Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Александра поверила — крюк выглядел угрожающе.
— Многие тут и умирали, — добавил я для солидности.
Александра поглядела на крюк с уважением.
Огонь в печке разгорелся, Снежана бросила носок, поставила на плиту кастрюлю со вчерашней вечерней картошкой и стала помешивать ее поварешкой. Поварешку, кстати, опять выстругал Гаджиев. Из березового полена. За что Пятахин тут же назвал его Папой Карло и предложил наладить бизнес по изготовлению бейсбольных бит с барельефами звезд современной эстрады.
Потянуло едой. За ночь картошка настоялась и стала еще вкуснее, это было слышно даже по запаху. Вчера я слопал две миски, кстати, и от торопливости прикусил себе язык, да не я один съел.
А вообще весь вчераший день мы искали родник. Бродили в холмах.
Холмы оказались удивительными, я бы сказал, даже поразительными. Это был совсем другой мир, и я начал понимать, почему всякие там фантасты любили населять именно холмы всевозможным волшебным сбродом, феями, кобольдами, лепреконами.
Сначала мы около часа шагали по вполне обычному, ну разве что очень светлому и чистому сосняку, совершенно лишенному подлеска и кое-где разбавленному даже настоящими кедрами. Капанидзе уверенно вел нас в северном направлении, воздух был пропитан смолой и хвоей; ячменный кофе, сваренный Снежаной по заветам прабабушки Андромахи, горячил кровь. Мы болтали, веселились и даже спели несколько бодрячковых песен из репертуара «Анаболиков» — немцы, между прочим, тоже подпевали.
А потом начались холмы. С цветов. Между соснами стал проявляться кипрей и борец, сначала небольшими цветными кляксами, затем почти скатертью, раскатившейся между деревьями, идти стало тяжелее, к цветам прибавилась трава, сначала по колено и по пояс, потом уже почти до шеи. Травяные джунгли.
Капанидзе продвигался первым, причем он не продавливался через траву, а как-то умудрялся ее огибать, у нас так не получалось, приходилось топтать тропу и напрягаться. А потом начался можжевельник с прошлогодними и от этого чрезвычайно сладкими ягодами с крупинками сахара внутри каждой, настоящее варенье, только варить не надо — просто срывай с веток и жуй. А потом…
На верхушке холма мы оказались совершенно вдруг, хвойное и кипрейное буйство неожиданно сменилось поляной с малюсенькими белыми цветочками, мы шагнули в воздух и простор.
— Ой… — выдохнула Рокотова, душа германистки сжалась от восторга, так, наверное.
А я подумал, что почти ни разу не называл ее Тубергерл. А Герасимова Тубербой. Клички придумались, а им не шли.
— Да… — протянул Жмуркин.
А Дитер кинулся рисовать, рисовать.
Холмы были со всех сторон. Разные по высоте, поросшие редкими корабельными соснами, цветами, синим мхом, шиповником и боярышником, жимолостью. Красок было так много, что от их мощи заболели глаза.
— Когда-то тут заповедник был, — сказал Капанидзе. — Тут какие-то растения редкие есть, насекомые необычные. Ну, и наш родник тоже, наверное, где-то.
Он кивнул на Болена. Тот разглядывал карту и в задумчивости грыз нижнюю губу. Потом сверился с солнцем и указал пальцем. И мы пошли.
Время почти сразу потерялось. Холмы были похожи друг на друга, спустившись с одного, мы тут же поднимались на другой, я пытался хоть как-то сориентироваться по солнцу и запомнить маршрут — бесполезно, скоро мне стало казаться, что мы бредем внутри огромной трехмерной головоломки.
Нашли несколько ручьев и много, много родников, пробивавшихся почти из каждой возвышенности. Каждый раз Пятахин устремлялся к воде первым, и каждый раз оказывалось, что вода эта хотя и холодная и вкусная, но при этом вполне себе обычная — ссадины, оставленные страусиным клювом, не затягивались, и какого-то особенного счастья Пятахин явно не испытывал.
Останавливались на пологих склонах, разводили костры, и Капанидзе заваривал чай с кипреем, с шиповником и черной смородиной, с мятой, с какими-то неизвестными мне травами, каждый раз чай получался другой, его хотелось пить и пить, лично я допился до того, что в животе у меня ощутимо булькало.
С каждым новым холмом и с каждым новым ручьем становилось ясно, что Болен не очень хорошо представляет, в какую сторону нам идти. Что в карте, найденной Лаурычем, особого толка нет. Что мы идем, вероятно, впустую. Но что необычно — я думал, такое брожение по лесу вызовет среди нашей банды роптание и протестный зуд, однако все оказалось совсем не так. Не ругался никто. Не ныл о натертых мозолях и расцарапанных шиповником руках, не скрипел коленями, не жаловался на поясницы. Все оказались вовлечены в поиски ключа и проявляли вполне себе энтузиазм и выдержку.
Ближе к вечеру, после проверки очередного холма и после очередного чая, Капанидзе объявил, что пора возвращаться, иначе к деревне мы выйдем уже затемно. Ключа мы, к сожалению, не нашли, но, может, найдем в другой раз.
— Завтра, например. Завтра…
Капанидзе пристально поглядел в небо.
— Завтра погода будет тоже хорошая.
Капанидзе отщипнул от ближайшей сосны кусок смолы, закинул в рот и принялся жевать, громко и аппетитно чавкая.
— Мы и так только к утру успеем, — заявил Пятахин. — Целый день плутали, теперь столько же расплутывать придется.
— Тут можно и покороче… проскочить. — Капанидзе указал чумазым пальцем. — Срезать. Пойдемте, что ли?
— Пойдем, — согласно сказал Жмуркин.
Пошли. Дорога оказалась действительно короткой. Целый день блуждали между холмами, и мне, как и Пятахину, представлялось, что мы удалились от дома километров, наверное, на двадцать. Но все оказалось совсем не так. Мы вскарабкались на очередной холм, ввалились в малинник, густой настолько, что даже неба видно не было, процарапались сквозь него и снова оказались в очередной сосновой роще.
— Тут версты две до дому, — махнул рукой Капанидзе. — Не больше. Как раз к ужину поспеем.
Капанидзе понюхал воздух, улыбнулся и облизался.
— Сегодня картошка будет. С луком. Давайте скорее.
Мы все дружно понюхали воздух, но лично я ничего, кроме цветов и малины, не учуял, но мысль о жареной картошке сама по себе оказалась стимулирующей, в животах заурчало у многих, включая Жохову.
Километра через полтора лес сделался гораздо менее проходимым, стало больше невысокого шиповника, пробираться через который было довольно трудно.
— Чую! — сказал Пятахин и остановился. — Чую же!
Он втянул воздух.
— Жориво, — сказал Пятахин с умилением. — Лук жареный. Картошка! Снежанка жарит картошку! Точно!
Снежана, кстати, с нами не ходила, она оставалась по кухне дежурить и стряпать, и теперь, кажется, действительно готовила ужин — запах жаренной в масле картошки почувствовал и я.
— Картошка, наверное, в этот раз зеленая, — заметила Жохова.
— Хоть оранжевая, — сказал Пятахин. — Не хочешь — отдавай мне. И вообще, я побежал…
— Ты куда? —
