Двадцатая рапсодия Листа - Даниэль Клугер

Владимир выпрямился и торжествующе посмотрел на стоявшего с опущенной головой Феофанова, словно надеялся, что тот оценит его выводы по достоинству. Петр Николаевич, разумеется, безмолвствовал.

– Володя, но за что же убили Кузьму? Он-то чем помешал? – спросил я.

Урядник по-прежнему молчал, недоверчиво поглядывая то на ружье, которое держал в руках, то на Феофанова. Ермек и Надир уже перестали удерживать Петра Николаевича, хотя и были настороже, однако тот имел совершенно сникший вид и не делал ни малейших попыток бежать или сопротивляться.

Владимир повернулся ко мне.

– Помните ли, Николай Афанасьевич, что я вам говорил, когда обнаружилось верхнее платье убитой? Тогда у нас появилась еще одна загадка. Если наши с вами предположения были справедливы, значит, преступник по какой-то причине вернулся на место преступления. Причем вскорости после того, как поспешно бежал. И значит, причина была очень важная. Или, во всяком случае, она казалась таковой преступнику.

Я тотчас вспомнил, разумеется, наш тогдашний дискурс – в Лаишеве. Вспомнил также, что Владимир в том разговоре сказал: «Конечный ответ на этот вопрос нам только убийца и даст».

– И что же? – спросил я. – Будем ждать объяснений от господина Феофанова? – Я уже не сомневался в том, что истинным преступником оказался Петр Николаевич Феофанов, хотя все еще не понимал причин, побудивших его совершить эти ужасные деяния.

– Вообще говоря, я и сам мог бы многое объяснить, еще тогда, – ответил Владимир. – Если бы хорошенько подумал. Господин Феофанов возвращался за стреляной гильзой. Видите ли, по рефлексам своим, как сказал бы профессор Гвоздев, он – не расчетливый убийца. – Студент наш говорил так, словно Феофанова поблизости не было. Но я заметил, как при этих словах Петр Николаевич на мгновение поднял голову и бросил на говорившего короткий взгляд. – Господин Феофанов – охотник. И инстинкты у него не преступные, а охотничьи – особенно когда речь идет о стрельбе из охотничьего ружья. А что сделает охотник сразу после выстрела, будучи в лесу? Правильно, перезарядит ружье. А для того – извлечет гильзу, которая осталась в патроннике, и либо выбросит ее, если она папковая, либо вернет в патронташ, если она латунная, а то и сунет в карман. Господин Феофанов – выбросил.

Я тотчас вспомнил наше возвращение из Казани, встречу с шатуном и то, как после выстрела Петр Николаевич переломил ружье и выбросил стреляные гильзы прямо на дорогу.

– Точнее, это я думаю, что он именно так и поступил, – продолжил Владимир. – Машинально. И в результате такое важное, как говорят в народе, поличье, такая серьезная деталь, могущая уличить его в тяжком преступлении, осталась на берегу Ушни. Он, разумеется, опомнился и немедленно за ней вернулся. Но тут его спугнул мельник… – Ульянов замолчал.

Я подождал немного – не продолжит ли он объяснения, потом не выдержал.

– Ну хорошо, Володя, – сказал я, – допустим, все сказанное верно, и Петр Николаевич – не расчетливый убийца, но как же тогда…

– Ох, извините, Николай Афанасьевич, не совсем так я выразился. Я лишь то имел в виду, что господин Феофанов – охотник прежде всего на зверей, а уж во вторую очередь – на людей. Но убийца он все-таки расчетливый. Вот, подождите, Moment mal…

Владимир подбежал к той липе, о которую я ударился головою, и впился взглядом в ствол. Потом осторожно провел рукой по коре, и пальцы его что-то нащупали.

– Так я и думал! – воскликнул он. – В этот раз Феофанов тоже зарядил патрон отпиленными гвоздями. – Как ни неожиданно было то, что сказал Ульянов, и как ни страшно было то, что он нам открыл, я тем не менее отметил мысленно, что Владимир впервые употребил фамилию Феофанов без обязательного для его речи титулования «господин». – Ваше – и наше – счастье, Николай Афанасьевич, что гвозди эти вас миновали. Один так совсем близко прошел и глубоко вонзился в липовый ствол.

– Помилуй Бог, Володя, зачем же на меня – и с гвоздями? – Я не просто сказал это, а скорее даже закричал, столь велико было мое возбуждение.

– А затем, чтобы вернее убить, – мрачно подал голос Никифоров. – Пуля, она, может, и не убьет. Картечь тоже способна лишь покалечить, но не убить – это уж как прицелишься да во что попадешь. А гвозди – наверняка. Человек от одной лишь боли немилосердной скончаться может. Это если не говорить о том, какое разрушение гвозди в теле производят. Вспомните ту австрийскую барышню…

Тут я краем глаза уловил какое-то движение в той стороне, где стоял Феофанов. «Неужто бежать вздумал?» – мелькнуло у меня в голове. Но нет. Повернувшись, я увидел, что Петр Николаевич медленно оседает в снег – ноги, надо полагать, подкосились. Вот ведь как бывает, даже у злодеев чувствительность верх над силой берет!

– И все же я не понимаю, Володя, – продолжил я вопрос, который не успел закончить ранее, – каким образом все, что вы рассказали, связано с убийством Кузьмы?

– А вот той самой гильзой и связано, – ответил Владимир. – Феофанов ее потерял, а покойный сотский нашел. Когда нашел, как в том месте оказался – наверное, мы этого никогда уже не узнаем. Поначалу Желдеев не придал значения находке – я так думаю, просто сунул в карман и на всякий случай сохранил. А уж когда нашли утопленников и сверх того – когда во двор Егора Тимофеевича вещи подкинули, – тут наш Кузьма, хоть и тугодум – извините, de mortuis aut bene, aut nihil, [11] – а сообразил, что находка его связана с убийством. Он и сам охотник, не раз полевал и с Петраковым, и с Феофановым, и с тем же Равилем, – я полагаю, что, когда Кузьма еще только нашел гильзу, он уже, скорее всего, понял, из чьего ружья стреляли. Вот тут-то Желдеев и совершил ошибку… – Владимир перевел взгляд на урядника, мрачневшего на глазах. – Кузьма наш давно уже таил обиду на своего начальника. Помните слова его жены, Авдотьи Трифоновны? Помните, что она сказала, когда мы пришли справиться о Кузьме? «А вот не дурак Кузьма Желдеев, кое-кому нос-то утрет!» Да-да, он считал, что Егор Тимофеевич с ним разговаривает неподобающим образом, порой даже оскорбляет на людях, не доверяет важные поручения, отстраняет от той службы, на которую, как полагал Кузьма, он вполне даже способен. И вот наш обидчивый сотский решил самостоятельно вывести преступников на чистую воду и утереть нос начальству. То бишь, Егору Тимофеевичу.

Никифоров хмыкнул, однако ничего не сказал.

– Как уж там они условились, почему выбрали именно то место в лесу, я не знаю, а только отправился сотский на встречу с Феофановым, – продолжил Владимир. – И, видимо, забыл Желдеев учесть то, что охотнику ни в коем случае забывать не следовало бы: загнанный зверь смертельно опасен. Вот и получил заряд картечи в спину. А повернулся он спиной к преступнику потому, что в кустах появился шатун. Только, Николай Афанасьевич, медведь тот был совсем даже особым медведем. Не так ли, Егор Тимофеевич?

Урядник опять хмыкнул и бросил на снег предмет, который до того, вытащив из кармана шинели, держал в руке. К моему удивлению, это оказались связанные вместе кавуши, мягкие кожаные калоши, какие носят татары и какие в изобилии продаются на здешних базарах. Присмотревшись, я увидел, что от обычных кавуш эти отличались одной, но весьма существенной деталью: пришитыми медвежьими когтями. В такой обувке можно было наделать множество следов, которые и опытный охотник не всегда отличил бы от следов настоящего медведя.

– А шкура? – спросил Владимир. – Шкуру нашли?

– Нашли, нашли, – буркнул Егор Тимофеевич. – В том самом чулане, рядом с оружейной, все, как вы сказали… Однако ж это не шкура, а старая медвежья шуба, только огромадного размера. Эх! Да как же тебя, Равилька, занесло в этакую историю?! – воскликнул он. – Как ты решился? Никак у меня в голове это не укладывается!

Равиль, давно уже переставший вырываться из крепких рук охотников, всхлипнул и заговорил – быстро-быстро, словно боялся, что его прервут:

– Та баба, не хотел я, чтобы она умерла, не думал даже, я ведь чтоб напугать только, а они упали, после одна встала и убежала, а другая так и осталась, мертвая, он мне и говорит, мол, Сибирь пойдешь, бабу убил…

Сначала я решил было, что Равиль имеет в виду несчастную Луизу Вайсциммер. Но при чем тут другая женщина, которая «встала и убежала»? И кто этот «он»? Судя по недоуменным лицам остальных, они тоже ничего не поняли.

– Ну! – прикрикнул урядник. – Что околесицуто несешь? Толком говори!

– А я и это могу вам объяснить, – сказал вдруг Владимир. Он подошел к Равилю и с веселым любопытством посмотрел на него. Вообще сказать, в студенте нашем проснулась вдруг какая-то чрезмерная радость, эдакое противоестественное ликование: он посмеивался, потирал руки. – Помните, два года назад шатун объявился? Ну, все об этом знают, разговоры до сих пор ходят. И этот шатун одну женщину напугал до смерти. Буквально до смерти. Она умерла от разрыва сердца. Вот, милости прошу, перед вами тот самый шатун! – Владимир ткнул пальцем в сторону Равиля, отчего изобличенный кучер испуганно дернулся и, наверное, упал бы, если бы его не держали крепко с двух сторон. – В округе переполох, несколько деревень охвачены ужасом – злобный медведь шастает поблизости, того и гляди людей задирать начнет… Что в такой ситуации делает этот господин? – Теперь тот же палец указал на Феофанова. – Этот господин, известный охотник, отправляется выслеживать зверя, после чего шатун пропадает. Был медведь, и нет медведя – как сквозь землю провалился. И целых два года о нем ни слуху ни духу. Так? – спросил молодой человек Петра Николаевича. Тот отвернулся. Владимир пожал плечами и перевел взгляд на Равиля. – Так?