Откровения романтика-эротомана - Максим Якубовски

Когда она закончила с необходимой ревизией, ее пальцы дрожали. Старые привычки не уходят просто так. Она собиралась подойти к раковине, чтобы отмыть запачканные маслом пальцы, но тут зазвонил телефон.

Она взяла ручку и чистый лист бумаги, лежавший наготове.

Крис, он же Укротитель Ангелов, жил на Гринвич Авеню. Теперь у нее был его адрес.

Корнелия улыбнулась.

Его любопытство, не говоря уж о его пристрастии к честной игре, сыграли на руку Корнелии.

Он хотел видеть ее снова. Как непрофессионально. Это дорого ему обойдется.

Едва получив согласие наемника встретиться с ней у Стентона и Лудлоу, Корнелия договорилась со старыми знакомыми, двумя портье, с которыми общалась с периода работы в клубах и стриптиз-барах на Нижней Ист Сайд, чтобы те сидели снаружи в засаде и ждали. Чтобы оба поглядывали за ней, но главное, чтобы после ее ухода они проследили за ним до дома и отчитались. Что они и сделали. Корнелия заплатила им авансом, той самой сотенной купюрой, которую он подарил ей несколько дней назад.

Дурак. Теперь их счет сравнялся.

У нее не было намерения затягивать это дело.

В ту же ночь она была у его квартиры, стояла напротив двери. Мягко постучала и замерла в ожидании ответа. Он ничего не подозревал.

Он в изумлении замер, глядя на ее бледное лицо и взъерошенные, словно у Медузы Горгоны, волосы. Первая пуля попала ему точно между глаз, и он коротко скользнул взглядом вниз, на Sig Sauer, крепко сидевший в ее правой руке, направленной прямо на его лицо. Он точно знал, что умирает. Долей секунды позже, еще до того, как он рухнул на пол, вторая пуля вошла в сердце. Корнелия сунула пистолет в карман, быстро втащила теперь уже безжизненное тело в квартиру и закрыла за собой дверь. С того момента, как она постучала, прошло меньше минуты.

Он был одинок. Другие пули не понадобятся, поняла она и облегченно вздохнула.

Сбросила тело Криса в прихожей и, надев пару перчаток, быстро обыскала квартиру.

Корнелия без труда нашла кожаный конверт, в котором лежал файл с информацией о ней и ее фотографиями, и засунула его под пиджак. Прочитает позже.

Затем основательно разгромила гостиную и спальню, вывернув шкафы и вспоров матрасы. Всю наличность, которая лежала на виду или была рассована по явным местам, она сунула себе в карман.

Она надеялась, что это будет выглядеть, как плохо закончившееся ограбление.

Если бы у нее было время спланировать все более тщательно, она бы оставила в квартире наркотики, и это сбило бы с толку усердных полицейских, которые вскоре попытаются реконструировать картину преступления. Таким, как оно выглядело, это преступление вряд ли попадет на пятую страницу «New York Post».

Пешком она вернулась в Ист, неторопливо и умиротворенно, даже заглянув по дороге в магазин редких книг Стренда. Она подарила себе первое издание Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Прекрасные и проклятые», спасибо деньгам, которые она украла у своего предполагаемого убийцы. Нет трат, нет желания. Она это заслужила.

Я убил ее. Или же мне так казалось. А потом ее призрак стал преследовать меня.

Или, опять же, я просто схожу с ума. Медленно, верно, окончательно. О, это опустошающее действие любви!

Это началось ночью. Это всегда начинается по ночам. Я просыпаюсь в кромешной тьме, и мысли крутятся в голове, словно старая виниловая запись, которая почему-то ненормально ускоряется с 33 до 78 оборотов. Часть меня с ужасающим отчаянием пытается стереть все воспоминания о ней. О моей единственной и бывшей, красивой, трогательной, ранимой Кэй. Но, омерзительно сосуществуя с этим желанием, другая взбунтовавшаяся волна изо всех сил пытается заставить эту плодородную почву дать всходы, снова вызвать в памяти запах ее тела, звук ее голоса, изгиб ее губ, от которого у меня щемило сердце, ее походку во время прогулки по запруженной лондонской или по какой бы то ни было дороге — все эти сотни черт, которые были ее чертами, саму суть ее существования или ее смерти. Теперь мое сердце сжимается, мой член напрягается, мое дыхание, несомненно, начинает неприятно отдавать, и горький аромат пота превращается в желчное зловоние, и это для меня — словно заговор, в результате которого явятся мелкие демоны и мучители из самых глубинных кругов ада. Мои мучители.

Было ли это виной? Я даже не уверен. После всех этих лет — почти десяти — я не могу быть больше уверен, что я действительно совершил этот чудовищный акт — столь решительно я стер ее из своей жизни. Время — такой удобный способ стереть все.

«Если я не могу иметь тебя, то и никто не будет».

Детская, обидчивая позиция с убийственными последствиями.

Так что я взял отпуск. На Карибы. Прибежище жары и праздности. Там мои глаза будут наслаждаться формами тысяч других женщин в их скудных одеяниях, сравнивать их изгибы, роскошь тел, позы, миллионы вариаций форм груди в спокойствии и движении. Когда мы еще были вместе, мы никогда не ездили на юг, так что единственный цвет ее кожи, который я видел, — это бледный фарфоровый тон, алебастровый белый, и для меня он не имел аналогов, поистине удивительный оттенок, о котором я вспоминал чаще, чем обращал внимание на различные тона голубого и зеленого спокойного моря, а затем над побережьем ветер проносился, обычно каждое утро около одиннадцати, и мне нужно было надевать бейсболку, чтобы мои волосы не развевались во всех направлениях, оскорбляя каноны серьезности и элегантности. По крайней мере, на моей голове все волосы целы, пусть и такие непокорные. Судя по моим подсчетам, старый муж Кэй приближался к конечной стадии облысения.

Днями я сидел на берегу с какой-то книгой, поджариваясь на солнце, и непрестанный бриз высушивал пот, стекающий каплями по груди. Пальмы покачивались. По песчаной пещере, которую я облюбовал для отдыха, бегали немецкие девушки без лифчиков. Доминиканские женщины медленно и лениво проходили по песку, покачивая своими тяжелыми изогнутыми икрами, носились стайками очаровательные дети с ленточками в волосах, которые им завязали при утреннем пробуждении. Британские девочки-подростки со своими проколотыми пупками напоказ и национальным целлюлитом, который протискивался сквозь складки купальных трусов, неторопливо обходили побережье, каменный отель и лес, прогуливались и любовались морем. Конечно, я не был один. Со мной была моя жена. Как всегда. Но на пятый день я сделал для себя печальное открытие, что за это время мы едва перекинулись друг с другом парой слов, если не брать в расчет мучительные банальности вроде выбора еды и соответствующих приветствий в зависимости от времени дня. И почему-то я совсем перестал с ней общаться. Может, она это даже заметила? Впрочем, какая разница… Я никогда не был любителем поговорить. Вы можете назвать меня суховатым. Или даже хуже. Я просто сбежал от того, о чем можно было говорить.