Я был адъютантом Гитлера - Николаус Белов

В остальном же жизнь в «Бергхофе» протекала под знаком архитектуры. Гитлер предпочитал сидеть вместе со Шпеером над строительными планами Берлина и Нюрнберга, а не блюсти график протокольных встреч – их осенью 1938 г. хватало. Встречи с дипломатами, ранее проходившие в Берлине, из-за перестройки Имперской канцелярии теперь переносились в «Бергхоф»; впрочем, они ехали в Берхтесгаден охотно. Гитлеровская резиденция все еще считалась притягательным местом, где стоило побывать. Нанес свой прощальный визит многолетний французский посол Франсуа-Понсе. Он стал первым иностранным гостем, посетившим гитлеровский «Чайный домик». Его преемник посол Кулондр спустя некоторое время вручил фюреру в большом холле «Бергхофа» свои верительные грамоты.

Из разговоров на военные темы в те дни в памяти моей остался один из них, касавшийся как военно-морского флота, так и люфтваффе. В Киле готовился спуск на воду первого германского авианосца; ни ВМФ, ни люфтваффе никакого опыта в использовании таких судов не имели, не говоря уже о чисто авиационной стороне дела. К этому добавлялось плохое взаимодействие между обеими составными частями вооруженных сил. Геринг требовал права на свое руководящее участие, ибо это были «его» летчики. ВМФ справедливо претендовал на такое же право для себя, ибо на военном корабле должны командовать только моряки. Сам фюрер был большим приверженцем авианосцев, но отдавал предпочтение постройке таких кораблей средней величины, а не крупных.

8 декабря Гитлер присутствовал в Киле на освящении спуска авианосца со стапелей. Он дал ему имя «Граф Цеппелин». Проблемы, связанные с введением этого авианосца в строй, решились в дальнейшем сами собой. После начала войны фюрер постройку авианосцев приостановил.

Под Рождество я посетил в Париже международную авиационную выставку. Меня принимал наш авиационный атташе полковник Ханнессе, которого я знал по Берлину. Заслуживающими внимания были английские истребители «Спитфайр» и «Харрикейн», но поскольку они были еще не полностью оснащены, можно было составить себе лишь внешнее представление: оба очень походили на «Ме-109». Зная летные качества последних по собственному опыту, я пришел к выводу, что они, видимо, равноценны нашему «Ме-109». Их эффективность зависела от моторов, которые еще предстояло установить и насчет которых пока можно было строить лишь предположения.

Гитлер выслушал мой отчет о выставке внимательно. Я не скрывал, что мы должны принимать в расчет превосходство английских истребителей, поскольку Англия вот уже несколько лет опережает нас в моторостроении. Изменить это положение в нашу пользу можно только за счет более высоких летных качеств «Ме-109». Об этом можно будет судить только тогда, когда оба английские-самолета пройдут испытания в воздухе. Из моего доклада Гитлер снова сделал вывод: он не может больше терять время!

Я изложил свои парижские впечатления в министерстве авиации полковнику Ешоннеку, рассказав, как их воспринял фюрер. Геринг моим отчетом пренебрег и его не запросил. Я предположил, что все важное он и без того узнал от Уд ста, однако позже установил: он ничего об этом не знал. Я впервые задумался над присущей Герингу недооценкой вооружения противника. По его представлениям, в это время ни одно государство в мире просто-напросто не могло превзойти потенциал Германии в области вооружения. А если ему докладывали иное, он этому не верил, и докладывающему даже приходилось опасаться, как бы не получить клеймо пораженца.

Другое дело Гитлер. Он особенно внимательно выслушивал сообщения об иностранном оружии и мощностях его производства. Иногда бывало неясно, что думает об этом он сам. По складу своего характера Гитлер был предрасположен к скепсису и в то же время к любознательности, но притом производил впечатление человека в данном отношении солидного. Любое зарубежное специальное издание, попадавшее ему в руки, фюрер изучал с живым интересом. Его глаз был приучен к этому страстью к архитектуре и живописи. Он выискивал в изображении каждую мелочь, а текст от случая к случаю приказывал перевести. Благодаря такому изучению предмета фюрер превосходил в познаниях не одного специалиста.

Итог 1938 года

Предрождественские дни Гитлер, как и в прошлом году, посвятил своим архитектурным интересам и строительным замыслам. Он принял живое участие в Германской архитектурной выставке в Мюнхене, свою поездку в Нюрнберг использовал для посещения строительной площадки Здания имперских партийных съездов, а в Берлине с большим нетерпением ожидал завершения постройки Новой Имперской канцелярии.

25 декабря фюрер перед отъездом попрощался со своими сотрудниками, по обыкновению лично вручив каждому рождественский подарок. Я получил на этот раз самопишущую ручку с золотым пером, а моя жена – тяжелую серебряную чашу, и все это – с выгравированными фамилиями и датой «Рождество 1938». Праздничные дни Гитлер, как всегда, провел в Мюнхене, а потом сразу поехал на Оберзальцберг. Там он и встретил Новый год вместе со своим обычным окружением, а также Евой Браун, ее родней и знакомыми. Из нашей военной адъютантуры при нем на сей раз находился Шмундт с женой.

Геббельс в своем новогоднем обращении назвал уходящий год самым успешным для национал-социалистического режима, который навечно войдет в германскую историю. О концентрационных лагерях широкая общественность знала мало. События «Имперской Хрустальной ночи» расценивались как своего рода «производственная авария». Я тоже считал политическое положение на исходе года позитивным и вступал в новый год с уверенностью, поскольку мне была обещана к концу его другая должность в люфтваффе. Я по-прежнему оставался приверженцем Гитлера как в силу воинского повиновения, так и убеждения, хотя и осуждал его за поведение во время кризиса Бломберг – Фрич и «Имперской Хрустальной ночи». Фюрер прикрыл своих партийцев и тем самым отяготил себя виной. Угнетающим оставался ретроспективный взгляд на отношение Гитлера к сухопутным войскам, а также и на их отношение к нему самому. Все усилия Шмундта и Энгеля улучшить эти взаимоотношения результата не дали.

В течение этого года мне все яснее становилось, что оценка Рейхенау его сослуживцами была не верна. Усилия этого генерала приобрести крупное положение в партии истолковывались как тщеславие, и его называли «наци-генералом». В данной связи мне вспоминается один мой разговор с ним на Оберзальцберге во время кризиса с Шушнигом. Я считал тогда, что он разозлен тем, что его не сделали преемником Фрича. Но раздражение генерала имело другие причины. По смыслу, он сказал так: «Вы еще дождетесь, что влияние партии на фюрера возрастет и в военной области тоже, а генералы и пикнуть не смогут! В 1934 г. Бломберг и я смогли сломить СА потому, что мы имели на Гитлера влияние большее, чем его однопартийны. За это меня объявили нацистским генералом. А сейчас дело идет к тому, чтобы в зародыше удушить растущее влияние СС и партии на Гитлера в вопросах сухопутных войск.