Бумажный герой. Философичные повести А. К. - Александр Давыдов

[Верхний угол листа оборван] местность, друг мой, казалось бы, неподвижный сгусток хмурого или, пускай, серьезного, без тени юмора, каких-либо хиханек-хаханек, целиком ответственного времени, будто покоящегося в котловине чьей-то непомерной горсти. Могло показаться, что здесь опочила вечность. Но не совсем так: время тут не инертно и не лениво, а скорей терпеливо, оно словно б чутко выжидает. Отнюдь не монолит, где свершено все от века, однако и не мера действия, а именно поступка, свершения, – не исторично, а судьбоносно, ибо [строчка зачеркнута] и все останется запечатленным вовеки.

Помню, ты некогда увлекался географией, предпочитая, не земную, что конечна, хотя шарообразна, и уже вся исчерпана, а духовную, или ментальную, – уж не знаю, как назвать, – где сплошь белые пятна. В те давно канувшие времена ты наверняка ждал бы от меня подробностей. Рад бы, даже б не поленился вычертить карту, но это был бы не иначе как блеф, и карта б оказалась крапленой, – да к тому же и местность эта вообще, что ли, не географична, так как противится быть размеченной любыми топонимами. Я тебе говорил, что все тут конкретно и достоверно. Не отрекаюсь, именно так. Однако ж не однозначной простотой силлогизма иль повседневного здравомыслия. Я б сказал, что достоверность этого пространства не статична, а динамична, поскольку неизменно отзывается настрою мысли и чувства, но [нрзб] некий мыслечувственный [над строкой: «ну и словечко сорвалось, сам толком не знаю, что за штука, но лучше не скажешь»] ракурс. И будто б лишена свойства непрерывности, одновременно и целокупна, и дробна. Не аналог ли мозга, где в плену студенистой массы мечется наша смятенная мысль, нас балуя редкими озарениями или хоть бы просто бликами разнообразных реальностей? Она строго объективна, но допускает бесчисленные трактовки и толкования. Притом скажу, что проект мой был вовсе не алогичен или внелогичен, но логика его более глубинна, чем та поверхностная, которой мы привыкли руководствоваться.

Ты знаешь, что я к сокрытому чуток, а к явному часто бываю слеп. Короче говоря, и сам толком не знаю, что тут наличествует, а в чем нехватка. Пока ее не чувствую, ибо все надобное постоянно оказывается под рукой. Кроме нужных инструментов и приспособлений (о них потом, а может, и вовсе никогда), еще и россыпь первичных элементов, из чего состоят и тела, и души. Последних (я о душевных элементах), полагаю, тоже ограниченное количество, хотя они пока еще не классифицированы столь удачно, как химические элементы, однако

[Строчка зачеркнута.]

можно б спрессовать в аккуратные брикеты – вот они и кирпичики для будущей постройки. Мог бы творить и вовсе из пустоты, что не противоречит [нрзб] или той темной материи, чем полнится мироздание.

Краеугольных истин вряд ли больше, чем музыкальных нот, которыми доступно выразить все неисчерпаемое богатство вселенной. [Приписка над строкой: «Аффектов – кот наплакал, а ведь на них можно разыграть целиком вселенскую мистерию (доказательство: Бах, Бетховен и т. д.). А слова не излишни ль вовсе?».] Спросишь, где гарантия, что именно я-то не ошибся, сортируя истины? Не перепутал ли плодотворные зерна с плевелами общих мест, расхожих банальностей, заблуждений эпохи? Напомнишь, что все мы пленники места и времени. Гарантий, разумеется, никаких, но мне подсказывало внутренне чутье, теперь отзывавшееся музыке небесных сфер, поскольку [нрзб] о здешнем климате. Он сухой, однако не жаркий, умеренный, воздух соленый от испарений того бездонного омута, что не промеришь лотом, то есть почти морской, – мне даже иногда чудится биенье вольных объемов влаги – мерное, с упорством стихотворного ритма. В общем, климат вполне здоровый. По крайней мере, отступили мои мелкие хвори, прикопленные с годами, как то: бронхиальный кашель, приступы мигрени, сердечные перебои, невыносимые, как замиранья вселенной, и, наоборот, сердцебиенья, пускающие время в галоп, почечные, как и желудочные, колики, нетвердость в коленках и убеждениях, а также возрастное притупленье мысли, – ведь тут мудрость поважнее хитроумия.

[Три строчки зачеркнуты.]

стройку начинают с проекта. Я не вырубил схему на каменных скрижалях, не начертал ее на грифельной доске мелом, что отдавало б школярством или, еще хуже – учительством; отказался и от бумаги, которая, хотя боится огненной стихии, но, сам знаешь: что написано пером, того и топором не вырубить, а вычертил ее на песке прутиком, – куда еще скромнее? Мой личный демон, всегда надо мной витавший с карканьем «гордыня! гордыня!», тут наконец поперхнулся. Песок, хотя и беспамятен, как ум склеротика, но и чуток, – и он позволяет мгновенно исправить ошибку. Я вычерчивал план, затем стирал его целиком, и так вновь и вновь, сознавая великую ответственность, – тебе ж известно, что часто ленивый, в кардинальные моменты, подвигнутый едва ль не отчаяньем мысли и чувства, я способен проявлять почти маньякальные упорство и усердие. Так я трудился, пока не почуял, что моя мизерная схемка – выраженье предельного масштаба. Ощутил это безошибочно: уж ты-то, друг мой, знаешь, что я всегда бываю к себе объективен: сам себе не просто придирчивый критик, а бывает, просто палач.

[Приписано слева по вертикали: «Вот странность: в самом центре своего песчаного проекта я как-то обнаружил след раздвоенного копыта. Видимо, здесь все-таки водится зверье».]

А придя к подобной оценке, я уже ничего не подправлял, не улучшал и не переиначивал. Не только потому, что лучшее извечный враг хорошего, но и оттого, что на холодную голову ни один творец себе уже не судья, – а в раже созиданья, подхваченный творческим вихрем, он как минимум полубог. [Нрзб] можешь поймать на слове: мол, какая уж тут ответственность, коль взялся переустроить мир без должных навыков и профессиональной подготовки, имея опыт лишь возведенья коровника в студенческом стройотряде? Ну что ж, тут я не первый, не последний. Да, я во всем самоучка, учился наспех, и больше на своем опыте, отчего и познания мои, хотя и обширны, но хаотичны. Однако нигде ведь и не обучают профессии спасителя человечества. Здесь и требуется какой-то отчаянный дилетантизм, рождающий кураж вселенского размаха, недоступный профессионалам какого-либо занятья иль ремесла. Незнание или, скажем, полузнание – энтузиастично, а излишняя компетентность ленива и скептична. Да, результаты и впрямь бывали чудовищные, но без дерзких утопистов история так и замерла б на стадии кремневых орудий. Честно сказать, я пролистал некоторые книги по архитектуре, но там не нашел ничего для себя полезного.

Конечно, я не отрицаю теоретическую возможность катастрофы, коль проект столь грандиозен и уникален. Однако надеюсь ее все-таки избежать, поскольку в отличие от иных утопистов, совершавших насилие над жизнью, заложу в фундамент моей постройки всего-то горстку несомненных, надежных истин – благоуханный эликсир, отцеженный из вонючей жижи столь настырной повседневности. Ну, и еще пару личных постижений, до поры тайных. Да глядишь, еще что-нибудь насущное обрету в ходе своего труда, иначе он стал бы, пожалуй, тавтологичен. Но, поверь, вряд ли я б отважился на столь исключительное дерзновенье, если б наш дом не вконец обветшал. Стоит ли ждать, пока нам всем крыша рухнет на голову? Известно, что великое дело не стоит начинать без молитвы, чтоб в него тайком не приплелись бесы. Но к чему слова, коль вся моя жизнь – молитва, неважно, с верой ли я пребывал иль в безверье, – тихая, притом уверенная надежда на Божественную Благодать? Какой-нибудь мракобес наверняка в моих письмах выловит блошки мелких кощунств, – в большинстве мнимых, – но ведь истина всегда в ущерб ортодоксии.

[Вместо подписи примитивный рисунок: дом с трубой, рядом – улыбающийся человечек, а возле него – клумба с наивным цветком. План вселенского дома?]

Письмо четвертое

Итак, друг мой, проект был готов, вычерченный на песке единым махом иль, верней, единым духом, – так обозначаю нечленимый квант времени, равный, возможно, вашему столетью иль тысячелетью, а может, наоборот, и вовсе какой-то мелочи, застрявшей меж парой мгновений. Теперь следовало разметить пространство, чтоб мою постройку аккуратно вписать во вселенную, дабы там не осталось каких-либо темных углов, немых закоулков и закутков, где б могли затаиться страшные сказки нашего детства и дремучие поверья. Прежде чем простереть или, скажем, накинуть мою схемку на все мирозданье, надо было воздеть абсолютную вселенскую вертикаль, чтоб здание было устойчивым вовеки веков, не завалилось, не скособочилось, как Пизанская башня, обреченная когда-нибудь пасть, не исказило те несомненные понятия, из коих я намеревался воздвигнуть ее стены.

Вот уж оказалось непростым делом. Я убедился на собственном опыте в том, что мне чудилось неким вывертом научного мировоззрения, даже каким-то ее непристойным фортелем. Еще как права оказалась современная физика, которая давно уже метафизика, ибо ненаглядна, некатегорична и неумопостигаема: всемирное пространство и впрямь оказалось кривым. [Над строкой: «Мы игнорируем масштабные постиженья науки, поскольку средь наших мелочных дел те для нас несудьбоносны; довольствуемся ложной прямизной, верней, прямолинейностью, но выходит, что вся история мира чуть кривобока».] Как я мысленно ни прочерчивал вертикаль во всеобъемлющей пустоте, получался какой-то ублюдочный полукруг, опасное скривленье где-то за дальними созвездиями, которое, глядишь, в результате сомкнет концы и начала, сделав нас белками, бесцельно мечущимися в невесть кем невесть когда запущенном круговороте. Я привязал отвес к гвоздочку Полярной звезды, но тот упорно отклонялся, раскачиваясь, будто маятник. Увы, мне пришлось иметь дело с реальным пространством, а не абстракцией как результатом всеобщего здравомыслия и коллективной привычки. По большому счету они оказались неверными, – пожалуй, и по среднему также. Что поделать, коль мирозданье – пространство извилистых линий, не желающее совпадать с благородной простотой наших умственных схем? Соответственно и время, наше главное богатство и худшая растрава, себя ведет вовсе предательски, потому что [несколько слов зачеркнуто, далее нрзб], коль вдруг раскатятся бусинки наших мгновений, нет худшей беды, ведь даже нечего будет предъявить в свое оправданье Высшему суду, который