Бумажный герой. Философичные повести А. К. - Александр Давыдов

[Начало строки размыто] и все-таки нашел помощника – странное существо, напоминавшее ассирийского быка. Видимо, один из ублюдков человеческой фантазии, изгоняемых из кичащегося своим здравомыслием мира в ему (миру) запредельные пространства вроде моего, – как домовому теперь находится место лишь за печной вьюшкой. Этот бычара, однако, не скажу, что был трачен временем, – видимо, поскольку не книжного, а мифологического происхожденья. Напротив, мускулист, даже величав, и смердел самым натуральным скотским запахом. Он был крылат, хотя его крылья все же недостаточные, чтоб оторвать от земли эдакую тушу, – скорей, как амбиция, а не истинная возможность полета. Лицо ж у него человечье, бородатое, с довольно-таки тупым, самодовольным выражением. Такое вот эклектичное, маргинальное существо, – то ли Божья тварь, то ль коллективный фантазм. Не думаю, что продукт эволюции, вероятно, следствие какого-то противоестественного мезальянса, – вспомни прецедент с Пасифаей.

Речью он не владел или был просто неразговорчив, по крайней мере, выражался лишь междометиями. Впрочем, междометия, как и им соответствующие телесно-мимические знаки, вроде прищелкиванья пальцами (или возьми неприличный жест, одним вскинутым пальцем), вздергиванья бровей или подмигиванья, возможно, ясней слов, ибо чистосердечны и прямо нацелены на коммуникацию, пускай даже и с самим собой, тогда как глаголы вечно лгут, существительные условны, прилагательные субъективны, наречия сомнительны, а местоимения эгоцентричны, – уж не говорю о том, что все это сопрягается ложной грамматикой повседневных нужд и ближних целей, – да еще и не собственных, а внушенных обществом в целом иль непосредственным окружением. Лживость любого языка это почти трюизм, поскольку она засвидетельствована многими мудрецами, как профессиональными, так и дилетантами мысли, но убедиться на собственном опыте, то есть [нрзб]. Это я все к тому, что с ассирийским быком мне было проще договориться, чем со своими однокашниками, сослуживцами и вообще современниками.

Да, более чем странное существо. Не реальное в общепринятом смысле, но и не фиктивное: возможно, метафора какого-то моего личного иль скорее всеобщего страстного чувства. Ведь страсти как раз и выражаются посредством междометий, ибо в отличие от разума не знают экивоков. К примеру, с животными, которые не рациональны, а страстны, я нахожу полное взаимопонимание, с тех пор как общаясь со своей кошкой[2], понял, что их чистый, не сбитый с толку разум им всегда точно указывает цель. Потому язык их не требует грамматики, обозначая лишь в чистом виде предпочтения. Синтаксис там присутствует, но самый наипростейший. Да и в моей постройке будет минимум грамматики, совсем немного синтаксиса, – постараюсь, чтоб она вознеслась к небесам, будто единое восторженное «ах!». Ну и уже хватит лингвистики, поскольку [нрзб].

Даже не знаю, что заставило моего Китовраса подтаскивать камни, – мне уж точно нечем было его соблазнить, – не горстью же своих истин и не филантропическими намерениями. Кто знает, какой именно дремучей, древней страстью был одержим этот получеловек, кстати, буквально прямолинейный, как скорый поезд Москва – Петербург, и, разумеется, [нрзб]. Он трудился усердно, этот фантастический зверь, – фырчал, сопел, потел, вонял, пускал слюни, – лишь изредка мне приходилось его подгонять, как заупрямившуюся конягу. Не хлыстом, конечно, а добрым словом.

Мне же требовался отдых, дабы скопить в себе энергию созиданья, достаточную, чтоб закончить мой труд. Работа ведь меня ожидала кропотливая, требующая растраты нравственных, духовных, а также интеллектуальных сил, которые прежде надо сосредоточить, собрать в мощный кулак. А это весьма непросто при моей нынешней рассеянности, само по себе требует немалых усилий. И к тому же, одновременно с накоплением сил следовало наперед продумать постройку, которая должна быть словно изоморфна первичной, ничем не замутненной истине, тем обнажив первоначальный замысел, который нашими усилиями превращен в какой-то дурной умысел. Продумать – не значит что скрупулезно сочетать посылки и выводы, руководствуясь формальной логикой. А верней: сопрягать наличествующее в данный миг с ему насущно необходимым, поскольку мое мышленье должно быть аналогом будущего здания, суть которого – вернейшая взаимосвязь того с этим, точней – с тем самым, что [нрзб] гармония как точное соотнесенье, это и есть красота, которая спасет мир.

[Строка зачеркнута.]

когда ж скопилась порядочная груда, можно было приступить к возведению стен.

Может, я действительно безумен, как меня многие пытались убедить. Они правы, коль считать безумными всех не поддавшихся общественному гипнозу, живущих наособицу. [На полях: «Уверен, стоило мне признать себя психом, меня тут же сочтут шутом-симулянтом. Какой ведь псих признается в своем сумасшествии? Такой вот вечный парадокс».] Кто ж как не безумец отринет чужие, ложные миры во имя единственно для него истинного, им упиваясь в ужасе и восторге? Он заслужил и успенья в собственной истине. Безумец вовсе не шут и не лузер, – он прагматичен в самом высшем смысле, как животные, презревшие людскую грамматику и синтаксис, вечно спотыкающийся о запятые; он устремляется прямо к цели, воплощенной нарастившей плоть метафорой. Скажу в отместку, что мне-то, наоборот, именно ваш мир кажется дурдомом, полным бездарного вовсе не творческого безумия и унылого шутовства. Что он как не психбольница, разбитая на палаты согласно мотивам паранойи: в одной – чайники, в другой – наполеоны, в третьей – политики, в четвертой – судьи, в пятой – страстотерпцы, в шестой – известно кто. Ну и так далее, поскольку [нрзб] еще палата спасителей человечества, которые, как известно, беспощадны в своем перфекционизме, потому за ними надо приглядывать еще внимательней, чем за буйными психами: необходимы решетки на окнах, смирительные рубахи, чтобы не смогли [нрзб] было б лучше по принципу дополнительности: в широком смысле садисты, то есть политики, спасители человечества и все подобные с мазохистами, вроде изобретателей вечного двигателя, которые [две строчки зачеркнуты, и в конце страницы: «Меня была б достойна палата демиургов, то есть людей с самым беспощадным воображением, которые – признаю – опаснейшие из всех доброхотов».].

Ваше безумье, конечно, заразно, однако и мое не меньше, – не сомневайся, мой друг судейский: мне удастся заразить весь ваш мир бациллой истины, высокой болезнью, и тогда судить придется не по каким-либо сомнительным кодексам, а по наивысшему закону. Бывает, конечно, плоское, банальное безумие, и бывает – искрящийся фантазией рационализм, но первое не обо мне.

У безумцев, говорят, раздвоенье личности. Какое там раздвоенье? Во мне этих личностей мириады, – уж не говоря об усопших и пока не рожденных. Они подчас поднимают еще какой гвалт, разноголосицу, как в слишком вольнолюбивом парламенте. Все ж мне, понаторевшему спикеру, их удается помирить друг с другом. Хуже, что мое время постоянно рвется: как помнишь, я тебе говорил не раз, что моя жизнь подобна бусинкам, нанизанным на гнилую нитку, каждая из которых замкнута в себе и самодостаточна, будто аутичное, закукленное время. Это действительно ад, когда рвется нитка, и эти бусинки мне приходится собирать по всему мирозданию, притом что некоторые норовят закатиться в щели. Возможно, именно стремленье к совершенству постоянно разрывает, как мою мысль, так и мою жизнь. Но это ли не божественное безумие? Этим словосочетанием и закончу свое очередное письмо, на которое вряд ли дождусь ответа.

[Без подписи]

Письмо седьмое

Друг мой,

от тебя все нет ответа, – а ведь я теперь лишен собеседника, даже столь примитивного, как мой Китоврас, который, собрав камни, унесся в поля – там щипать скудную здешнюю травку. Надеюсь, ты жив-здоров, и только множество дел, забот и обязанностей тебе мешает ответить старому другу. А может быть, весь ваш мир уже провалился в тартарары, уничтоженный глобальным потеплением, ядерным взрывом иль каким-нибудь залетным метеоритом, и я посылаю письма в пустоту? Я ведь не в курсе ваших дел: тут у меня ни интернета, ни телевидения, ни даже радио, и газеты, как понимаешь, не доходят, – лишь иногда долетают какие-то газетные клочки с обрывками позавчерашних новостей. [На полях: «Но ведь даже интернет не создает верной картины мира, а только умножает его ложь, коль он беззащитен перед всевозможными глюками и ехидными вирусами; изобилует бесчисленными сайтами, блогами, интернет-порталами, где средь громогласных призывов и сомнительных обвинений не различить правды. В прежние-то времена ложь не была столь громогласной, а правда столь профаничной».] Да нет же: мир не настолько физически хлипок, как уверяют журналисты, лжепророки и всяческие шарлатаны, чуть не каждый год сулящие конец света. Сущее, такое вроде хрупкое, трепетное, беззащитное, все-таки на редкость живуче, поскольку [конец предложения зачеркнут, и на полях: «А действительно жуткая мысль: вдруг да жизнь на земле вся вымерла и лишь бесы гримасничают и злорадствуют в чистом виртуале. Для кого ж тогда мой Дом? Так и незаселенный, он и сам будет посланием в никуда: не инопланетным же или каким-то грядущим цивилизациям с вовсе иной моралью и ценностями, которые наверняка вовсе не нуждаются в моем доброхотстве? Гоню от себя эти мысли, что наверняка мой лукавый демон мне навевает».].