Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

Яцек, спеленутый москитной сеткой, спал сном младенца на соседней кровати. Его бритая голова покоилась на плоской подушке. Гольцов подошел к окну и потянул на себя деревянную ставню. В десяти шагах перед ним расстилалась спокойная бирюзовая гладь Атлантического океана. В реальность картинки верилось с трудом.

Он выбежал к воде, с головой кинулся в теплые волны. Кожа почти не ощутила смены сред, словно Георгий окунулся в парное молоко. Он нырнул поглубже и открыл под водой глаза, чтобы увидеть, как от него врассыпную бросились серебристо-прозрачные крохотные мальки неизвестных рыб.

Потом, лежа на мелком белом песке, Гольцов смотрел в небо. Откуда ни возьмись на голубой скатерти океана появился жемчужный барашек. Закапал мелкий теплый дождь. От такого дождя не стоило даже прятаться под крышу. Ровно через пятнадцать минут дождь кончился, и над океаном дугой выгнулась радуга. В дорожной сумке где-то под вещами осталась лежать кодаковская «мыльница», но бежать за фотоаппаратом ради эффектного снимка теперь казалось так глупо…

— Привет! Оказывается, и в нашей работе есть приятные моменты, — поприветствовал его Яцек.

Он плашмя упал рядом на песок и сделал двадцать пять утренних отжиманий. На его мускулистых, загорелых руках подрагивали татуировки.

— Хватит валяться, Гошка! Что может быть лучше утренней пробежки по пляжу? Проигравший угощает завтраком.

Георгий вскочил на ноги и, чувствуя себя сорвавшимся с привязи щенком, весело засеменил следом за Михальским по самой кромке воды. Волны лениво слизывали цепочку их следов.

Рабочий день во всех официальных учреждениях острова начинался в восемь утра. Ровно без пяти восемь свежий и подтянутый молодой человек со следами первого загара на лице появился у здания суда в Филипсберге, где у него была назначена встреча с мадам Бовье.

Адвокат пришла без опозданий:

— Доброе утро. У меня никаких новостей.

— Лучшие новости — никаких новостей, — ответил Георгий английской поговоркой.

Мадам Бовье даже не улыбнулась.

— Мой клиент отказывается говорить. Я предлагала ему встретиться с вами в моем присутствии и в присутствии переводчика, но он упорствует. Я ему объяснила все последствия его отказа. Но… — Она развела руками. — Больше я ничего не смогу для вас сделать.

— Ясно.

Новость была плохая, но Гольцов воспринял ее спокойно.

— Мне позволят сегодня еще раз увидеться с Леже?

Мадам Бовье ответила неуверенным жестом:

— Попробуйте. Боюсь, это приведет к тому, что мсье Леже еще сильнее замкнется в себе. Я говорила с ним по телефону сегодня утром. Он крайне раздражен.

— Мне очень жаль, — дипломатично ответил Георгий.

Разрешения на свидание с Леже пришлось дожидаться до десяти утра. Комедия повторилась, только на этот раз в присутствии переводчика и мадам Бовье. Леже категорически отказался говорить по-русски. Георгий перешел на французский, но Леже нагло потребовал переводчика. Поиски переводчика затянулись до часу дня по местному времени. Наконец в одном из отелей Филипсберга отыскали студентку из Соединенных Штатов, которая подрабатывала на Сен-Мартене экскурсоводом в фирме «Антиллес ист-вест тревел». Студентка была родом из Эстонии, что подразумевало знание ею русского языка, но при знакомстве Георгий с сожалением отметил, что эстонка принадлежит к постперестроечному поколению, которое по-русски объясняется с трудом. Узнав, что ее приглашают к подозреваемому, бедняжка так разволновалась, что начала путаться в падежах и временных окончаниях, отчего волновалась еще сильнее.

— Не переживайте, вы тут для ширмы, — шепнул ей на ухо Гольцов. — Этот парень говорит по-русски лучше меня.

Эстонка неуверенно улыбнулась.

— Что такое «чирма»? — также шепотом переспросила она.

Леже нес полную околесицу о цели своего пребывания в России два года тому назад. Двухчасовой допрос довел Гольцова до белого каления, после чего подозреваемого увели на обед, состоящий из трех блюд и ананаса на десерт. Расстроенная студентка отправилась на велосипеде в свой отель.

— Не переживайте, вы тут ни при чем, — утешил ее как мог Георгий.

После оплаты двухместного гостиничного номера в недорогом бунгало на окраине Мариго — французской столицы острова, расходы на питание пришлось урезать до минимума. Впрочем, на рационе двух ковбоев из страны медведей и балалаек это никак не отразилось. В пляжных забегаловках, крытых порыжевшим от солнца пальмовым листом, кормили на убой креольскими блюдами на основе риса и разнообразных даров моря. После обеда можно было вдоволь выпить дешевого местного пива с острыми, пряными мидиями, от которых с непривычки слегка распухали губы.

Сменив деловой костюм на необременительные шорты и рубашку с короткими рукавами, Георгий понуро сидел в шезлонге на веранде пляжного бара. Компанию ему составлял Яцек, уже успевший побродить по рынку и ознакомиться с местными достопримечательностями.

— Это что?

— Это? — Яцек с любовью повертел ярко раскрашенную деревянную фигурку птицы. — Тукан. А тебе я купил попугая. Обрати внимание, ручная работа, они все разные.

— И что мне с ним делать?

— Гошка, ты человек без фантазии. Подаришь жене.

— Вы служили в Иностранном легионе? — вдруг с уважением в голосе обратился к Яцеку пожилой француз.

Он неторопливо прогуливался по пляжу. Георгий и Яцек разом повернулись в его сторону.

— Я заметил у вас татуировку, — объяснил француз.

— А… Было дело, — кивнул Михальский, косясь на свое предплечье, где красовалась фирменная эмблема легиона.

— Вы ведь не француз? Иностранец?

— Да.

— Я тоже когда-то приехал сюда в командировку на три дня. И вот уже пятнадцать лет моя командировка никак не закончится. Если захотите съездить на острова, мой катер к вашим услугам. Меня зовут Паскаль.

Француз взмахом руки попрощался с друзьями и расслабленной, неторопливой походкой пошел дальше.

Георгий посмотрел ему вслед.

— Натянуть бы ему задницу на самые уши, — мечтательно протянул Михальский.

— Ему? — удивился Георгий. — За что?

— Да не этому. Я про Лежнева.

Георгий улыбнулся. Ему в голову пришла неожиданная идея.

— Могу тебе это устроить. Если не побоишься запятнать свою репутацию.

— Как это?

— Что — как? Не знаешь, как пятнают репутацию?

— Гошка, не хами. Как ты мне устроишь свидание с нашим общим другом Петей?

— А вот врежу тебе сейчас по твоей лысой башке. А ты меня зашвырнешь вместе о этим креслицем прямо вон на ту терраску…

— Постой-постой… У них на островке одна тюряга?

— Громко сказано. Скромный ведомственный санаторий в Крыму. Настоящих буйных мало. Их просто сразу же депортируют с острова. И больше никогда не открывают визу.

— Это минус.

— Ага. Так что подумай.

— Подумал. Мне твоя рожа никогда не нравилась.

— Взаимно.

— Так чего мы ждем?

— Приступаем…

…Лежнев забылся тяжелым сном и тут же увидел погибшую на шоссе Ницца-Канн Селин Дюпон. Во сне он приник лицом к прутьям стальной решетки.

— Селин! Ты что здесь делаешь?!

— Пришла забрать тебя, но пока окончательно не решила, — ответила она. — Я еще думаю.

— Господи, Селин, — повторил он, подвигаясь к ней насколько позволяла решетка. — Я просто не верю своим глазам. Чудесно выглядишь.

Она кивнула, глядя на него со смесью грусти и недовольства во взгляде. Она была чем-то расстроена. Он знал — она расстроена из-за него. Они замолчали, глядя друг на друга, он — умоляюще, она — загадочно.

Костюм шафранового цвета красиво оттенял ее белую, не поддающуюся загару кожу, немного неестественную на скулах из-за регулярных подтяжек лица. Селина вертела в пальцах кожаный портсигар, постукивая им о сумочку.

Селин Дюпон было пятьдесят, натри года больше, чем его матери, на двадцать больше, чем ему. Он знал, что у нее есть взрослые дети и внуки. Однажды она летала на похороны своего сына, убитого в драке. О себе Селин рассказывала мало. Например, он не знал, разведена ли она или овдовела, и на какие средства живет. Она упоминала, что раньше работала в юридической фирме, но кем — адвокатом или просто секретаршей, — он так и не узнал. Полгода Селин проводила во Франции, полгода путешествовала по разным экзотическим местам, где, кроме грязи и нищеты, и смотреть-то не на что… Но время, которое она проводила в Европе, она в основном просиживала в казино. Как и Леже, Селин предпочитала рулетку. В ночном освещении, когда свет падает на руки, а лицо остается в тени, Селин невозможно было дать больше тридцати пяти.

«Я вампир. На меня нельзя смотреть при дневном освещении». — шутила она, всегда выставляя его среди ночи вон, за дверь своего номера.