Африка - Растко Петрович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ожидании переправы женщины стирают платки и спасаются от зноя, окунаясь в воду и омывая бока, а вокруг снуют косяки рыб, плещутся дети. На берегу много красивых юношей и девушек с кольцами в носу. Взяв за руки одну пару, увожу чуть подальше, в кусты, чтобы сфотографировать. При этом мы нарушаем покой крокодильчиков, которые тут нашли прибежище, и они, довольно жалкие и уродливые, медленно погружаются в воду, из которой торчат и большие головы бегемотов, но там, где река не заросла водорослями, люди купаются, и никто не помышляет о крокодилах и бегемотах.
Ждать во всём этом шуме и гаме приходится довольно долго, но вот появляется лодка и перевозит нас на другой берег. Нам открывается ослепительная, великолепная картина негритянского мира. Туда-сюда снуют нагие рабочие, подставляя черноту своих сильных тел жаркому африканскому свету. Женщины, закутанные в атласные платки огненного цвета, унизанные ожерельями и золотом, подняв алую материю над чёрными ногами до самого живота, входят в воду. Прелестные девичьи ножки, отражения которых преломляются и разбиваются волнами, крепкие груди, склонившиеся над озёрной зеленью реки, упруго изгибающиеся гладкие спины, тела, сверкающие скатывающимися с них каплями. Женщины и мужчины – кто-то моется, кто-то черпает воду огромными сосудами. Множество пирог, на которых не счесть людей в атласных накидках и голых детей; а вот и дети, которые уже набегались и теперь плавают, вздымая тучи брызг, радуясь воде, свету и собственному бытию. Это всё Судан: очарование роскоши и Востока, который простирается от самого Бенареса, через Персию и Нил до Томбукту и завершается здесь.
Чуть дальше, стоит лишь миновать рыбацкую деревню и рощу у реки, начинается Бамако – город, основанный пару веков назад двумя беглыми неграми-язычниками, которые и назвали его Рекой крокодилов, Бамако: буфет, лёд, цирюльня, большой базар, где на продажу в изобилии выставлены негритянские ковры, слоновая кость, янтарь, кожа и зелёные африканские апельсины; Бамако, город чёрных и белых, столь же большой и важный, как Дакар.
Я мог бы и остаться здесь, пить ледяные аперитивы, есть блюда французской кухни и спать в «буфете». Но сколь бы я ни был уставшим и даже обессиленным, мне не терпится поскорее отправиться далее, в Куликоро – город на реке Нигер, о котором Вюйе мне так много рассказывал69. Он провёл в Африке тридцать лет, лучшие из них – в Куликоро. Рассказами о нём он завершал все свои истории.
Оставив в Бамако вещи и моего Бубу, я угощаю ливанца, благодарю его за всё, что он для меня сделал, и с единственной сумкой возвращаюсь в рыбацкую деревню. Рыбаки относятся ко мне с несказанной любезностью и тотчас же находят пирогу и гребцов, юношей, которые доставят меня в Куликоро. Я мог бы преодолеть эти шестьдесят километров, отделявших меня от заветного поселения, и другим способом, но было бы непростительным грехом, если бы я отказался проделать весь путь по волнам Нигера – реки, о которой я грезил с детства. Мои недавние впечатления о сплавлении на пирогах через пороги Комоэ, через джунгли, встают в памяти, и я словно слышу взволнованные возгласы: «На пироге! Конечно же, на пироге!»
Здешняя пирога длиннее, чем та, на которой я плыл по Комоэ, и вытесана грубее, зато она устойчивее: пока не стемнело, мне удаётся даже рисовать. Гребцов у меня теперь только двое. Сначала пирогой управляет юноша-силач, сидя на носу, – широкими взмахами вонзая в воду длинный шест, он застит собой всё пространство, чёрный, распростёртый на фоне бескрайнего неба, словно фантасмагорический Святой Георгий на потемневшей иконе. После выхода на глубоководье он пересаживается на вёсла. Огромная стая крупных птиц кружит над нами в вечернем воздухе.
Над рекой постепенно сгущаются сумерки. У берегов уже не видно ни крокодилов, ни птиц, ни обезьян на ветвях; не видно и хижин, заслонённых густой древесной порослью, и лишь над холмами пожар саванны напоминает рассвет. Это зарево сопровождает меня всю ночь. Окутываемый нарастающей пеленой тумана, вглядываюсь в воду за бортом, наблюдаю за движениями гребцов и любуюсь тёмным небом, распростёршимся надо мной.
Нигер, восемь часов вечера. 10.I.1929
Юноши подают мне знаки, показывая на живот: они голодны. По-французски они не знают ни слова. Я киваю, соглашаясь с тем, что их желание оправданно, хотя и не знаю, как им помочь. Пирога пристаёт к берегу возле хижины, перед которой горит костёр. Добрые нагие женщины готовят нам кускус из проса. Пока варится еда, я наблюдаю за их суетой вокруг костра и замечаю у них на шее какие-то странные украшения. Спрашиваю, что это такое, но, не дождавшись ответа, засыпаю.
Я так устал от этого путешествия, что усталость меня просто одурманивает: достаточно лишь присесть, как одолевает сон. Заставив себя проснуться, понимаю, что лучше поспать в шалаше часа два-три и лишь потом продолжить путь. Сплю на белых суданских коврах, но меня то и дело будит разговор гребцов с чёрными крестьянами. Сразу за хижиной простирается рощица, слышно журчание ручья. И я, измождённый, сонный, радуюсь тому, что обрёл приют. Уже в полусне говорю себе: «Это замечательно, что ты сейчас здесь!»
В полночь решаем плыть дальше. Туман рассеялся, небо освещено звёздами и убывающей луной. Вода черна. Спрашиваю гребцов, любят ли они петь. Смеются. Юноша, присоединившийся к нам некоторое время назад и немного знающий французский, говорит, что гребцы и рады бы спеть, но ещё не выбрали песню. В Бамако (он же – Река крокодилов) им сказали, что белый человек (я) – гриот (поэт). Если гриот подскажет им слова, они с удовольствием их споют.
Такая игра мне нравится. И точно так же, как негры сначала воображают какое-то событие, а потом представляют его публике в виде песни, я говорю им, что в моих стихах речь идёт о девушке по имени Мэ. Её жених долго странствовал, а когда вернулся, узнал, что она умирает. Юноша пересказывает гребцам этот сюжет. Работая вёслами, они внимательно слушают, потом поют:
I
В эту ночь
Пришёл он спросить:
– Мэ, ты будешь моей?
– Была бы – до этого года,
До этого дня, быть может,
До этого часа.
– Мэ, Мэ, ты слышишь, зову я тебя?
Я говорю: приди!
