Кавказская Атлантида. 300 лет войны - Яков Гордин

Этот особый год, этот промежуток между масштабными, военными действиями дает возможность рассмотреть психологическое состояние воюющих сторон, увидеть процесс обыденной военной жизни — вне чрезвычайных ситуаций — и понять ужас и безнадежность этого процесса…

В фондах военного министерства за начало 1843 года сохранилась «Записка из дела по рапорту командира Отдельного Кавказского корпуса об отправлении от войск, расположенных на правом фланге Кавказской линии, экспедиции в землю башильбаевцев»[94]. С этой «Записки» и начинается сюжет, развивавшийся с января по август и закончившийся трагедией, похоронившей надежды Петербурга на передышку и возможность менее обременительного и более эффективного варианта завоевательной стратегии.

«Записка» гласила:

«По представлению начальника Черноморской береговой линии, бывший командир отдельного Кавказского корпуса генерал от инфантерии Головин предписал генерал-лейтенанту Гурко, от 18 декабря (1842 года. — Я. Г.), разузнать о месте нахождения Цебельдинских абреков, поселившихся в вершинах р. Теберды, и при вероятности успеха захватить их или, по крайней мере, истребить пристанище разбойников, нарушающих спокойствие в Цебельде.

Между тем генерал-адъютант Анреп, донося от 22 декабря минувшего года об удачном нападении сих абреков на транспорт, следовавший из Сухуми в Марамбу, повторил о необходимости скорого и быстрого поиска со стороны Кавказской линии против беглых князей Маршаниев.

Вследствие сего сообщено командиру Отдельного Кавказского корпуса от 8 генваря текущего года, что Государь Император поручает ему сообразить этот предмет с настоящим положением дел на Лабинской линии и предположенными на оной предприятиями с тем, чтобы генерал-адъютант Нейдгарт дал по своему усмотрению надлежащее наставление генерал-лейтенанту Гурко.

Во исполнение сей Высочайшей воли генерал-адъютант Нейдгарт требовал от 27 генваря отзыва от генерал-лейтенанта Гурко о мерах, которые он принял на основании предписания генерала от инфантерии Головина. Вместе с тем генерал-адъютант Нейдгарт, находя полезным истребить притон Цебельдинских князей и полагая, что успешный зимний поиск против них произведет выгодное для нас впечатление во всем крае, предложил генерал-лейтенанту Гурко приступить немедленно к окончательным соображениям по этому делу и распорядиться в точное время исполнением оного, если по обсуждению местных обстоятельств признано будет возможным совершить это предприятие с полною надеждою на успех.

Прилагаемым при сем рапортом генерал-адъютант Нейдгарт доносит об окончательных решениях, данных генерал-лейтенанту Гурко на счет производства зимней экспедиции в землю башильбаевцев».

Этот чисто служебный, на первый взгляд, текст на самом деле полон скрытого смысла.

Во-первых, он показывает невозможность для кавказского генералитета отказаться от практики карательных, хотя бы частных, имеющих лишь тактический смысл, экспедиций, которые они аккуратно называют «поисками».

Во-вторых, демонстрирует мелочную зависимость от Петербурга: для того чтобы провести полицейскую, собственно, операцию против грабящих транспорты абреков, нужно согласовывать ее со столицей, находящейся в тысячах верст.

В-третьих, за бесстрастным служебным текстом просматриваются сложные и нервные человеческие отношения.

Хотя Головин при увольнении от командования Кавказским корпусом получил золотую шпагу с алмазами «за храбрость» и Высочайший рескрипт, превозносивший его заслуги в деле «прочного утверждения спокойствия и порядка в тамошнем крае», было очевидно, что он не только не справился со своей задачей, но и крупно наломал дров, пытаясь следовать петербургским указаниям. Непомерно велики были потери — только на левом фланге Кавказской линии за четыре года потеряно было 3 генерала, 40 штаб-офицеров, 393 обер-офицера и 7 960 нижних чинов. Сократились территории, контролируемые русскими войсками. Ни о каком порядке и спокойствии речи быть не могло. И хотя в специальной обширной записке о годах своей кавказской службы, изданной в Риге без дозволения цензуры (!) в 1847 году, в бытность Головина Рижским, Эстляндским, Курляндским и Лифляндским генерал-губернатором, он пытается переложить вину на других, в частности на Граббе, но и сам он, и все вокруг понимали — к чему пришла Россия на Кавказе к 1843 году с его, Головина, помощью.

Цебельдинский поиск был первой операцией, ответственность за которую ложилась на нового командующего, и характерна степень почти истерической перестраховки, с которой он приступил к реализации замысла своего предшественника, требуя от генерала Гурко гарантии «полной надежды на успех».

То, что произошло дальше, характерно для Кавказской войны вообще и особенно для переходного 1843 года.

«Военному министру господину генерал-адъютанту и кавалеру князю Чернышеву

Командира Отдельного Кавказского корпуса генерал-адъютанта Нейдгарта

Представляя Вашему Сиятельству при рапорте от 15 февраля № 609 копии с донесения командующего на Кавказской линии и в Черномории № 201 и с последующего по оному предписания моего № 589, я имею честь довести до сведения Вашего о причинах, побудивших меня разрешить генерал-лейтенанту Гурко составить отряд под начальством генерал-майора Безобразова для поиска в землю башильбаевцев.

После этого генерал-лейтенант Гурко донес мне от 23 февраля № 269, что предполагаемое начальником правого фланга Кавказской линии скрытное и внезапное движение к верховьям р. Зеленчука не состоялось, потому что по несохранению в тайне сбора войск, цель этого предприятия не могла быть достигнута и что генерал-майор Безобразов, не имея надежды сделать поиск с успехом, решился предпринять вместо скрытого набега открытое движение с 11-ю ротами, 8-ю орудиями и 1 000 казаками вверх по Большому Зеленчуку, как для осмотра места, где предположено строить укрепление, и выбора пунктов для промежуточных постов, так и для того, чтобы принудить башильбаевцев выдать бежавших аманатов и в случае отказа нанести им возможный по обстоятельствам вред».

Стало быть, несмотря на общестратегическую установку Николая на оборону, генералы планировали и набеги, и строительство новых укреплений на землях немирных горских племен. А в качестве принуждения к миру и подчинению планировались все те же методы — что такое «принести возможный вред», рассказывали в мемуарах боевые офицеры:

«Отряд двинулся в горы по едва проложенным лесным тропинкам, чтобы жечь аулы. Это была самая видная, самая “поэтическая” часть Кавказской войны. Мы старались подойти к аулу по возможности внезапно и тотчас зажечь его. Жителям представлялось спасаться, как они знали».

Но в этот период само событийное пространство приобрело какое-то новое, чрезвычайно неблагоприятное для русских качество. Потерянная инициатива породила психологическую растерянность, а оба эти обстоятельства предопределяли неуспех любого активного начинания. Пожалуй, никогда за все годы войны кризис имперского наступления не выявлялся так явственно и не выдавал столь очевидно свою принципиальную порочность, как в этом промежуточном году. Казалось бы, ничего катастрофического не происходило, но все действия русских генералов вязли в паутине мелких — в сравнении с общими масштабами войны — обстоятельств. Это воплощалась, материализовалась внутренняя неуверенность Петербурга и Тифлиса, их сомнения в возможности успеха…

«Донесение к Вашему Сиятельству об изменении, происшедшем в наступательном движении войск наших за Кубань, было уже изготовлено, — продолжал Нейдгарт, — когда я получил через нарочного курьера рапорт командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории от 2-го марта № 327, и при оном копии с донесений к нему начальника правого фланга от 27-го февраля и 1-го марта №№ 126, 127 и 128 с многими приложениями, из которых видно нижеследующее.

По приходе генерал-майора Безобразова с вышеозначенным числом войск к р. Кубани он двинулся вверх по ущелию Большого Зеленчука и, находясь уже в 30 верстах выше бывшего укрепления Ярсаканского, получил достоверные известия о сборе горцев в больших силах между длинным лесом и р. Белою и о намерении их сделать набег на станицы Лабинского полка или на Юсть-Лабинский участок. Дабы находиться ближе к угрожаемым пунктам, он отложил движение к башильбаевцам до более удобного времени и перешел с отрядом в долину Урупа, почитав это тем более необходимым, что соединением войск командуемого им отряда большая часть Кубанской линии оставалась почти без обороны и что современные обстоятельства непременно требовали заградить ту часть этой линии, из которой выдвинуты были войска.