Кинжал Зигфрида - Наталья Солнцева

Два образа менялись местами, разъединялись, сливались в один. Это фантастически прекрасное существо то излучало золотое сияние, то обретало плоть…

– Кто ты? – не разжимая губ, спрашивала Таисия.

Здесь, куда она перенеслась, все воспринималось по-другому. Она тоже стала другой – юной, нежной и безрассудной. На ней под черной рясой была простая грубая рубашка, чьи-то руки раздевали ее, ласкали…

– Нельзя… нельзя… – шептала Филофея.

В миру ее звали Катериной… «Сколько у меня имен! – думала она. – Сколько обличий!»

Ее постригли насильно, а значит, ее обет не имеет силы. Бог не принимает таких обетов. Его не обманешь.

Монастырская келья… запах разведенных водой красок… Ангел, глядящий на нее с белой стены… запах болотной тины, черная жижа, раздирающая легкие… старец, который протягивает к ней иссушенные постом руки… звон колодезной цепи… венчание… первая брачная ночь…

– Люблю тебя… люблю… – шепчут мужские губы.

Она не знала такой истомы, такого мучительного и сладкого забытья, такого жара и страсти… когда отдаешь себя всю, без остатка…

Она познала вкус запретного плода – он оказался горьким и соленым, как слезы, как кровь…

Эта рана в ее сердце никогда не заживала. Она изменила самой себе… или Ангелу… или незримому возлюбленному… Мужские руки не должны прикасаться к ее обнаженному телу, к ее девичьей груди, иначе…

Мысли путались. Волна блаженного томления подняла ее и понесла в океан, где каждая капля была и слезой, и кровью, и миррой…

Стон вырвался из ее губ и пробудил от смутного сна, полного боли и восторга. Она опять поддалась искушению, не устояла… и за то будет наказана. Грех… грех!

И все померкло, навалилась тоска, стало нечем дышать. В горло впилась тонкая безжалостная веревка… Или это трясина сомкнулась, закрыла белый свет…

Таисия в ужасе проснулась. Где это она? В аду, среди грешников? Неужели ад – продолжение жизни на земле? Ее взгляд заскользил по потолку, по стенам, оклеенным обоями, по шкафу…

Мужчина был рядом. Он смотрел на нее, и его лицо казалось довольным и виноватым.

– Каждый раз словно впервые… – вымолвил он. – Ни с одной женщиной я не испытывал ничего подобного. Ты уже не сможешь уйти от меня. Я тебя не отпущу.

Таисия приподнялась и поспешно натянула на себя тонкое летнее одеяло.

– Ра…разве я не…

– Ты не умерла. Я не мог этого допустить.

– Я… ничего не помню…

– Это шок. Пройдет…

Щелк! Кто-то словно включил лампочку и осветил темноту в ее сознании. Никакая она не Катерина, не Филофея, она – Таисия, несостоявшаяся дочь, несостоявшаяся монахиня, лживая невеста, изменница-жена…

– Господи! – простонала она. – Го-о-спо-о-оди! За что посылаешь меня на костер?

– Я готов сгореть вместе с тобой… – горячо, сладко шептали губы мужчины.

В ее памяти вспыхнуло воспоминание: ночь, пустынный двор, дождь, напряженное лицо Леды, ненависть, змеей выползающая из ее губ: «Здесь тебе никто не помешает умереть»… Взметнувшийся в груди страх… тяжелое удушье… падение в пустоту… мрак… тишина…

Как хорошо не чувствовать притяжения – ни к кому, ни к чему, – быть духом, витающим среди звезд, легким, как перышко из ангельского крыла…

Странно, что она не смогла оторваться от разворачивающейся внизу картины – чья-то мелькнувшая тень, короткая борьба… И вот Леда опрокидывается на спину, лежит неподвижно на мокрой траве… Тень наклоняется над другим телом, хлопает его по щекам, приникает к его губам…

Старец Авксентий, живехонький, качает седовласой головой:

– Уходи… уходи…

Кто-то мрачный, черный таится за стволом дерева, источая угрозу. Таисия пытается рассмотреть его, но видит только длинный плащ и колпак с прорезями для глаз. Там – смерть…

– Уходи же! – настаивает Авксентий.

Она привыкла повиноваться ему…

Капли дождя падали на ее лицо. Она вдохнула сырого воздуха, приоткрыла веки и увидела его, Ангела, прекрасного и сильного, с молниями в зрачках. Только где его кудри? Где его золотое сияние? Это не он…

Леда приподнялась, разразилась истерическим хохотом.

– Так вот кто твой муж? Инженер Прилукин? Ах-ха-ха! Ха-ха-ха! Мерзавец! Какой же ты мерзавец! – выкрикивала она в сторону Михаила. – Скотина! Так ты мне служишь? Боже, а я-то, дура, слезы лью…

Ее речь стала бессвязной, больше похожей на бред. Она вымокла, платок сбился, волосы прилипли ко лбу и вискам. Очки давно слетели и потерялись.

– Ты все испортил! – взвыла Леда. – Как ты посмел помешать мне? Я почти выполнила за тебя твою работу. Еще пару минут, и она была бы мертва. А теперь все пропало… все-е… пропало-о…

Михаил, не обращая внимания на ее вопли, помог жене привстать, опереться на ствол дерева.

– Это я его послала! – вопила Леда. – Он должен был жениться на тебе! А потом убить! Убить! А вместо этого… Дрянь! Ты опутала отца, а потом и моего жениха! Сучка… Проклятая сучка! Он должен был убить тебя! Уби-и-иить…

Леда на четвереньках ползала по земле, в грязи. Она была страшна в своем безысходном отчаянии.

– Дура! – надрывно стенала она. – Я же приказала ему жениться на тебе! Почему ты не сдохла где-нибудь в вонючей деревне? Не сгнила в каком-нибудь монастырском подземелье? Ты могла бы стать святой мученицей! А не отдаваться мужчине, как последняя шлюха…

Михаил ее не слушал.

– Ты как? Дышишь? Можешь идти? – спрашивал он Таисию, обнимая ее за плечи. – Держись за меня. Я сейчас машину поймаю.

– Что… что она… говорит?

– Ты не слушай. Не слушай!

Она не спрашивала мужа, как он здесь оказался. Эта мысль пока не пришла ей в голову. Слова Леды, а еще больше ее действия повергли сестру в ужас.

– Что со мной было? Леда… хотела меня убить? Она… душила меня! За что? Почему?

– Молчи, я все объясню. Сначала доберемся домой…

– Мне холодно…

Повторялось то, что произошло в Новгороде. Неужели тогда на нее напал не грабитель? Таисия дрожала. Ее одежда прилипла к телу, в туфлях хлюпала вода. Вдоль шоссе горели огни. Автомобили призраками проносились по черному асфальту, вздымая фонтаны брызг.

Косые струи дождя отлетали от притормозившей желтой машины с шашечками.

– Заплачу вдвое, – сказал водителю Михаил. – Нам недалеко.

Таксист отказывался везти мокрых и грязных пассажиров. Особенно неопрятно выглядела женщина.

– Пьяные, что ли?

– Вези давай! – прикрикнул на него мужчина, добавляя еще денег. – Это тебе на химчистку.

– Садитесь…

Как и тогда, в Новгороде, Таисия толком не помнила, как оказалась в своей постели. Будто повторялся кошмарный сон – боль, страх, озноб… тепло такси, подъезд, лестница… душ, чистые прохладные простыни…

Михаил не давал ей забыться, подносил к губам чашку, где вместо чая плескалась водка.

– Выпей…

Она послушно глотала, морщилась, кашляла. Лишь бы он поскорее оставил ее в покое.

Михаила пугали ее мертвенная бледность, стеклянный взгляд и полная безучастность. Он начал ее целовать, гладить грудь под сорочкой и ощущать, как она согревается, отзывается на его ласки, как ее кожа приобретает ту особую бархатистость, которая бывает у женщин, поздно познавших вкус любовных утех.

Его тянуло к ней, как путника в пустыне тянет к оазису со спасительной тенью и колодцем, полным воды. Он шептал слова любви, не осознавая до конца, любовь ли то, что он чувствует. Пил из ее источника, ощущая, как эта живая вода проникает в его плоть и душу, очищает, обновляет, делает другим.

Позже, лежа рядом с ней, опустошенный страстью, он осторожно прикасался пальцами к красноватой борозде на ее шее. Значит, в тот раз это тоже сделала Леда и ей тоже помешали… Кто? Провидение.

Он перевернулся на спину и закрыл глаза, мысленно благодаря Всевышнего. Хотя не очень-то в него верил.

– Судьбе было неугодно разлучать нас, – произнес он, ни к кому не обращаясь.

Владимир Алексеевич Глазьев был финансовым гением. Он сотрудничал с Куприяновым, еще будучи на государственной службе. Потом Павел решил пуститься в вольное плавание и уговорил Глазьева присоединиться.

Тот согласился – не столько из-за денег, сколько из любви к искусству. Творчество, стиснутое жесткими рамками, чахнет. На свободе же оно расцветает и приносит чудесные плоды.

Глазьевы хотели дружить с Куприяновыми семьями, но те оказались на редкость нелюдимыми. Никаких совместных посиделок, никаких застолий по праздникам. Дни рождения Куприяновы предпочитали отмечать в ресторане, а о том, чтобы брать с собой детей, и речи быть не могло. Они никого не приглашали к себе в гости и сами принимали приглашения неохотно.

– Мне только однажды довелось увидеть их старшую дочку, – рассказывал Глазьев молодым людям, которые представились частными детективами. – Прелестная девочка. Тихая, смирная, послушная. Павел взял ее на руки, а у нее глазенки так и засияли!