Искушение государством. Человек и вертикаль власти 300 лет в России и мире - Яков Моисеевич Миркин

26 лет он поступал именно так, до самого своего ухода в 1853 г. Он придумал легкие кандалы, заставил обшивать их кожей, их стали называть «гаазовскими». За одно это ставят памятники – Бог знает сколько людей умерло на просторах Сибири от тяжелейших кандальных цепей, от цепей с укороченным шагом, когда идти невозможно, от того, что их всех, без разбора, сильных и слабых, здоровых и больных, приковывали к железному пруту в их тысячекилометровых пеших переходах, создавая – для людей на пруте – муку невыносимую. Он сделал все, чтобы убить прут, замучить госаппарат своими требованиями и прощениями, пока прут не убьют, не уничтожат на всем пути в Сибирь.

Лучше дать слово самому доктору Гаазу. Пусть он сам скажет нам, почему все это делал. Вот его речь: «Жизнь… столь прекрасна и дорога для людей; она такова потому, что человек… является условием, без коего не совершается в мире ничего великого и прекрасного».[405]

«Облекитесь… в милосердие, благость… кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно… Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства».[406]

«Любовь к ближнему… есть лоно и сущность нашей души». «Во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».[407]

«Радуйтесь!»[408] Человек создан, «дабы он был счастлив».[409] Мы призваны «рассеивать вокруг себя счастье». «Величайшее счастье заключается в том, чтобы делать с удовольствием все, что мы должны делать».[410]

«Стремиться победить зло добром».[411]

«Торопиться делать добро». «Делать добро скромно, не тщеславясь и стараясь как можно меньше тратить на себя». «Кто не может проявлять своей любви в больших и крупных делах, пусть проявляет хоть в малом». Приобрести привычку к добру.[412]

«Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что только добродетель и достойно похвалы, о том помышляйте».[413]

«“Блаженны миротворцы, ибо они помилованы будут” (Матфей, V) …Какое жалкое и мучительное зрелище представляют нам распри между людьми, которые по самому свойству своей природы должны быть едины мыслью и волей… Не призрачно ли счастье таких людей, и не стоят ли они на краю вечной погибели?».[414]

«Мыслимо ли предположить, чтобы человек мог хладнокровно и сознательно причинять мучительное горе, заставляющее еще при жизни пережить тысячи смертей. Как предположить, что человек сознательно хочет разбить сердце…?»[415]

«Прощение порождает любовь. И нужно много, много прощать, чтобы было много любви». «В милосердии и снисхождении… мы можем достигнуть совершенства, приближающего нас к Богу». «Всегда прощать врагам и платить добром за причиняемое нам зло».[416]

«Нужны усилия, чтобы победить то противодействие добру, которое существует в каждом из нас».[417] «Без жертв нет возможности… сделать что-нибудь доброе». Все потраченное на себя – потеряно, все розданное другим – остается с тобой. «Настоящей нашей собственностью остается только то, что мы раздаем».[418]

«Привыкнуть с пользой употреблять каждую минуту… Избегая бесполезных трат и пустых занятий… несколько продолжить свою жизнь и сделать многое, что другие сочтут невозможным».[419]

И вот еще золотые слова Гааза, сказанные давным-давно, в 1811 г., они должны быть в каждом учебнике для врача, но не только врача – любого, кто имеет дело с человеком, врачует человека – пусть духовно, пусть «политически». Попробуйте заменить слова «медицина» – «общественными науками», «болезнь» – «человеческими проблемами», «больной» – «человек», и вы получите требования, самые жесткие, настоятельные требования к любому, кто призван влиять на людей.

«Медицина – царица наук… потому что жизнь есть суть медицины, рядом с которой все науки есть лишь атрибуты… Медицина – самая трудная из наук. Она такова не только из-за бесконечного числа болезней и не потому, что нуждается во многих дополнительных знаниях; но потому что составные части любой из ее задач никогда не будут точно вычислены, хотя всегда должны быть, хотя бы примерно, учтены гением врача, его практическим чувством меры…

Самые обширные знания, самый тонкий ум, самая глубокая проницательность и то, что придает истинную цену и венчает любое качество человека, добровольное стремление направить все имеющиеся знания и средства на облегчение мук страждущих, возрастающее до способности пожертвовать собой ради этой цели, – вот что должно быть свойственно настоящему врачу. Именно о таком человеке можно сказать вместе с Гомером: “Врач, помогающий людям, стоит большего, нежели любой другой человек, ибо человек, носящий звание врача, есть самый достойный из людей».

Но мы, члены святого братства, отвергаем продажных людей, которые, …нарушая свой долг, жертвуют спасением больных ради своего тщеславия и алчности».[420]

Вот мы и услышали Федора Петровича. Он все сказал о себе – и все сказал для нас. Любите, берегите, не раскаивайтесь в доброте, спасайте, прощайте и думайте – думайте о каждом: что можно ему сделать в радость, чтобы облегчить его жизнь. И воздастся вам жизнью истинной, настоящей, когда вас любят – любят бездумно, просто потому, что вас нельзя, невозможно не любить. И никогда не забудут.

Донкихотствовать. Шварц[421]

Он никак не должен был доехать до 1950-х. Белый, вражина, первопоходник. Ледяной поход 1918 года. Воевал в Добровольческой армии, от чего всю жизнь тряслись руки (контузия, тремор). Штурмовал красных в Екатеринодаре. Мог быть взят в 1930-е, как другие пишущие, в Ленинграде, в доме писателей на канале Грибоедова, 9. Но не был взят. Обязан был погибнуть в блокаде Ленинграда. Не хотел уезжать. Но очнулся в теплейшем Сталинабаде (Душанбе). Крещеный еврей – обязан был стать космополитом. Но не стал. Обруган, но не забран.

Враг, самый настоящий враг – но обласкан золочеными побрякушками. Запрещен – но допущен. Евгений Шварц?

Это он о себе: выдаю «внимательному наблюдателю главное свое свойство – слабость». Это о себе: «слабость: желание ладить со всеми. Под этим кроется вторая, основная: страх боли, жажда спокойствия, равновесия, неподвижности».

Это он, написавший «Дракон» – пьесу, немедленно снятую после показа в Москве в 1944 году. Она вновь пришла в мир только после смерти автора.

«Я же их, любезный мой, лично покалечил… Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам – человек околеет. А душу разорвешь – станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души».