Пастухи вечности - Виталий Сертаков

— Почему? — как попугай, повторил Харченко, озабоченно следя за рокировкой противника.

— А потому! — торжественно провозгласил доктор и придал лицу такое выражение, точно сам принимал участие во вторжении. — Потому что атланты посчитали богатых гиперборейцев нищими и поленились тратить на них силы. Естественно, это лишь версия, но она наводит на мысль. Насколько продвинутой должна быть цивилизация, чтобы избегать военной кампании против дикарей? У них не существовало достойных соперников во времена расцвета, поэтому отпадал малейший смысл в завоеваниях. Тем более, если принять во внимание, что на островах проживало несколько миллионов человек. Миллионов! Необъяснимая разница в уровнях развития островного государства и прочего, так сказать, в кавычках, «цивилизованного мира». Атлантида как таковая являлась абсолютно искусственной формацией, никак не связанной с общим ходом истории на планете. И катастрофа была их сугубо внутренним делом. И пресловутые высадки в Египте, и поход в Пиренеи вовсе не означали военную экспансию. Мы можем допустить, что атлантов не интересовали даже рабы!

— Хорошо. Допустим, войны не было. Все это здорово… — Харченко уступил Анке коня. — А что говорят живые свидетели? Тоже настаивают на космической теории?

— Они и сами не знают! — развел руками Шпеер. — Маркус повторяет официальную версию, принятую Коллегией. Велись опасные опыты, связанные с проблемой гравитации и колебаниями земной коры. Якобы ставилась цель приподнять материк над водой, а вышло наоборот. Спаслась группа ученых благодаря Тхолам. Они успели вывезти в Северную Африку, по воздуху, небольшую часть оборудования, Эхусов и свои семьи. После чего пошел естественный процесс деградации. Кроме того, место для новой диаспоры было выбрано крайне неудачно. И климат неважный, и войны постоянные. В Европе им показалось еще хуже — бесконечная резня. Чтобы окончательно не отупеть, первая Коллегия приняла решение переехать в Америку. За несколько тысяч лет до Кортеса и Колумба они прекрасно представляли географию, а с индейцами, как ни странно, нашли общий язык. Поэтому в какой-то момент люди Атласа исчезают и в Египте стирается память о них. Для того времени нормальное явление. Был народ и пропал. Ни одна, даже мощная, цивилизация не продержалась в те времена больше тысячи лет. Если бы люди Атласа остались в Европе, их не спасли бы никакие биороботы.

— Ты хочешь сказать, что они ухитрились не ассимилироваться за десять тысяч лет? Нереально. Скорее бы вымерли от кровосмешения, от перекрестных браков.

— Они смешивались, Миша, и смешиваются до сих пор. Но свято выполняют несколько условий. — Шпеер быстро глянул на Анку, точно сомневался, можно ли при ней говорить. — Для начала, средняя продолжительность жизни от пятисот до девятисот лет. То, что мы с трепетом зовем античностью, для них — не далее, чем вчерашний день. Отсюда полная бессмыслица заключать браки с обычными, «смертными», скажем так. Напротив, надлежит прятаться и никак себя не выдавать, что последнюю сотню лет становится все труднее. Поскольку развилась всеобщая пограничная служба и паспортная система. Поэтому — второе условие. Они воруют бастардов.

— Что?!

— Маркус и не скрывает. Наездников они лепят из чистопородных островитян — не знаю, это необходимость или политическая игра. Таким образом, Мария — породистая, а их дружок, что свихнулся на любовной почве, знает только отца. Его мать умерла примерно тогда, когда Москва была вонючей деревней, а ацтеки не догадывались о существовании Европы. Здоровых детей они забирают сразу, чтобы воспитать надлежащим образом. Эта контора будет покруче нигерийской наркомафии…

— Постой, постой!.. — Харченко словно проснулся. — А если они не будут чистить органы каждые двадцать лет? Сколько проживут?

— Не советую лезть в кости! — Шпеер покачался на каблуках. — Они не любят об этом говорить. Думаю, Миша, ты недалек от истины, но не нам с тобой качать права.

— Значит, нет никакой возможности их убедить? Как-то поделиться технологиями? В конце концов, допустить ограниченную группу ученых на этот самый выпас? Пусть бы их привезли с завязанными глазами. Неужели за столько времени никто не догадался? Ладно, на Западе, там люди живут посвободнее, ну а наше КГБ?

— А что бы ты сделал, Миша? — Шпеер прекратил раскачиваться, уселся напротив и стал очень серьезен. — Вот что бы ты сделал, скажем, на моем месте? Я получил возможность прожить лишние двадцать лет, взамен порвал все прежние связи, переехал в другой город. Я рассуждал, как и ты. Работал на Коллегию и многого добился, но постоянно думал о своей стране и о тысячах сверстников, умиравших от той же заразы, что и я. Куда мне следовало обратиться? В КГБ, в милицию? Сказать: вот, проверьте, я должен давно гнить в могиле, а я живу! Что такое двадцать лет, Миша? Пролетают на одном дыхании. Вся жизнь, как один вздох… И ты чувствуешь, как болезнь опять берет верх, опять подкрадывается дряхлость…

— И тебя спасли вторично.

— Да. Не стану скрывать, для меня было бы невыносимым узнать, что Мария снимет бронь. А убеждать или ползать перед ней на коленях бесполезно. Начнем с того, что их не найти, если они этого не хотят. Я получил вторую бронь и вторые двадцать лет. Мне сделали новые заграничные документы и поручили новый проект, за пределами России. Извини, но об этом — молчок. По сути дела, под меня создавался комплекс мирового уровня, самое передовое оборудование. Как ты понимаешь, вторые двадцать лет я не мог провести с людьми, которые меня знали. Человек, которого теперь зовут Семен Шпеер, забыл свое имя и навсегда исчез. Я получил редчайший карт-бланш и отрабатываю его по полной программе… Не волнуйся, никаких наркотиков или сибирской язвы!

Но что мне делать, Миша? Что бы ты сделал на моем месте? Извини, но твоя пулевая пробоина как раз и доказывает, что разведка осведомлена. Возможно, они толком не понимают, с чем имеют дело, но ты сам говорил, это вопрос времени. Что ты губу оттопырил?! Если такой благородный, скажи, как поступить? Как сделать так, чтобы все остались сыты?!

Анка подумала, что никогда еще не видела Шпеера в подобном волнении. Она тоже, как и Харченко, забыла о шахматах и уставилась на доктора. Эк его разобрало! Двадцать лет да еще двадцать… Она попыталась представить, как бы она поступила, предложи ей кто лишние двадцать лет жизни, но ничего путного в голову не пришло. Двадцать лет ей казались невообразимо огромным сроком. Наверное, она бы тоже, как Шпеер, лечила бы больных солдат, Почему-то лечить солдат ей представлялось наиболее полезным и ответственным занятием, особенно после тех боевых действий, в которых пришлось принимать участие.