Берег Живых. Наследники Императора - Анна Александровна Сешт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Как же повезло тебе умереть почти сразу, друг мой Метджен, – в который уже раз подумал Павах. – Пытки, которым ты подвергся, были ужасны… но хотя бы не так продолжительны, как моя…»
Вслух он сказал, глядя на жрецов:
– Я давно не видел царевну. Понимаю, что знать детали её обучения в Обители мне не положено, – в этом месте оба Таэху одновременно кивнули. – Но могу я хотя бы узнать, всё ли с ней хорошо?
Сэбни, подумав, проговорил:
– Я мог бы отвести тебя к ней сегодня после дневной трапезы.
– Я буду благодарен, мудрый, – Павах чуть склонил голову, отогнав предательскую мысль поговорить с Анирет начистоту.
Через пару часов целитель, как и обещал, провёл воина в незнакомую Паваху часть жилых помещений Обители. Учитывая состояние своего спутника, жрец подстраивался под скорость его неуверенного шага, но Паваху всё равно было неприятно его присутствие.
Страж не узнавал этого места. Царевна жила совсем в другой стороне Обители! Они подошли к двери, у которой стояли два крепких послушника Таэху. Сэбни обменялся с ними приветствиями.
– Верховный Жрец готов принять вас, – приветливо сказал один из них.
– Верховный Жрец? – Павах недоумённо посмотрел на Сэбни. – Но я просил отвести меня к царевне!
– И я исполнил твою просьбу, – невозмутимо ответил жрец и открыл перед ним дверь.
Павах проковылял вперёд, стараясь держаться с достоинством, подобающим знатному телохранителю императорской семьи. Это было нелегко. Верховный Жрец Таэху вызывал в нём почти такой же трепет, как сам Император Секенэф, хоть воин видел Джети лишь издалека и в основном со спины. Но Павах понимал: нельзя было поддаваться страху и уж тем более показывать его.
Они оказались в помещении, напоминавшем небольшую приёмную, с парой дверей в смежные комнаты. Посередине стоял невысокий стол, вокруг него – плетёные кресла. Через открытые ставни солнечный свет щедро заливал покои снаружи доносился беззаботный щебет птиц, шум ветвей и далёкие голоса. У окна, глядя в сад, стоял воин Таэху, сухой и поджарый, как шакал Ануи, в лёгком доспехе и с коротким мечом на поясе.
Анирет сидела у стола и о чём-то тихо беседовала с Верховным Жрецом. Когда тот поднял голову навстречу вошедшим и приветственно улыбнулся, Павах сбился с шага.
Он узнал этого Таэху. Благородные черты до сих пор ещё красивого лица, на которых лежал след неумолимого времени… Глаза, светившиеся мудростью прожитых лет… Это он был в личной приёмной Владыки в день аудиенции Паваха! Император пригласил самого Джети Таэху, главу древнейшего жреческого рода, на встречу с последним выжившим телохранителем своего сына. Вспоминая его отрешённый взгляд, словно прозревавший самую суть, Павах понимал, что Таэху увидел многое… очень многое.
– Здравствуй, Павах из рода Мерха, – доброжелательно проговорил Верховный Жрец и указал на ближайшее кресло приглашающим жестом. – Садись.
– Для меня честь видеть тебя, мудрейший из Таэху, – с поклоном ответил воин и занял место рядом с царевной, бросив на неё нерешительный взгляд.
Анирет чуть кивнула ему – как показалось Паваху, ободряюще. Воин Таэху тем временем подошёл к её креслу и остановился рядом, изучающе глядя на гостя. У него было неприятное равнодушное лицо, слева сплошь иссечённое шрамами, и колкий взгляд охотничьего ястреба. Павах с трудом мог представить улыбку на губах этого рэмеи. Движения Таэху были скупыми и взвешенными. Бывший страж, некогда сам не последний воин в столице, сразу оценил его опасность как противника. «Что он вообще делает рядом с Анирет?» – подумал Павах, одарив спутника девушки недобрым взглядом.
Тот даже бровью не повёл.
– Смею надеяться, пребывание в Обители дало тебе то, что ты искал, – мягко проговорил Верховный Жрец. – Так или иначе, но все здесь находят именно то, что им необходимо в определённый момент.
Павах не нашёлся с ответом.
– Как продвигается исцеление? – с участием спросила Анирет и посмотрела на Сэбни.
– Мы пришли к некоему противоречию, – ответил целитель, обращаясь в равной степени и к царевне, и к Верховному Жрецу.
С поклоном он передал Джети свиток, в котором всё время общения с Павахом делал пометки. Верховный Жрец изучил письмена, кивая то ли своим мыслям, то ли соглашаясь с написанным.
– Мне не всё здесь ясно, – сказал он наконец.
– И у меня остались сомнения, – признался Сэбни.
Краем глаза Павах заметил, как Анирет при этих словах с тревогой нахмурилась.
– Чтобы исцелить тебя, мне потребуется вся правда о твоих ранах, – сказал Джети, обращаясь уже к гостю. – Мне доводилось работать с эльфийскими ядами в разных формах. Мой племянник имел несчастье побывать в плену, когда был ещё совсем юн.
Воин Таэху коротко указал на свои шрамы.
– Глупый мальчишеский героизм, – сказал он. – Нечего было строить из себя великого разведчика, когда едва рога прорезались.
Хэфер родился во время войны с эльфами, как и Павах и Метджен. Стало быть, этот Таэху – как оказалось, племянник самого Верховного Жреца – был их ровесником или немного старше. Бывший страж украдкой посмотрел на его хвост – тот выглядел вполне целым, как и рога. Уточнять, что произошло тогда, Павах счёл неуместным, но, по крайней мере, видел, что унизительных ран Таэху не получил.
– Кто сделал это с тобой? – вопрос Джети вторгся в мысли Паваха.
Взгляд Верховного Таэху не выражал враждебности, но воин понимал: его судьба решена. Он вспоминал Колдуна, сломавшего его тело и разум, внедрившего этот изматывающий страх в самые глубины его существа.
«Я делаю из тебя героя…»
Он помнил, как его кости холодели от страха, помнил, как смеялся Метджен в болезненной эйфории и выл от ужаса и боли после, осознавая себя заново в разрушенном теле.
«Ты никому не расскажешь…»
Этот приказ ввинчивался в его сознание каждый раз, когда его посещала даже не мысль, а тень мысли о плене. Животный ужас скручивал его внутренности до тошноты, словно тёмное колдовство до сих пор жило в нём.
Наверное, так и было… Павах почувствовал, что его снова колотит дрожь. Он стиснул зубы и сцепил пальцы вокруг своей трости, чтобы скрыть страх.
Он ненавидел того, кто сделал это с ними, того, кто превратил могучего Метджена в «героя»… в жалкий стонущий обрубок плоти. Он вспоминал лицо друга с белеющими на месте снятой плоти костями, укоризненный, измученный взгляд мутных глаз. Где-то в глубине его существа поднималась ярость, задавленная, задушенная страхом. На
