Шедевр - Миранда Гловер

Как мы и договаривались, Джо привез меня в церковь Святого Марка. За всю дорогу я не произнесла ни одного слова, стараясь сосредоточиться на предстоящем выступлении, но мои нервы были на пределе. Я поняла, что это самое важное и показательное представление из всех. Из церковного двора на тротуар тянулась длинная очередь. Поверх костюма я надела черную накидку до пят и набросила капюшон. Джо провел меня через боковой вход прежде, чем нас успел кто-либо заметить, и Джон, молодой викарий с явными гомосексуальными наклонностями, впустил нас внутрь.

— Это самая старая церковь в центре Нью-Йорка, — гордо объяснил он, — и здесь существует давняя традиция устраивать представления — это относится, в основном, к чтению стихов. Здесь еще помнят выступления Одена[18], а в шестидесятых у нас побывали все поэты-битники[19].

Значит, я в хорошей компании. Бен выбрал достойное место.

В церкви было пусто; горели свечи, в воздухе ощущался аромат благовоний.

— Это обычный поэтический вечер, — радостно продолжал Джон. — По просьбе мистера Джемисона мы в последнюю минуту внесли вас в программу. «Голос деревни» сообщил об этом в своем последнем выпуске, и теперь на улице очередь.

— Какой у вас приход? — спросила я; нервы у меня уже натянулись как струны.

— Обычно приходит около тридцати человек. Но сегодня церковь будет заполнена, — сказал он. — Меня немного беспокоит присутствие прессы. Кажется, сюда уже прибыло несколько съемочных групп. Церковь Святого Марка не разрешает снимать службы на пленку.

— Извините, что я причиняю вам столько беспокойства, — произнесла я. Я начала волноваться по поводу собственной безопасности во время выступления. И еще больше я волновалась за само выступление. Но, по крайней мере, рядом со мной есть Джо. Он помог установить две мои камеры, пока я разворачивала белый коврик, на котором собиралась выступать, в центре зала, откуда предварительно убрали скамейки. Затем мы присели на боковую скамью. Я уже привыкла к тому, что Джо постоянно молчит, и теперь была даже рада этому, так как сама пребывала в глубоких раздумьях.

Церковь постепенно наполнялась прихожанами. Я по-прежнему оставалась в капюшоне и наклонила голову, чтобы меня никто не заметил. Вскоре все пространство вокруг было заполнено. Викарий объявил первое представление: два молодых писателя, чьи наброски, стихотворения и рассказы, сказал он, были опубликованы во многих литературных газетах США. Я была слишком занята мыслями о предстоящем выступлении, чтобы понимать, о чем они говорят в своих стихотворениях в прозе, обмениваясь ими, словно мячиком для пинг-понга.

После окончания чтения аудитория вежливо им похлопала, но я, так же как и писатели, знала причину, по которой большинство присутствующих находилось сегодня здесь. Им не терпелось увидеть мое представление. Никто до сих пор не заметил, что я уже тут. Джон кратко представил меня, и по залу пронесся шепот. Трудно было поверить, что мы находимся в центре Манхэттена.

Я медленно поднялась, вышла в центр и опять минуту стояла молча, не двигаясь, прежде чем развязать тесемки и сбросить черную накидку. Все увидели «Мадонну с гвоздиками» Рафаэля, от тугого бежевого корсажа до длинной свободной шелковой голубой юбки, скроенной так, чтобы подчеркнуть мою тонкую талию. Мой лоб покрывала прозрачная белая вуаль, на голове был светлый парик, заплетенный в длинные косы. Кожа светилась персиковым тоном, губы сложились в блаженную улыбку. В руках я держала несколько шелковых гвоздик и выбранную мною «Книгу времен».

Я стояла, не произнося ни слова, затем закрыла глаза и начала входить в образ. Я ощущала, как мое сознание постепенно перестраивается. Я обыкновенная женщина и, хотя не являюсь непорочным и самоотверженным созданием и качества Девы Марии едва ли совпадают с моими, Мадонна все же затрагивает в моей душе какую-то потаенную чувствительную струнку. В своей мирской жизни я занимала место идола; мне начали поклоняться, — хоть это поклонение и не имеет ничего общего с тем душевным трепетом, который вызывает в людях Дева Мария. Моя личная жизнь еще недавно обсуждалась с гораздо большим интересом, чем мое искусство. Воплощая Марию, я должна буду выставить перед праздной публикой самую сокровенную часть своего «я». Я знала, что большинство из зрителей за этим сегодня и пришли. Все ждали, пока я настраивалась, вкратце повторяя основные моменты выступления. Затем я начала.

Я говорила почти шепотом, но мой голос гулким эхом разносился по церкви.

— Меня зовут Мария. Я — чистая непорочная Дева, Мадонна, Мать Христа. Мои корни восходят к культам древних богинь. Мне известно все. Но некоторые люди увидели во мне нечто большее.

Я заметила в публике некоторое недовольство и остановилась, но все молчали, и я продолжила.

— Моя жизнь всем известна. С рождения меня сопровождали чудеса. Маленькой девочкой меня принесли в храм мои земные родители. В шесть месяцев я сама поднялась на семь ступенек храма. В честь моего первого дня рождения было устроено пиршество, на которое собрался весь израильский народ. В три года я танцевала на ступеньках храма и питалась небесной пищей, приносимой мне ангелами. Когда мне было двенадцать, верховный священник Захария созвал всех вдовцов Израиля, и Господь обручил меня с Иосифом. Весь следующий год я хранила целомудрие. Тогда мне явился архангел Гавриил и принес весть, что у меня родится сын Господа.

Теперь в зале уже явственно слышался какой-то шум, но я продолжала:

— В положенный срок я дала жизнь сыну Божиему — Иисусу Христу.

Все смотрели на меня — воплощение Святой Девы, озаренной свечами. Затем кто-то медленно захлопал, и этот звук пронесся зловещим эхом по церкви.

— Многие молят меня о спасении, прощении, любви, совете и поддержке; они перебирают четки и читают мне молитвы.

Хлопки стали громче, и я тоже повысила голос.

— Они возводят мне храмы и говорят, что я караю за грехи. Но моя любовь к человечеству — чистая, материнская. Я выполняю волю Господа Бога. Я родилась смертной посланницей Божией, которую сделали бессмертной.

Я остановилась, услышав, как кто-то закричал:

— Позор!

Затем раздался еще один голос:

— Святотатство!

Вскоре к ним присоединились и другие, пока церковь не наполнилась ревом голосов, выкрикивающих оскорбления в мой адрес. Я опустила голову и не стала ничего отвечать. Мое лицо пылало от стыда, но умом я понимала, что такая негативная реакция этих людей на мое выступление довольно интересна. Я поразмыслила, стоит ли продолжать, и решила, что если только на меня не кинутся с кулаками, я закончу представление. Я смело вскинула голову и, оглядев зал, громко заговорила:

— Кем вы меня видите? Дочерью, невестой, матерью? Или же простой девушкой, крестьянкой, придворной дамой, королевой или святой? Кем вы хотите меня видеть? Определитесь в своем выборе. Я была изображена темперой на пергаменте, разведенными водой красками на стене, маслом на холсте. Меня вырезали из дерева и камня, лепили из глины, отливали в бронзе. Я посланница и послание, предмет культа и культ.

Когда я произносила финальные слова, мой голос потонул в общем шуме. Я выждала минуту, опустив голову и позволяя выкрикивать оскорбления в свой адрес; затем я почувствовала на своем плече чью-то руку. Я подняла голову и увидела перед собой серые глаза Бена Джемисона.

— Я думаю, что нам лучше уйти, — твердо сказал он, взял меня за руку и повел к выходу мимо возмущенной толпы. Тишина снаружи церкви поразила меня как удар кулаком в живот, и я вдруг ощутила ярость зрителей во всей полноте. Я перегнулась через железные перила: меня рвало. Бен положил мне руку на лопатку и ласковыми успокаивающими движениями поглаживал меня по спине, пока приступ рвоты не прошел. Потом он протянул мне носовой платок, и я вытерла лицо.

— Думаю, будет лучше, если я отвезу тебя домой, — произнес он. — Вот это да, Эстер, ты, оказывается, действительно умеешь произвести сенсацию!

Я взглянула на Бена сквозь слезы и увидела, что на его лице светится добрая искренняя улыбка. По каким-то причинам мой провал не расстроил Бена Джемисона. Я почувствовала огромное облегчение и неожиданно для себя усмехнулась в ответ.

— Я помню, как в первый раз увидел твою работу, — задумчиво говорил Бен, сидя на заднем сиденье своего черного лимузина. Мы возвращались в Артден. — Это было в 1992 году. Ты только что закончила свою серию «Про Эстер». Никто в США не делал ничего подобного. Это шокировало, но вместе с тем было очень захватывающим.

Его слова вернули меня к жизни, я испытала интерес к разговору.

— Серия имела большой успех в Великобритании, когда ее в следующем году показали по «ВВС», — призналась я.

— Наверное, сериал принес тебе огромную популярность?