Отступник - драма Федора Раскольникова - Владимир Савченко

- Спасибо за доверие, Лев Борисович. Но это так неожиданно. Очевидно, мне надо подумать?

- А чего тут думать? О чем думать? Сразу и включайтесь в работу.

- Спасибо. Но мне сначала надо завершить мои отно шения с НКИД. Кроме того, закончить и некоторые другие, кроме книги, литературные дела.

- Ну, завершайте и заканчивайте скорее.

Эти беседы с Троцким, с одной стороны, и Сталиным и Каменевым, с другой, сильно озадачили Раскольникова. Дело было нешуточное. Ему предлагали выбрать одну из двух позиций, отрицавших одна другую. Невозможно было встать над схваткой, как он пытался это сделать в 20-м году, во время профсоюзной дискуссии. Тогда еще достижимо было примирение сторон, сам по себе предмет спора был неважен, отдавал схоластикой, и примирение состоялось на Десятом съезде партии, когда решение перейти к новой экономической политике лишило смысла дискуссию, - в новых экономических и политических условиях выдвигались совсем особые требования к профсоюзам. Теперь предметом спора был коренной вопрос политики: каким путем стране двигаться дальше, а главное, кому стоять у руля, определять этот путь, и дело шло к расколу партии. Но поскольку раскола ни одна из сторон не хотела допустить, следовало ожидать ожесточения борьбы и в итоге - вытеснения одной из сторон с политической сцены. А может быть, и не только политической. Уж очень воинственно были настроены обе стороны.

Конечно, прежде всего он поспешил исполнить просьбу Сталина о записке по Афганистану. Написал много, получилась целая брошюра. Брошюру отдал в печать, а выжимку из нее, на нескольких страничках, представил генсеку. Сталин при нем пробежал глазами текст, поблагодарил, и напомнил ему: "Молодая гвардия" остается пока без главного редактора.

Побывал он, как советовал ему Троцкий, и у Воронского в "Красной нови". Договорился с ним приготовить для журнала серию очерков об Афганистане. Стал набрасывать первый очерк. Но отвлекся, решил съездить в Питер повидать мать.

В Питере встретился с братом, жившим своей семьей, отдельно от матери. Брата тоже пытались привлечь к агитационной работе как троцкисты, так и зиновьевцы. Отказался, с головой ушел в шахматы, в организацию всесоюзных турниров.

- А ты, конечно, сойдешься с Троцким? Или - с аппаратчиками, бюрократами? - спросил Александр.

- Мне бы не хотелось ссориться с Троцким, - ответил Федор. - Но Сталин с Каменевым предложили интересную работу - дают журнал. Редактировать "Молодую гвардию". Как отказаться от такого предложения? Мог бы, кстати, и тебя печатать, если бы ты вздумал что-нибудь сочинить. Что-нибудь из эпохи гражданской войны. Возьму журнал, заведу рубрику: "Бойцы вспоминают…"

- Нет, уволь. Не хочу вспоминать о войне. Разве пришлю как-нибудь шахматный кроссворд.

- Не хотелось бы отказываться от журнала, - повторил Федор в раздумье.

- А ты не отказывайся. Прими подарок. Но и Троцкого не задевай. Постарайся, как Одиссей, проскользнуть между Сциллой и Харибдой, прислушиваясь к песнопениям с той и другой стороны. Печатай тех и других. Когда-нибудь это тебе зачтется.

- Да, но это значило бы все-таки порвать с Троцким. Нет, брат, наверное, ничего с журналом не выйдет.

Свой выбор он сделал со странным, удивившим его самого, равнодушием. На другой день после его возвращения из Питера ему позвонил Каменев, спросил, обдумал ли он предложение взять на себя "Молодую гвардию", и он ответил, что да, обдумал и готов хоть завтра приступить к работе. Хотя за минуту до этого и в мыслях не держал ничего такого, был занят очерком об Афганистане для Воронского, который отложил из-за поездки в Питер и к работе над которым вернулся, приехав из Питера. После разговора с Каменевым он выбросил начатый очерк в корзину: эта работа уже потеряла смысл. А позвонил бы вместо Каменева Воронский и предложил идти оформляться в штат "Красной нови", он принял бы предложение Воронского. Судьбу решило то, что первым позвонил Каменев. Точно так можно было решить дело, подбросив вверх монетку: как ляжет, орлом или решкой.

Отчего так? Он сам не мог объяснить. И не слишком старался объяснить. Но если бы захотел разобраться в себе, не мог бы не признать, что ему глубоко безразлично, за кем идти. Он не видел существенной разницы в позициях сторон. Одна сторона чуть больше значения придавала зависимости российской революции от мировой революции, другая чуть меньше. Там была борьба амбиций. А ему, Раскольникову, какое дело до этой борьбы? У него свои заботы, своя боль - от него ушла жена. Ушла жена - и все на свете потеряло смысл.

Но он готов служить. Он хороший работник. Он многое умеет, у него писательский дар. Он хочет работать. Ему предлагают интересную работу. Какая разница, кто предлагает? Предлагают т е п е р ь. Что еще нужно?

Назначенный ответственным редактором "Молодой гвардии", Раскольников одновременно был введен и в редколлегию журнала "На посту". Первое время изучал вышедшие ранее номера обоих журналов. Особенно важно было для него познакомиться с писаниями напостовцев.

Литературно-критический ежемесячник "На посту" выходил с мая минувшего года и успел приобрести скандальную известность, но до приезда в Москву Раскольников не видел его. Журнал с первого номера брал за живое. Молодые и дерзкие сотрудники его - Авербах, Волин, Родов - объявили своей задачей положить конец идеологическому разнобою в литературе, возникшему с появлением нэпа, когда оживились различные буржуазные литературные группы, и расчистить дорогу пролетарской литературе - литературе, творимой руками самих рабочих. Эта литература приобрела общественное значение в годы гражданской войны, когда старые писатели или бежали за границу, или отсиживались в окопах чистого искусства, теперь этой литературе предстояло найти новые пути, и прежде всего освободиться от влияния прошлого - влияния старой дворянско-буржуазной культуры, дворянской литературы. Напостовцы объявляли войну этой литературе. Главным объектом их атак была "Красная новь", объединявшая "писателей-попутчиков", главным враждебным направлением в критике - "воронщина", по имени ответственного редактора "Красной нови". Воронского били за внеклассовый подход к рассматриваемым произведениям, за то, что не признавал идеологичес ких различий между писателями, оперировал внеклассовыми категориями "талант", "художественная правда", "свобода творчества".

Позиция напостовцев показалась близкой Раскольникову своим демократизмом. Тезис о первостепенном значении пролетарской литературы, ее гегемонии он принял безоговорочно. В самом деле, в пролетарском государстве естественно заботиться прежде всего об интересах пролетариата, в искусстве - отдавать предпочтение творчеству самих рабочих, иначе и не могло быть: за что боролись? Но бросались в глаза и нелепости, когда молодых авторов журнала "заносило", о чем предупреждал Каменев. Явно неприемлемым было их нигилистическое отношение к культурному наследию, старой дворянской литературе. В этом их следовало поправить. Нельзя было согласиться и с их пренебрежительным отношением к форме художественного произведения, качеству литературного труда. Увлеченные задачей количественного роста пролетарской литературы, они выдвинули хлесткий лозунг: "Корявое, но свое". В этом их следовало поправить. Решил написать для журнала серию передовиц, объединив их рубрикой: "Свое и не корявое".

С этих позиций выступил он в мае на состоявшемся при отделе печати ЦК совещании о политике партии в художественной литературе. Обвинил "Красную новь", не печатавшую творений пролетарских писателей, в отступлении от партийной линии, предложил поставить вопрос о "Красной нови" на оргбюро ЦК. В августе такое обсуждение на оргбюро прошло под председательством Кагановича, редакцию "Красной нови" обязали проводить партийную линию, а вместо единоличного редактора утвердили редколлегию в составе Воронского, Сорина и - его, Раскольникова. Для него это было неожиданностью, он не рвался в журнал Воронского, критиковал журнал, лишь следуя логике избранной им линии в литературной политике. Но что случилось, то случилось. Он принял назначение как партийное поручение.

Началась странная жизнь. Судьба-таки привела его в "Красную новь". И без содействия Троцкого. Но здесь он был чужаком. Он форменным образом сидел на двух стульях. В журналах "На посту" и "Молодой гвардии" публиковал статьи, пропагандировавшие пролетарскую литературу, а в "Красной нови" вынужден был подписывать в печать номера, заполненные сочинениями "писателей-попутчиков", а не пролетарских писателей, тем самым узаконивая отбор вещей, который производил Воронский. Воронский безжалостно браковал поступавшие в редакцию художественно незрелые творения писателей от станка, с чем поневоле соглашался Раскольников, хотя и не без изнурительных перепалок с Воронским. Да и в своей "Молодой гвардии" он печатал не одних рабочих, но и "попутчиков", и писателей других направлений, иначе нечего было бы печатать, - журнал не мог бы существовать, выпуская вещи, не способные заинтересовать образованного читателя.