За ценой не постоим - Иван Кошкин

— Ты должен быть здесь, на КП, — генерал тоже взял себя в руки и говорил уже спокойней, — неужели не понятно?

— Да за тобой вроде присмотр не требуется, — попробовал отшутиться комиссар, но запнулся, натолкнувшись на холодный взгляд Катукова.

— Ты мне нужен не для присмотра, — тихо сказал комбриг. — Ты должен быть здесь и видеть все своими глазами.

Бойко медленно кивнул. Бой шел, мягко говоря, непросто, все сроки, к которым следовало взять село, давно уже сорваны. Да, обстоятельства были неблагоприятны, противник оказался гораздо сильнее, чем предполагали, однако ответственность за действия бригады несет лично генерал-майор Катуков. Конечно, Рокоссовский не из тех, кто станет срывать злость на своих командирах, но в любом случае комбригу потребуется поддержка комиссара, который сможет засвидетельствовать: первая гвардейская сделала все, что могла. Тем более что Катукову есть что сказать командарму по поводу организации наступления, и здесь ему тоже нужно будет веское слово военкома.

— Я тебя понял, — спокойно ответил Бойко. — Давай больше не будем об этом.

— Прости. — Катуков сдвинул папаху на затылок и потер лоб. — Сорвался. Пойдем, а то штаб волноваться начнет.

Если штаб и волновался, то делал это незаметно. Никитин встретил командира сообщением, что мотострелки Малыгина снова атакуют высоту 264.3, а танковый батальон 28-й бригады при поддержке одной роты закрепился на западной окраине Скирманово. Дынер доложил, что один Т-34 будет отремонтирован к шести часам. Лавриненко пополняет боезапас, автотранспортная рота потеряла два грузовика. Штаб армии обещает воздушную поддержку — эскадрилью штурмовиков, удар может быть нанесен через полчаса. Катуков склонился над картой — авиация требовала особого внимания. Авиаторы видят сверху ничуть не лучше, чем артиллеристы из-за леса, и запросто могут разгрузиться своим по загривку. Следовательно, нацелить их лучше на Козлово, пусть проштурмуют позиции немецкой артиллерии, которая постоянным огнем прижимает к земле нашу пехоту…

Постепенно чаша весов склонялась на нашу сторону. 28-я бригада прочно закрепилась на высоте 264.3, отразив все попытки немцев отбить высоту обратно. Танки и пехота вели бой в глубине Скирманово, превратившегося в развалины. В девять часов вечера сопротивление противника резко ослабло, и гитлеровцы начали прорываться из деревни, уходя на Козлово. Большая часть села уже была в руках мотострелков, когда танки в очередной раз вышли из боя, чтобы пополнить боезапас, и в этот момент ранило старшего лейтенанта Передерия. Пехота смешалась, часть людей отошла на восточную окраину деревни. Командование принял помощник начштаба по разведке капитан Лушпа. Вместе с недавно назначенным комиссаром батальона Большаковым, он железной рукой навел порядок и снова двинул мотострелков в глубь Скирманово. Уже стемнело, применять танки стало опасно, теперь бой в деревне вела только пехота. К трем часам последний очаг сопротивления был ликвидирован, и батальон начал приводить себя в порядок. Попутно стали проявляться масштабы побоища — только в деревне насчитали двенадцать сгоревших и брошенных немецких танков. Еще пять стояли в поле возле кладбища, и два — на высоте 264.3. Сколько уничтожено пушек и минометов, из-за темноты подсчитать пока не представлялось возможным. Повсюду лежали трупы гитлеровцев.

Победа досталась дорогой ценой — первая гвардейская танковая бригада потеряла два КВ, четыре Т-34 и три БТ-7, при этом один тяжелый, два средних и два легких танка сгорели и восстановлению не подлежали. В мотострелковом батальоне из шестисот штыков осталось триста шестьдесят.

28-я бригада лишилась четырех «тридцатьчетверок», из них одна сгорела, и двух легких танков. Гораздо сильнее досталось ее мотострелкам — батальон, насчитывавший утром четыреста тридцать бойцов, сократился до ста пятидесяти. 27-я бригада, судя по всему, отделалась легко.

Катуков принимал доклады командиров групп, когда к нему подбежал один из телефонистов:

— Разрешите обратиться?

Комбриг махнул рукой, давая знак переходить к делу:

— Вас командующий вызывает!

Катуков подошел к аппарату и взял трубку, чувствуя, как все заготовленные, не раз проговоренные в уме фразы разом вылетают из головы.

— Докладывай, Михаил Ефимович, — как обычно, Рокоссовский был вежлив и говорил сдержанно, но в голосе командующего сквозила усталость.

Комбриг поискал глазами Бойко, комиссар, поймав взгляд генерала, тоже подошел к телефону. Катуков начал доклад. Осторожно подбирая слова, генерал старался излагать дело так, чтобы у командарма не возникло подозрений, будто 1-я гвардейская обвиняет кого-то в своих неудачах.

— Что там у тебя вышло с артиллеристами? — оборвал эту дипломатию Рокоссовский.

Так же аккуратно комбриг рассказал, что у него вышло с артиллеристами.

— Понятно, — ответил Рокоссовский. — Значит, дивизионы забрали, не поставив тебя в известность? Хорошо, я разберусь.

Катуков почувствовал, что ему становится жарко — выходило, что приказ забрать артиллерию исходил даже не от командарма. Кто, черт возьми, вообще командует этой операцией?

— Что, по-твоему, нужно сделать, чтобы завтра взять Козлово к шестнадцати ноль-ноль? — спросил командарм.

Катуков повернулся к военкому. Бойко подобрался, зачем-то поправил портупею и вдруг резко кивнул. Генерал криво улыбнулся — комиссар дал понять, что полностью поддерживает своего командира. Комбриг глубоко вдохнул и отбросил всякую осторожность:

— Я считаю, что имеющимися силами Козлово к шестнадцати ноль-ноль взять невозможно, — резко сказал Катуков.

— Других сил не будет, — все так же спокойно ответил командарм.

— Я понимаю, — сказал генерал-майор, усилием воли взяв себя в руки, — противник оказался сильнее, чем мы предполагали…

— Или мы оказались слабее, — заметил Рокоссовский.

Комбриг прекрасно знал о слабости своей бригады. Он понимал, что его танкисты, даже те, кто получил тяжелый и кровавый боевой опыт на Украине и под Орлом, уступают в выучке, в том военном автоматизме, что иногда важнее храбрости, немцам, воюющим уже два года. Он понимал, что его мотострелки, до этого дня вообще не бывшие в бою, не могут сравниться с германской пехотой, бравшей Варшаву и Афины, торжественно вступавшей в Париж. Честный сам с собой, Катуков признавал, что ему самому не хватает опыта и знаний, которые есть у его противника, и если рассуждать в том же духе, вывод следует один: такого врага, как немцы, победить невозможно. Но вся его душа — душа честного солдата, коммуниста, восставала против этого, и генерал, даже вопреки очевидному, никогда бы не признал, что его люди хоть в чем-то слабее врага.

— Противник оказался сильнее, — с нажимом повторил Катуков. — Но главная причина наших… трудностей не в этом. Командование операцией не осуществляется. Бригады воюют сами по себе. Кавалеристы[43] и 18-я стрелковая тоже сами по себе. Я уж не говорю об артиллерии. Были случаи обстрела своих, взаимовыручка отсутствует…

— Хорошо, — прервал генерала командарм, — твои предложения?

— Назначьте командующего операцией, — твердо сказал Катуков, — из вашего штаба или из командиров частей, участвующих в наступлении, но нужен командующий.

Рокоссовский молчал. Командарм прекрасно понимал, что единоначалие — это основа основ любой операции, но среди всех его командиров не нашлось бы человека, способного возглавить войска, штурмующие плацдарм. Командиры 18-й стрелковой и 50-й кавалерийской дивизий не умеют применять танки. Если назначить командующими их, то танковые батальоны будут отправлены таранить оборону гитлеровцев, в лоб, на пушки, до тех пор, пока все машины не встанут в поле мертвыми коробками. Рокоссовский уже видел такое и повторять здесь не собирался. А командиры танковых бригад просто не имеют опыта руководства такими массами войск. Они не смогут правильно организовать бой стрелков, кавалеристов, не сумеют поставить задачи артиллерии. Мысль возглавить наступление самому Рокоссовский отбросил сразу. Сосредоточившись на одной операции, он уже не смог бы следить за всем огромным «хозяйством» своей армии. Кроме того, если постоянно двигать войска через голову их непосредственных начальников, у командиров просто опустятся руки. Так было в июне 41-го, когда командармы рвали мехкорпуса на дивизии, не заботясь о том, что соединения теряют боеспособность.

Однако Катуков, несомненно, прав, и вопрос с единоначалием следовало как-то решать.

— Двадцать восьмую бригаду я подчиняю тебе, — сказал командарм, — приказ будет доставлен через полчаса. Атаку Козлово начнете в пять.

Комбриг подумал о том, что танкистам останется только три часа на отдых. Что у мотострелков, которые еще выковыривают немцев из дзотов в Скирманово, не будет и этого. Что артиллерия не успеет спланировать артподготовку, а Малыгин настроен враждебно, и данные о состоянии 28-й бригады из него придется вытряхивать. И 27-я бригада все равно пойдет воевать сама по себе, не говоря уж о 18-й стрелковой и кавалеристах. Но вслух Катуков ответил: