Разгневанная земля - Евгения Яхнина

Солнце ласково освещало праздничное шествие. Ветер затих. Безоблачное небо сулило погожий день, утренняя свежесть бодрила.

Едва шествие миновало церковную ограду, как издалека показалась бричка управляющего, медленно катившая навстречу весёлой толпе.

Крестьяне замедлили шаги, нестройно оборвалась песня. Только один девичий голос, взявший высокую ноту, протяжно зазвенел в воздухе и тоже вдруг затих, замер в наступившей тишине.

Шагах в пятидесяти от собравшихся управляющий Риварди остановил лошадь и пешком пошёл навстречу. Подойдя ближе, снял шляпу и поздоровался.

— Вижу, — сказал он спокойно, без тени раздражения, — не хотите вы слушаться моего совета. А я ведь только добра вам желаю. Скажу больше. Если вы не внемлете моим уговорам и всё-таки пойдёте косить, никто вам мешать не будет, но только имейте в виду: если граф разгневается и потом прикажет насильно отобрать покос, я уж ничем вам помочь не смогу. Сами знаете, человек я здесь новый и в полевом хозяйстве несведущий. Решайте сами, только чует моё сердце, что потом пожалеете.

Он умолк. Молчала и толпа. Потом вперёд вышел безземельный крестьянин Мирци.

— Мы, господин управляющий, конечно, ваше положение понимаем, как вы человек новый. Но чудно как-то выходит: обсчитать мужика, отобрать у него угодье — на это управляющий право имеет, а вот вернуть мужику, что у него несправедливо отобрали, на то он не властен..

— Чего нам здесь препираться! — вмешался Игнац. — Закон ведь на то и закон, чтобы его по-разному толковать можно было. — И, обратившись к Риварди, Игнац продолжал: — Мы рады бы вас послушать, кабы время было. Насчёт этих лугов мы с вами, почитай, целый месяц разговор ведём, а всё ни с места. Мы вас честь честью известили, что ни один мужик не станет тот луг косить для графских конюшен. Косить пойдём для своей, а не для графской нужды. Нечем нам стало скотину кормить и некуда выгонять её на подножный корм… А время вот как приспело, как бы травы на корню не сгнили… Вы говорите — обождать, а до каких же это пор?

— Я послал человека к графу, — объяснил Риварди. — Отложите вашу затею до среды. Если во вторник до вечера ответа от графа не будет, поступайте, как находите нужным.

Крестьяне перекинулись отрывочными словами, посоветовались. Наконец Игнац сказал, обращаясь к односельчанам:

— Ждали мы долго, может, и впрямь подождём ещё три дня… Говорите, как…

Игнац оборвал речь на полуслове: издали, со стороны графской усадьбы, находившейся километрах в семи от деревни, мчался всадник. Все обернулись в его сторону, а Риварди шагнул ему навстречу.

Это был стражник, посланный только что прибывшим Тибором Фенией.

Риварди повернулся к крестьянам и теперь уже с бо́льшей твёрдостью сказал:

— Его сиятельству, вероятно, известно решение старого графа. Расходитесь же по домам, а после обеда пришлите для переговоров двух ходатаев.

Толпа заволновалась, загудела:

— Зачем откладывать? Для чего ходатаи? Идти, так уж всем прямо к молодому барину. И не откладывать! Как, значит, все собрались идти косить, так все и пойдём! Есть согласие, нет ли, без корму для скотины никак не возможно. Насчёт земли — это мы потерпим ещё, а с лугами никак нельзя… Чужого мы не просим, своё вернуть хотим, и всё тут!

И крестьяне толпой направились к усадьбе.

Риварди сел в бричку, погнал лошадей. Стражник: ускакал вперёд, унося весть о «бунте» крестьян.

Расставшись с Аронфи, Иштван невесело поплёлся назад в свою берлогу. Шёл и пытался не спеша обдумать услышанные новости. «В толк не возьму, — размышлял он, — над мужиком, говорят, граф больше не волен, а над землёй по-прежнему властвует. А что мужик без земли?»

Иштван замедлил шаг. Невмоготу ему стало одиночество, постылая жизнь бродяги. Да вдобавок в лесу остались теперь только люди, навсегда покинувшие мирную жизнь и честный труд. С ними ли делиться думами о новых временах, наступивших для венгерского крестьянина!

Иштван опустился на траву. Сидел неподвижно, глядя своим единственным зрячим глазом туда, где позади зелёных холмов скрывалась изба Марики. Пустынно, одиноко было в этом травяном просторе. Лишь вдалеке высился колодезный журавль, похожий на гигантскую букву «Т». И вдруг перед собой на горизонте Иштван увидел деревню, прямую улицу, расставленные чинными рядами убогие домишки и, как в «Журавлиных полях», на самом краю деревни, там, где она переходит в пушту, маленькую церковку с низкой колокольней. Только теперь избы смотрели основаниями вверх и крыши упирались в травяной покров пушты. А колокольня, отделившись от церкви, торжественно парила в небе.

Для жителей Альфёльда степной мираж привычное, хотя и таинственное явление природы. Не раз приходилось Иштвану его наблюдать. Но сейчас в этом фантастическом видении почудилось ему какое-то знамение: сама природа, казалось, взбунтовалась против его бродячей жизни, звала домой… Сердце сжималось от боли. Иштван поднялся и решительно направился на юг, в свою деревню, к Марике…

В «Журавлиные поля» Иштван пришёл глубокой ночью. В темноте он надеялся пробраться незаметно к своей хате. Дорога вела мимо пруда, к восточному берегу которого прилегали общинные луга, отобранные графом у крестьян. Иштван осторожно обошёл пруд и полем направился в деревню. Ступив на знакомую межу, он остановился. Вот тут начинается его полоска земли, разве спутаешь её с другой!

Было ещё темно, однако глаз землепашца различил, что кукурузный стебель упругий, прямой. Он потрогал молодой початок. «Потрудилась Марика, кукуруза ухоженная!» Хотелось обойти полоску, но до рассвета надо было повидать Марику, сказаться ей и на день спрятаться в камышах… Иштван вышел на дорогу и… остановился. Приближался всадник. Ещё минута, и он услышал лёгкий шаг второго коня, следовавшего за первым.

Иштван укрылся за ракитой, почти у обочины. Один за другим мимо проследовали два стражника из графской усадьбы. У каждого на ремне висело ружьё. Это показалось Иштвану странным. Сельские гайдуки огнестрельного оружия, как правило, не носят.

Всадники скрылись. «Не лучше ли переждать?» — с опаской подумал Иштван. Тут он вспомнил о маленьком шалашике, стоящем на его полосе. «Утром придёт Марика, тут и встретимся». И он стал осторожно туда пробираться.

Но в шалаше кто-то был.

— Кто там?

Иштван услышал знакомый голос Марики. Она бросилась ему навстречу:

— Что тут было, Иштван, что было! Страсти господни!

И Марика рассказала всё, что произошло в усадьбе Фении.

— … Пошли, значит, мы всей гурьбой к графу. Игнац всех толковей, он и разъяснил барину нашу беду. Мы, говорит, просим наши луга вернуть, чтобы всё, значит, было по справедливости. Не пожалеете, барин, об этом. Журавлинцы народ мирный. Жить нам рядом, мы всегда за всякое доброе дело отслужить рады. Не хотим мы, как в других местах, силой пользоваться. Так уж не принуждайте нас к злому. И уж так хорошо Игнац расписал про нужду нашу крестьянскую и про обиду, что Калиш нам учинил! Кое-кто из наших даже прослезился. Барин слушал, молчал, а потом вдруг как закричит:

«Вы что же это, угрожать сюда пришли? Калиш поступил с вами не по закону, так теперь вы хотите, чтобы и я закон нарушил?»

Тут Игнац опять вступил:

«Никому мы, барин, не угрожаем, чужого не трогаем, своё просим!»

«Своё? — зарычал молодой граф. — Ничего вашего у меня нет. Зарубите себе на носу: в новом законе прямо сказано, что угодья, отошедшие к помещику до революции, возврату не подлежат!» Повернулся и ушёл.

Постояли наши мужики, и невдомёк им, что́ теперь делать, куда податься, кого просить. А Игнац и говорит:

«Нечего барские пороги зря обивать. Надо сперва топоры и косы наточить, тогда другой разговор поведём, да не здесь, а на выгоне».

С тем, значит, и пошли все прочь от усадьбы — прямо к Игнацу. А в кузнице принялись за дело, допоздна всё оружие ковали. А наутро узнали: ночью стражники увели Игнаца. Собрались мужики, пошли к барину, чтобы Игнаца освободил, а перед их носом ворота и закрыли. Мирци сгоряча полез через забор, а как взобрался: на самый верх, в него со двора из ружей пальнули, он и свалился наземь. Тут, откуда ни возьмись, появилось с полсотни стражников и давай хлестать народ плетьми. Разбежались наши кто куда, а потом окольными тропками по домам да там и притаились. Так прошёл день, а к вечеру человек пятнадцать поодиночке похватали и в тюрьму отвели. Пирошка-то со всеми не ходила, а как услыхала, какая беда с мужем стряслась, побежала вместе с сынком Андрашем к барской усадьбе. А навстречу ей стражники несут Мирци. Зарыдала Пирошка, видит — муж не шелохнётся, рвать волосы на себе стала, а стражник ей и говорит: «Погоди голосить, он ещё живой. Пойдём скорее, может, ты его отходишь». Ну, а как внесли в избу, уложили на скамью, к ране на боку мокрое полотенце приложили, — он открыл глаза, поглядел на людей, опять закрыл и уж больше не открывал… Похоронили его всей деревней. Плачу-то было, словно плакал каждый над своей горькой долей…