Влюбленный Шекспир - Энтони Берджесс

Из водного потока вырвалось неукротимое пламя, и мутные капли дали жизнь целой Вселенной — звездам, солнцу, богам, аду и всем-всем-всем. Это было несправедливо, но ведь человек обречен всю жизнь терпеть несправедливость.

Раньше Уильям видел в своем сыне поэму, которую не мог описать словами. Ему представлялся молодой красавец в богатых одеждах, уверенно держащийся в седле, с соколом на затянутой в дорогую перчатку руке, живущий в собственном замке, окруженном обширными лесными угодьями. Сэр Гамнет не стал жениться, зная, что женщинам нельзя верить. Однажды он уже был влюблен, хотя и понимал, что наступит время, когда его отвергнут, а его любовь выбросят на помойку, словно старый мячик. Потеряв возлюбленную, он впал в меланхолию, и из его речей было ясно, что он настроен против женщин. Вино он пил умеренно, сомкнув длинные пальцы нежных рук (на левой поблескивал единственный перстень с огромным опалом) на ножке золоченого кубка. Он неспешно беседовал со своими друзьями, никому из которых не доверял, на философские темы, грациозно и непринужденно развалясь при этом в кресле, похожем на трон. Сэр Гамнет Шекспир был воплощением прозорливого человека. Он жил настоящим, не жалея о прошлом и не веря в будущее. Ему не приходилось действовать, у него просто не было такой необходимости: казалось, ничто на свете не могло нарушить его душевного равновесия. Покормив павлинов, он удалялся читать Монтеня; перед сном он читал Сенеку, прекрасные строки об осенней ночи и уханье совы; интриги же Макиавела или лже-Макиавела принадлежали иному миру. Это был его сын, которому самому не было суждено стать отцом. Но как же быть с именем, которое должно пережить века? И вдруг Уильяму стало ясно, что на образ сына он невольно переносил свое собственное нежелание иметь потомство. Сын стал воплощением несбывшейся мечты отца, и в каком-то смысле винить в его смерти следовало отца, а не лихорадку. Что же до увековечения имени, то Уильям думал об этом как о чем-то независимом от всего остального. Ведь даже не имя само по себе было важно, а кровные узы, родственный дух. И все-таки он до сих пор не вполне понимал, что происходит. Но на подъезде к Мейденхеду его прорвало; это был пронзительный, мучительный крик несчастного отца, потерявшего ребенка… Однако Уильям не мог заставить себя молиться о чудесном избавлении для сына; единственное, о чем он мог просить немилосердного Бога, так это то, что если после смерти мальчику уготовано адово пламя, то он сам готов пойти туда вместо сына. Если он не умер вместо Гамнета, то пусть тогда на него падет двойное проклятие. В Оксфорде он на два дня слег с лихорадкой. Хозяйка «Короны», что на Корнмаркете, любовно ухаживала за ним. К тому времени, как Уильям добрался до Стратфорда, там уже все было кончено.

Джон и Уильям Шекспиры сидели в саду за домом на Хенли-стрит. Стоял погожий августовский денек. В руках у обоих были небольшие кружки с элем. Вот так же пригревало солнце, так же шептал что-то в ветвях деревьев легкий ветерок, когда маленький гробик опускали в землю. Лето проникало даже под прохладные своды церкви, где заунывный голос священника говорил что-то о «прахе к праху», где рыдала семья. Это семья, похоже, так и не приняла Уильяма, единственного, у кого были сухие глаза. На кладбище он стоял поодаль от могилы — хладнокровный лондонец в великолепном плаще. Старший могильщик начал было тихонько насвистывать себе под нос, но потом спохватился и бросил смущенный взгляд в сторону скучающего джентльмена в плаще. А потом земля приняла бедного мальчика. А что земля принять не смогла? В свои одиннадцать лет сэр Гамнет Шекспир не проявлял особых склонностей к чему бы то ни было — его не увлекало ни чтение книг, ни наблюдение за растениями и птицами. Не обнаруживал он и остроты ума и не высказывал обычных в этом возрасте бредовых мальчишеских идей. Это был просто высокий худощавый мальчик, в чертах лица которого угадывалось сходство с его дядюшкой Гилбертом. После занятий в школе Гамнет любил проводить время с дядей Гилбертом, слушать незатейливые истории из Священного писания и следить за тем, как работают ловкие руки перчаточника. А вот дядюшку Ричарда мальчик, похоже, недолюбливал. Его сестры иногда баловали его, но все же чаще ругали. Все-таки девчонки есть девчонки.

— Хорошие у тебя девчонки растут, — задумчиво кивая, сказал Джон Шекспир. — Матери и бабке первые помощницы. Из них получатся замечательные жены…

Хорошие девчонки, подумал Уильям, замечательные жены! Я наплодил приземленных, бесталанных детей. Хотя Сьюзан в свои тринадцать была очень даже ничего, этакая бесхитростная деревенская краса. Пройдет еще совсем немного времени, и — при мысли об этом у него сжалось сердце — она станет тайком убегать в поля с каким-нибудь обормотом, чтобы скоротать в его объятиях унылый деревенский вечерок. Но что мог поделать с этим отец, тем более отец, живущий в разлуке с семьей?

— Все-таки хорошо иметь дочерей, — заключил Шекспир-старший.

— Тебе ли об этом говорить? — усмехнулся Уильям. — Мне всегда казалось, что мы, твои дети, были для тебя обузой.

— Ну, так это по молодости… — неопределенно махнул рукой отец. — А теперь я состарился. И я очень рад, что они живут рядом со мной. Ты поймешь, какое это счастье, когда сам остепенишься и заживешь своим домом. — Он замолчал, ожидая ответа, но, так и не дождавшись, осторожно поинтересовался:

— Ну так что? Ты еще об этом не думал?

— Начинаю думать, — сказал Уильям. — Я уже договорился с Роджерсом насчет покупки Нью-Плейс.

— Нью-Плейс! — На щеках взволнованного старика вспыхнул румянец, отчего они стали похожими на краснобокие осенние яблочки. Нью-Плейс — лучший дом города, центр внимания, стратфордский символ зажиточности и благородства…

— Дом для моей жены и детей. — Уильям задумался на мгновение. — Жены и дочерей, — поправился он. — Они и так слишком долго стесняли вас своим присутствием. А я… возможно, пройдет еще много времени, прежде чем я покину сцену.

— Чем раньше ты оттуда уйдешь, тем будет лучше для тебя же, — терпеливо, но настойчиво втолковывал ему отец. — Не думаю, что человеку от театра может быть какая-то польза. А тут еще и Нед твердит о том, что хочет податься в актеры. Изо всех братьев он больше других похож на тебя, хотя и не пишет сонеты и поэмы про голых богинь. Он говорит, что будет играть, а я говорю, что для нашей семьи достаточно и одного актера.

— Актера, который собирается купить Нью-Плейс… — протянул Уильям. — Что ж, Эдмунд сделал не самый худший выбор.

— Да уж… Я даже уже представляю себе Нью-Плейс. Дом, в котором живут одни женщины, — странный дом. Конечно, — не преминул заметить Джон Шекспир,