Том 1. Произведения 1889-1896 - Александр Куприн

Кучер Варфоломей был человек мрачный и, так сказать, отвлеченный. Силищей его господь наградил ни с чем не соразмерной, так что он мог тройку на всем скаку остановить. Аж лошади на задние ноги падут. Пил ужасно, разговаривать ни с кем не любил, а князя своего хоть и обожал всей душою, но был с ним груб и заносчив, за что иногда свою порцию березовой каши и получал. Призвал князь Варфоломея и говорит ему:

— Можешь ты, Варфоломей, нынче одну пару на наших соловых обогнать? Варфоломей спрашивает:

— Какую?

Князь ему рассказал, как и что. Варфоломей затылок почесал.

— Знаю я, — говорит, — эту пару, да и Илья довольно мне хорошо известен. Человек опасный. Однако, ежели вашему сиятельству угодно, обогнать можем. Только в случае соловые пропадут — не гневайтесь.

— Хорошо. Сколько же тебе теперь надо водки в твое горло влить?

Но Варфоломей от водки отказался.

— Меня, — говорит, — пьяного лошади не уважают.

Сели и поехали. Стали на конце Невского проспекта. Дожидаются. Заранее было известно, что особа в полдень должна была проехать. Так и случилось. В полдень показалась пара вороных, Илья кучером, и в санях — особа.

Только дал им князь маленько отъехать и говорит:

— Валяй!

Пустил Варфоломей соловых. Как услышал Илья за собой топ конский — обернулся; обернулась и особа. Илья дал коням вожжи, и Варфоломей тоже надбавил ходу. А хозяин тех вороных был человек пламенный, бесстрашный и до лошадей большой охотник. Он Илье и говорит:

— Чтобы этот нахал нас обогнать не смел.

Что тут началось, я и сказать не умею. И кучера и кони точно сбесились: снег прямо тучей над ними. Сначала-то вороные как будто и обогнали, однако долго выдержать не могли, приустали. Князь Андрей около самого вокзала вперед выскочил, а особа ему этак гневно пальцем погрозила.

А на другой день князя вызвал к себе петербургский губернатор, господин светлейший князь Суворов, и сказал ему так:

— Уезжайте-ка вы, князь, скорее из Петербурга. Если вас не наказали примерно, то это потому только, что особа, которой вы вчера дерзость оказали, имеет большое пристрастие к людям отчаянным и смелым. И об вашем пари ей также все известно. Но уж больше в Петербург ни ногой, и то благодарите господа, что дешево отделались.

Однако, господа, я о князе Андрее заболтался, а к тому, что обещал доказать, еще и не приступал. Впрочем, скоро и конец моему повествованию. А главное, я, хоть и разбросанно, но все-таки личность князя Андрея описал, как мог.

После знаменитой своей скачки поехал князь в Москву и там продолжал вести петербургскую линию, только в увеличенном размере. Одно время только об его причудах и было по всему городу разговоров. Вот тут-то и случилось с ним то, над чем он в Пнищах издевался. Стала на его пути женщина.

Да какая же, я вам доложу, женщина! Королева! Теперь и нет таких больше. Красоты самой удивительной… Была она прежде актрисой, потом вышла замуж за купца-миллионера, а когда купец умер, то она ни за кого замуж выйти не пожелала, говорила, что ей свобода дорога.

И чем она прельстила особенно князя, так это своею небрежностью. Никого она знать не хотела, ни богатых, ни знатных, и своим большим деньгам никакого внимания не оказывала. Как увидел ее князь Андрей, так сразу и влюбился. Привык он к тому, чтобы ему сразу на шею вешались, и потому женщин мало уважал. А тут вдруг точно его и не замечают. Весела, приветлива, букеты и подарки принимает, а чуть он о чувствах — она сейчас же в смех. Это князя и уязвило. Прямо даже до затмения рассудка.

Вот как-то раз поехал князь с Марьей Гавриловной — королеву-то звали Марьей Гавриловной — в Яр, слушать цыган, и с ними — большая компания, человек в пятнадцать. Тогда вокруг князя целая толпа прихвостней ве́тшалась, так ее и звали белоноговским штабом. Сидят они все за столом, пьют вино, цыгане им поют и пляшут. Вдруг Марье Гавриловне курить захотелось. Взяла она пахитоску — курили тогда из соломы вертушки такие — и ищет огня. Князь это увидел и моментально — хвать билет банковый в тысячу рублей, зажег об свечу и подает. Все кругом так и ахнули, фараоны даже петь перестали, и глаза у них от жадности блестят. В это время кто-то за соседним столом не очень громко, однако довольно явственно, сказал:

— Дурак!

Князь вскочил, точно его шилом кольнули. А за соседним столом сидит этакий маленький, тщедушный человечек и на князя глядит прямо в упор самым спокойным образом. Князь сейчас к нему:

— Как вы осмелились мне сказать «дурак»? Кто вы такой?

Маленький человечек ему на это очень хладнокровно:

— Я, — говорит, — художник Розанов. А дураком назвал вас потому, что на эти деньги, что вы сожгли из фанфаронства, можно было бы четырех больных целый год в больнице содержать.

Все сидят, ждут, что будет. Характер-то князя неудержимый хорошо был известен. Или он этого маленького человечка сейчас бить начнет, или на дуэль вызовет, или даже просто прикажет посечь.

И вдруг князь, мало помолчавши, обращается к художнику с такими неожиданными словами:

— Вы, господин Розанов, совершенно правы. Я действительно дураком себя перед хамами показал, и теперь, ежели вы мне руки не протянете и от меня не возьмете сейчас пяти тысяч для Мариинской больницы, то этим мне тяжкую нанесете обиду.

А Розанов отвечает:

— И деньги возьму, и руку вам протяну с одинаковым удовольствием.

В это время Марья Гавриловна князю тихонько шепчет:

— Позовите художника к нам, а штабу своему велите убраться.

Князь учтиво обратился к господину Розанову и попросил к ним подсесть, а потом повернулся к штабу и сказал:

— Чтобы я вас здесь больше не видел.

И завязалась с той поры между князем и Розановым теснейшая дружба. Друг без друга дня провести не могут. Либо художник у князя, либо князь Андрей у художника. А Розанов жил тогда на Третьей Мещанской, на четвертом этаже, занимал две комнаты: одна мастерская, другая спальная. Звал его все князь к себе переехать, но художник отказывался. «Ты мне, говорит, и так очень дорог, а кроме того, я в богатстве заленюсь и свое искусство позабуду». Так и не переехал.

Все им друг в друге интересно было. Начнет Розанов говорить о живописи, о картинах разных, о жизни великих художников, — князь слушает, слова не проронит. А потом князь примется про свои приключения в диких странах рассказывать, — у художника и глаза заблестят.

— Постой, — скажет, — вот я скоро думаю одну большую картину написать. Тогда у меня хорошие деньги будут, и мы вместе за границу поедем.

— Да зачем тебе деньги? — спросил князь. — Хочешь завтра поедем? Все, что у меня есть, я с тобой могу поделить.

Но художник стоял на своем.

— Нет, подожди, я картину напишу, а тогда уже и будем говорить.

Настоящая была между ними дружба. И даже удивительно: такое влияние Розанов над князем имел, что удерживал его от многих горячих и необдуманных поступков, к которым князь по своей пылкой натуре был весьма склонен.

Любовь князя к Марье Гавриловне не только не уменьшалась, но еще более распалялась, только все ему не было успеха. Он у нее сколько раз руки и сердца на коленях просил, но она ему все одно отвечает: «Что же я, говорит, сделаю, если я вас не люблю?» — «Ну, не любите, — говорит князь, — может, потом слюбится, а без вас я несчастный человек». А она ему на это отвечает: «Мне очень вас жаль, но вашей беде я помочь не могу». — «Да вы, может быть, кого-нибудь уже любите?» — «Может быть, и люблю». И сама смеется. Затосковал князь. Лежит у себя дома на диване лицом к стене, хмурый, молчит, от еды его даже отбило. В доме все на цыпочках ходят… В одну из таких минут как-то приезжает Розанов, тоже лица на нем нет. Вошел в князев кабинет, поздоровался и молчит. И оба молчат. Наконец художник с духом собрался и говорит:

— Послушай, Андрей Львович, мне больно, что я тебе сейчас дружеской рукой удар нанесу.

Князь, лежа лицом к стенке, отзывается:

— Пожалуйста, без прелюдий, говори прямо. Тогда художник прямо и объяснился:

— Теперь мне Марья Гавриловна вроде как жена.

Князь спрашивает:

— Может быть, ты с ума сошел?

— Нет, — говорит художник, — я с ума не сошел. Марью Гавриловну я давно любил, но не смел ей своих чувств открыть. А сегодня утром она мне сказала: «Что нам друг от друга прятаться? Я давно вижу, что вы меня любите, и сама я также вас люблю. Только замуж за вас не выйду, а будем так…»

Рассказал художник всю эту историю, а князь лежит, не шевелится и ни слова в ответ. Розанов посидел, поглядел, да и вышел тихонько из кабинета.

Однако через неделю переломил себя князь Андрей, хотя ему это многого стоило, потому что он даже сединой пошел. Приехал он к Розанову и объявил ему:

— Я вижу, насильно мил не будешь, а только я из-за бабы не хочу единственного друга терять.