Снежные зимы - Иван Шамякин

— Не начать ли нам с шампанского?

— Это слишком уж по-интеллигентски, отец, — возразил Василь. — Мы хотим по-флотски.

За столом Василь был всех разговорчивей и шумней. Вел себя хозяином. Как будто не он приехал в гости, а к нему приехали. Но принимал он не родителей, а сестру и друга. Только их. И это усиливало отцовскую подозрительность. Лада, обычно такая шумная, неугомонная, притихла. Но вся сияла, светилась. И тоже, в свою очередь, держалась хозяйкой за столом — отдавая все внимание… нет, не одному Саше, пожалуй, больше брату. Но девичья дипломатия не больно хитра, даже у тех, кто изучает высшую математику и ядерную физику. Нетрудно было увидеть, что внимание ее, радушие через брата, как через трансформатор-усилитель, направлено на его друга.

Впервые в жизни Иван Васильевич чувствовал себя скованным за собственным столом. А мать любовалась сыном, остальное ее мало интересовало; к тому же она часто отлучалась, чтоб подать новое блюдо, сменить тарелки, и ей трудно было уследить за словами, улыбками, взглядами, обобщить их и осмыслить. У нее была еще одна забота: почему опаздывают Майя и зять? Раза четыре звонила. Ивана Васильевича это мало беспокоило, не очень-то хотелось встречаться с зятем после того разговора.

Когда наконец налили шампанское и ничего не произошло, ничего не было сказано, кроме шутливого грузинского тоста, который по просьбе Василя произнес Саша с очень похожим и поэтому смешным акцентом, Иван Васильевич повеселел. Не успокоился, но порадовался, что у детей хватило такта не взорвать над головами родителей бомбу.

 Пришли Маня и Геннадий. Но теперь даже зять не мог испортить хорошего настроения. Наоборот. Глядя, как Геннадий жадно выцеживает из бутылок остатки вина, «выжимает по тридцать три капли», сетует, что опоздал, — «Все из-за Майи! Такая копуша!» — Иван Васильевич все больше веселел. Пригласил ребят завтра на охоту — на белячка, на лиса. Те сразу с энтузиазмом согласились. Но Лада решительно заявила:

— Никуда они не поедут! Вырвались в настоящий город со своей горы на семи морских ветрах — и снова в лес? Нет!

Слова ее для гордых, независимых, уже захмелевших моряков, что командирский приказ.

— Не поедем, Саша?

— Не поедем. Поймите, Иван Васильевич.

— Понимаю.

— Нет, вы только, пожалуйста, не обижайтесь. Нам лучше по музеям, в театр…

— Давайте по музеям, давайте в театр. А я поеду, поброжу по лесу. Зайчатиной вас попотчую.

Укладываясь спать в приподнятом настроении, Иван Васильевич сказал жене:

— Готовься к свадьбе, мать.

— Какой свадьбе? Ведь все затихло.

— Ты так думаешь? И не видишь, что приехал настоящий жених?

— Этот? Лада не такая глупая, ей не восемнадцать лет. В ее возрасте так не бывает — бух, как в прорубь. Парень еще служит. Потом учиться будет. Не такой ей муж нужен.

— Очень уж ты рассудительная стала!

— Да уж не ребячусь, как ты. Постоянные фантазии.

— Увидим.

Она помолчала, вздохнула, видно, посеял тревогу в ее душе.

— Хотя от твоей дочери всего можно ждать.

— От моей?

— Твой характер.

— Такой уж он дурной? Ольга ответила ласково:

— Ваня, не дурной, но и не легкий. Ой, нелегкий! — И поцеловала мужа в лоб, как ребенка.

То, чего Антонюк ждал и, не случись это, был бы, верно, разочарован, — значит, плохой он психолог! — произошло на четвертый день пребывания гостей. Произошло очень просто, обыденно, за будничным обедом, на столе не было даже бутылки вина. Лада постучала ложкой по тарелке.

— Внимание! — И заговорила напыщенно-трагическим голосом: — Господа, я должна сообщить вам пренеприятное известие…

Иван Васильевич сразу понял: вот оно! Нетрудно было понять, сидя напротив гостя: Саша покраснел, как девочка, виновато захлопал глазами. Василь с неестественно серьезным выражением лица, по-армейски вытянулся, как при оглашении торжественного приказа. Только мать не догадалась, она думала, что Лада, как всегда, хочет пошутить, и заранее улыбалась, одновременно одобряя и укоряя дочку, собираясь сказать: «Когда ты, наконец, повзрослеешь, Лада! Такой серьезной наукой занимаешься!». Может быть, эта неуместная улыбка матери заставила Ладу отбросить всякую театральность и сказать просто и задушевно:

— Милые мои родители, я выхожу замуж.

Улыбка застыла на губах Ольги Устиновны. Василь тихо провозгласил:

— Ура! Ура! Ура!

— Мама! Никаких сцен, никаких слез. Все решено. Даже записано. Только к тебе, папа, одна просьба. По каким-то там, хорошим или плохим — не знаю, — законам загс регистрирует брак через две недели после того, как подано заявление. Мы подали сегодня. И у нас — вы знаете — нет этих двух недель. Если ты пойдешь, папа, и поручишься за нас — запишут раньше. Мы тебя очень просим.

Поднялся Саша, лицо его было уже не красным, а в буро-лиловых пятнах.

— Ольга Васильевна… Василь… Иван Васильевич. Простите, Ольга Устиновна… Я… я прошу простить, что так… мы люди военные… Я полюбил Ладу тогда, летом… Я… я прошу ее руки…

— О боже! Как старомодно! — схватилась за голову Лада с притворным возмущением.

Василь захохотал.

— Руби концы. Саша!

— А шампанское где, черти? Шампанское где? — закричал Иван Васильевич. — Не стыдно вам? Эх, вы!

Дети смущенно переглянулись. Он встал из-за стола, ушел в кабинет, напугав молодежь: неужто обиделся отец? Вернулся с бутылкой шампанского, которую тайком купил на всякий случай. Василь снова крикнул:

— Вива! Полундра! Свистать всех наверх.

А мать вдруг разрыдалась, упала лицом на стол, судорожно забилась. Возможно, ей показалось, что все они — дети, отец — были в сговоре между собой, одна она ни чего не знала. Все смутились, растерялись, стали утешать кто как умел. Лада обняла мать, поцеловала в ухо.

— Мамочка, милая, почему ты? Ну, что случилось? Не огорчай нас в такую минуту.

— Ольга Устиновна, не обижайтесь, пожалуйста.

— Мама, это моя выдумка. Меня вини. Саша тут ни при чем! Саша хотел поговорить с тобой, с отцом…

— Ольга, успокойся, пожалуйста. Я ведь тебя предупреждал. Зачем теперь эта нетерпка? Скажите, пожалуйста, какая трагедия! Дай лучше бокалы. Выпьем за их счастье.

 По широте своей натуры, по неопытности или, может быть, нарочно — от радости — Лада спутала все расчеты отца и матери — сколько гостей пригласить, где кого посадить? Пришло, должно быть, полкурса физиков — простых, подстриженных под бокс парней и бородатых юношей, девушек в сверхмодных платьях и в вовсе простеньких, дешевых (одни из желания выразить пренебрежете к обывательскому поклонению моде, другие, верно, оттого, что на моду не хватает студенческой стипендии). Пришли два малийца. Принесли искусно вырезанную из черного дерева статуэтку молодой негритянки — символ матери. Особенно любовно художник вырезал грудь — необычайной красоты. Юные шутники стали молиться черной богине, касаясь статуи, как святыни.

Молодежь до того, как пригласили к столу, вела себя независимо, шумно, на пожилых гостей не обращала внимания, казалось — полностью игнорировала присутствие дедов и отцов. Кое-кто из ребят не постеснялся без приглашения, без тостов дегустировать поставленные на стол напитки, правда, только в комнате, отведенной для молодых гостей.

Женщины подпенсионного возраста качали головой, вздыхали, перешептывались: вот, мол, какие дети пошли! Ивана Васильевича и Ольгу Устиновну ничто в поведении Ладиных гостей не задевало, они хорошо знали этих юношей и девушек, таких угловатых в жизни, иногда несдержанных в проявлении чувств, но упорных в учебе, в завоевании глубин и тайн, до которых еще совсем недавно добирались лишь гении, и то ощупью.

Родители удивились, когда пришел Феликс Будыка — длинный сутулый мужчина в очках, в дорогом, но мешковатом новом костюме. Он передал невесте тяжелый пакет, неловко поцеловал руку, сказал: «Поздравляю». Забыл поздравить жениха пли, может быть, не сразу разобрал, кто жених. Саша надел Васин штатский костюм, чуть короткий и тесноватый, и как-то сразу слился со студенческой компанией. Один Василь выделялся своей флотской формой. Феликс мигал, протирал запотевшие очки, пока Василь относил к соседям его пальто, шапку. Долго не мог решить, куда ему двинуться: направо, где в Ладиной комнате группировалась молодежь, или налево, в большую комнату, где расположились остальные гости. Направился к молодежи. Но те не очень-то его приняли — даже притихли на какое-то время. Иван Васильевич тайком спросил у дочки:

— Ты пригласила?

— Я.

— Это жестоко.

— Но интересно. Пускай учится, как люди женятся, — засмеялась Лада.

Поджидали Будык-старших. Они были первыми в списке гостей, составленном Ольгой Устиновной и обсужденном всей семьей. Но раньше, чем передали приглашение — их Лада печатала на машинке целый вечер, — Валентин Адамович позвонил сам, видно, узнав от сына. Лада нарочно ошеломила Феликса неожиданной новостью — позвонила ему даже раньше, чем сказала на курсе.