проходят через все культурные границы? Можем ли мы создать науку об искусстве? Наука и искусство кажутся в своей основе прямо противоположными. Одна ищет общие принципы и точные объяснения, а другое прославляет индивидуальное воображение и дух, так что само понятие науки об искусстве кажется оксюмороном. Однако моей целью в этой главе и следующей будет убедить вас, что наше знание о человеческом зрении и мозге сейчас достаточно разработано, чтобы мы могли рассуждать рационально на неврологическом базисе об искусстве и, может быть, построить научную теорию эстетического опыта. Это ни в коем случае не умаляет оригинальность индивидуального художника, потому что то, как он применяет эти универсальные принципы, остаётся полностью его личным изобретением.

Во — первых, я хочу провести различие между искусством, как его определяют историки, и более широким понятием эстетикой. Поскольку и искусство, и эстетика требуют ответа мозга на красоту, они частично совпадают. Однако искусство включает в себя и такие течения, как дада (чья эстетическая ценность сомнительна), в то время как эстетика включает в себя, например, дизайн одежды, который обычно не считается высоким искусством. Может быть, наука о высоком искусстве невозможна, но я считаю, что существуют принципы эстетики, которые лежат в его основе.

Рис. 7.1. Искусно построенное «гнездо», или шалаш, самца — шалашника, предназначенное для привлечения самок. Очевидны «художественные» принципы группировки по цвету, контрасту и симметрии

Многие эстетические принципы человека являются общими с другими живыми существами и, следовательно, не могут быть результатом культурного развития. Может ли быть совпадением, что мы считаем цветы красивыми, хотя они вообще‑то стали именно такими ради пчёл, а не ради нас? И конечно, дело не в том, что наш мозг развился из мозга пчёл (вовсе нет), а в том, что оба вида независимо друг от друга сошлись в одном и том же универсальном принципе эстетики. Именно поэтому павлины — самцы приносят такое удовольствие нашему зрению, что мы готовы украшать их перьями свои головы, хотя на самом деле красота павлинов предназначалась для самок их вида, а вовсе не для Homo sapiens.

Некоторые животные, например птицы шалашники из Австралии и Новой Гвинеи, обладают тем, что мы бы назвали художественным талантом. Самцы этого вида маленькие невзрачные парни, но, возможно в качестве компенсации по Фрейду, они строят огромные, пышно украшенные шалаши холостяцкое жилище, чтобы привлечь самок (рис. 7.1). Самцы одного из видов этих птиц строят шалаши высотой в восемь футов с тщательно сооружёнными входами, арками, прихожими и даже дорожками перед парадным входом. В разных местах шалаша самец прикрепляет пучки цветов, раскладывает ягоды, подбирая их по цвету, и формирует белоснежные холмики из кусочков костей и яичной скорлупы. Гладкие блестящие камни, сложенные в изящные узоры, также часто встречаются среди этого великолепия. Если шалаши строятся поблизости от мест обитания людей, птица утаскивает кусочки сигаретной фольги или сверкающие осколки стекла (птичий эквивалент ювелирных украшений), чтобы привлечь больше внимания.

Самец — шалашник очень гордится общим видом и даже мелкими деталями своей конструкции. Уберите одну ягодку, и он поскачет за ней, чтобы вернуть её на место, с той же скрупулёзностью, которую можно заметить у художников. Разные виды шалашников строят разные гнёзда, и, что самое интересное, отдельные птицы внутри одного вида могут иметь свой собственный стиль. Короче говоря, птицы демонстрируют художественную оригинальность, которая служит для того, чтобы впечатлить и привлечь отдельных самок. Г отов поспорить, что, если один из этих шалашей выставить в художественной галерее Манхэттена, не афишируя, что он сотворён птичьими мозгами, он получит благосклонные отзывы.

Возвращаясь к людям, одна эстетическая проблема всегда меня волновала. Что является ключевым различием между китчем и настоящим искусством? Кто‑нибудь скажет: ну, знаете, что для одного китч, для другого высокое искусство. Другими словами, суждение полностью субъективно. Но если теория искусства не может объективно отличить китч от искусства в самом высоком смысле, что за толк в этой теории и как мы можем утверждать, что поняли смысл искусства? В том, что разница между китчем и искусством существует, убеждает следующее: можно научиться ценить настоящее искусство, после того как вы были очарованы китчем, но почти невозможно вернуться обратно к китчу после того, как вы познали восторг высокого искусства. И все‑таки разница между ними остаётся очень туманной. Я утверждаю, что ни одна теория эстетики не может быть полной, если она не решает эту проблему и не может объективно описать это различие.

В этой главе я буду рассуждать о том, что настоящее искусство или же эстетика включает правильное и эффективное применение определённых художественных универсалий, тогда как китч только имитирует действие искусства, без истинного его понимания. Это не завершённая теория, но надо же с чего‑то начинать.

Долгое время я не интересовался искусством. Ну хотя это не совсем так, потому что каждый раз, когда я оказывался на каком‑нибудь научном конгрессе в большом городе, я посещал местные галереи, наверное, чтобы доказать себе самому, что я культурный человек. Но, честно говоря, глубокой страсти к искусству у меня не было. Все изменилось в 1994 году, когда я взял творческий отпуск и поехал в Индию. Там началось то, чему суждено было стать моим долгим романом с эстетикой. Я три месяца провёл в городе Ченнай (известен также как Мадрас), Южная Индия, где я родился, у меня было много свободного времени. Я был приглашённым профессором в Институте неврологии и работал с пациентами, у которых был мозговой удар, фантомные конечности после ампутации, потеря чувствительности вследствие лепры. Стояла засуха, так что в больнице было не очень много пациентов, поэтому оставалось много времени для прогулок на досуге по храму Шивы неподалёку в Милапоре, который датируется 1–м тысячелетием до н. э.

Странная мысль пришла мне в голову, пока я смотрел на каменные и бронзовые скульптуры (или идолы, как бы назвали их европейцы) в храме. На Западе их можно найти в основном в музеях и галереях в залах индийского искусства. Но я с детства молился им и никогда не думал о них как об искусстве. Они вплетены в индийскую жизнь ежедневную молитву, музыку, танец, что трудно понять, где заканчивается искусство и где начинается обычная жизнь. Эти скульптуры не являются чем‑то отдельным от повседневности, как в музеях на Западе.