Непристойное предложение - Керстин Гир

– Я сказала, что могу понять твое стремление найти для себя новое дело! Я же буду заниматься питомником одна. И совсем начистоту: от тебя последнее время здесь совершенно никакого толка.

Штефан рассвирепел:

– Ты действительно не хочешь ничего понимать? Я не позволю, чтобы наши деньги продолжали утекать, словно вода сквозь пальцы!

– Половина денег принадлежит мне, – сказала я. – И если я захочу, чтобы они утекали сквозь пальцы, то так и будет. С оставшейся половиной можешь делать что хочешь.

– Олли, девочка, теперь я действительно опасаюсь, в здравом ли ты уме. У нас пятьсот семьдесят тысяч долга за то, что мы здесь имеем, и даже если мы их заплатим, то от нашего миллиона останется меньше половины.

– Да, и на них мы отремонтируем дом и построим школу для садоводов-любителей, – заметила я. – То есть я хотела сказать, что могу сделать это сама. А ты можешь продолжать искать работу своей мечты. Останется достаточно и для автомобиля твоей мечты.

– Я этого не вынесу! Столь бесконечное упрямство граничит с абсолютным кретинизмом, – прошипел Штефан. – Пойми наконец своими куриными мозгами, что я не хочу больше видеть это дерьмо! Я хочу нормальную городскую жизнь, нормальную квартиру, встречаться с друзьями, путешествовать. Я хочу побывать на Мальдивах, в Новой Зеландии, в Сан-Франциско наконец.

Мне постепенно наскучила эта нудная песня. Я снова принялась за работу. Моя невозмутимость привела Штефана в ярость.

– А ты останешься совсем одна со своим любимым садиком. Будешь одна и в будни, и в праздники. Так и будешь стоять здесь в своих замызганных штанах и кедах, высаживая дурацкие цветочки в такие же дурацкие горшочки, и делать вид, что в мире не существует ничего более важного. Ты будешь говорить своим цветочкам всякую ерунду, даже не замечая, как это выглядит со стороны. Как неприятна вечная грязь у тебя под ногтями и постоянно испачканное лицо, насколько ты вся неприятна. А после этого ты еще спрашиваешь, почему я завел роман с другой женщиной?

В течение этого монолога я набирала в легкие побольше воздуха, а под конец со свистом выдохнула его от возмущения. Вот теперь он окончательно меня добил.

– Я тебе неприятна?!

– Конечно, ты мне неприятна, – ответил Штефан. Его лицо исказила ярость, полные губы стали совершенно бесцветными. – Ты неприятна любому мужчине. Как ты думаешь, почему мои друзья все реже и реже приглашают нас к себе?

Я все еще не могла до конца осознать сказанное им.

– Я тебе неприятна! Я – тебе!

От беспомощности я начала громко смеяться. Это действительно было смешно! Я ему неприятна. Моему собственному мужу.

– Посмотри на себя, – сказал Штефан.

Но я смотрела только на него и вся тряслась от смеха. Затем совершенно безо всякой паузы разразилась плачем. Да, я была истеричкой. Нервы сдали окончательно. Слезы лились из глаз рекой. Но все-таки поводов плакать было больше, чем поводов смеяться.

Штефан, очевидно, расценил эти слезы как мое поражение и готовность подчиниться.

– И если ты не хочешь меня потерять, то хорошо бы тебе немножко поднапрячься, – сказал он.

Я лишь всхлипывала, не в состоянии промолвить хоть слово. Я превратилась в дождевальную установку.

Когда же слезы иссякли, Штефана уже не было в оранжерее.

Я бы с большой охотой спряталась в наших руинах и появилась бы там после восьми вечера, чтобы сообщить Штефану, что, к сожалению, мы проиграли это пари. Но дело было не только в Штефане, которого я тем самым могла бы лишить его доли выигрыша, речь шла также об Эвелин и Оливере. А для этих двоих я уже сделала достаточно «хорошего». Мне лишь очень хотелось надеяться, что Оливер к этому времени был уже обкурен и сам не слишком соображал, когда ложился со мной в постель.

Никогда еще мне не было так тяжело возвращаться в квартиру Оливера, как сегодня.

Оливер стоял возле кухонного стола и что-то готовил. Так было почти всегда, пока я у него жила. Из кастрюли доносился упоительный запах пряностей. Впрочем, следовало признать, что, когда готовил Оливер, запахи всегда были упоительные.

– Привет, – сказала я, закрывая дверь.

– Привет, – ответил он, не оборачиваясь.

По его голосу я не смогла определить, какое у Оливера настроение, но то, что, отвечая на мое приветствие, он не добавил свое традиционное «Блуменкёльхен», было нехорошим признаком.

С другой стороны, со вчерашнего вечера наши полудетские прозвища стали неприемлемы. Если называть вещи своими именами, мы потеряли вчера нашу невинность. И дружбу нашу, по-видимому, тоже.

– Мне очень жаль, – произнесла я, опустив глаза.

Оливер наконец обернулся. Но, даже не глядя ему в лицо, я была уверена, что брови у него сейчас намного выше своего нормального положения.

– Что это было? – Голос Оливера все еще звучал нейтрально.

– Мне очень жаль, – повторила я.

– А что именно тебе жаль?

– Да, собственно говоря, все.

– Пожалуйста, смотри на меня, когда со мной разговариваешь, – произнес Оливер.

Его голос сейчас очень походил на голос Фрица, когда тот начинал читать свои воскресные проповеди. Неужели и он сейчас скажет мне, какая я бездарь?

Я подняла подбородок и посмотрела ему прямо в глаза. В его красивые, умные, серые глаза. В данный момент, впрочем, выражение их было довольно мрачным.

– Итак, тебе жаль, что ты вчера переспала со мной? – спросил Оливер.

Я кивнула. Это не было обманом. Мне было жаль, что я перешла дорогу Эвелин. Мне было жаль, что тем самым я еще более усложнила все происходящее.

– И потому, что ты сделала это, чтобы досадить Штефану? – спросил Оливер.

– Откуда ты знаешь?

– Эвелин рассказала мне о Штефане и этой вашей продавщице.

– Получается, что ты знал обо всем раньше меня? – Все знали об этом, и никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы рассказать об этом мне. – Ну, прекрасно, ты действительно хороший друг!

– Я тоже так думал, – произнес Оливер и посмотрел на меня, качая головой. – Скажи-ка, Оливия, что это нашло на тебя вчера вечером? Почему ты просто не рассказала мне обо всем, а вместо этого начала вытворять все эти номера а-ля «я-очень-злая-девочка»?

Я нервно сглотнула слюну.

– Потому что я и есть злая девочка.

Оливер все еще качал головой.

– То, что тебе было нужно, так это хороший разговор и чашка горячего какао. Вместо этого…

При упоминании о «вместо этого» по моему телу пробежала дрожь.

– Мы не должны никому об этом рассказывать, – промямлила я. – Это никто не должен узнать, тогда никому не станет больнее.

– Кроме… – Оливер прикусил губу. – Ты права, – произнес он. – Мы станем вести себя так, словно ничего не произошло.