Браво_Два_Ноль - Энди Макнаб

Мне вспомнилась лекция, которую читал нам перед самым отъездом из Херефорда американский летчик, побывавший во вьетнамском плену. Он служил в авиации, затем с началом войны во Вьетнаме был переведен в морскую пехоту. Там ему долго вдалбливали, что в плену, чем ты круче, чем агрессивнее, тем быстрее тебя оставят в покое. И вот он стоял перед нами, закоренелыми циниками, и чуть ли не со слезами в глазах рассказывал о пяти годах, проведенных в плену у вьетконговцев.[16]

– Все это сплошное дерьмо, – говорил он. – Сколько боли, сколько кошмаров мне пришлось пережить, потому что я искренне верил в то, чему меня учили.

И вот сейчас я делал именно то, от чего отговаривал нас тот летчик. Но я не мог ничего с собой поделать. На кон были поставлены гордость и вера в себя. Мне и так пришлось лишиться большей части чувства собственного достоинства, и дальше так продолжаться не могло. Я сознавал, что только наврежу себе, сознавал, что все это бесполезно, но, видит бог, как же мне было хорошо! На долю секунды я оказался наверху, и только это и имело значение. Я больше не был вещью, не был мешком дерьма; я снова стал Энди Макнэбом.

Всю дорогу обратно в лагерь солдаты хохотали не переставая. Им выдался хороший денек, и они оставили меня в покое. Я стоял на четвереньках в углу кузова, обливаясь кровью и пытаясь отдышаться, а они курили и со смехом обсуждали перипетии сегодняшнего сражения. Я радовался, что все осталось позади и меня не расстреляли.

Когда мы подъехали к воротам, уже стемнело, и мне решили больше не завязывать глаза. Меня отволокли к одноэтажному зданию казарм.

В комнате вдоль стены стояли пять коек. Похоже, у иракских солдат нет тумбочек, в которых можно держать личные вещи. У них есть только койки, застеленные одеялами, – стандартными шерстяными одеялами с изображениями тигров и мудреными, красивыми орнаментами. Поверх одеяла лежали подсумки. Все указывало на то, что это не место постоянной дислокации, а перевалочный пункт.

Единственный свет исходил от парафинового обогревателя посреди комнаты. Мерцающий огонек отбрасывал на стены пляшущие тени. В комнате царило благословенное тепло; то самое тепло, в котором человек сразу же начинает чувствовать усталость и сонливость. Я узнал это тепло. Даже тени на стенах оказались знакомыми. Меня захлестнуло приятное ощущение спокойствия и уюта. Я снова оказался в гостях у тети Нелл в Кэтфорде. В детстве мне очень нравилось бывать там. У нее был большой дом с тремя спальнями, в котором она содержала частную гостиницу. В сравнении с жилищем моих родителей он казался мне роскошным отелем. Вечером тетя Нелл ставила мне в комнату парафиновый обогреватель, чтобы хорошенько ее прогреть. Я лежал в кровати, девятилетний, блаженно счастливый, смотрел на пляшущие на обоях тени и думал о том, что подадут на завтрак. Тетя Нелл варила кашу на молоке, а не на воде, к чему я привык, и еще она пекла для постояльцев булочки с корицей. Если дядя докладывал, что я вел себя хорошо, мне тоже доставалась одна булочка.

Старик Джордж работал садовником. У него был большой сад с сараем в дальнем углу, где я любил играть. Дядя любил подшучивать надо мной. Бывало, он говорил мне: «Нука, копни вот здесь, малыш Энди, и сосчитай, сколько в земле дождевых червей. Нам нужно знать, сколько их в земле, тогда мы определим, сколько нужно сыпать навоза».

Я шел за лопатой, преисполненный важности порученного задания, а дядя попивал чай, сидя на складном стульчике, и смеялся от души. Я так и не понял, в чем дело. Я думал, что это очень здорово – считать червей для дяди Джорджа.

Приковав наручниками за руку к железной скобе в стене, меня минут на двадцать оставили наедине со своими мыслями. Я постарался устроиться поудобнее, но браслет наручников фиксировался храповиком: при каждом движении он затягивался еще туже. В конце концов я устроился в полулежачем положении, а рука повисла под углом сорок пять градусов, бросая вызов земному притяжению.

Я произвел оценку полученных повреждений. Все мое тело ныло, и я испугался, что у меня могут быть переломы. Больше всего меня беспокоили ноги. Они страшно болели, и я понимал, что они не смогут меня держать. Я одну за одной ощупал кости, начиная со ступней, пытаясь найти какието деформации, проверяя, что конечности сохранили способность двигаться. Похоже, все было в порядке. Хотелось надеяться, что все кости остались целы.

Нос у меня был забит спекшейся кровью, грязью и слизью, и каждый раз, когда я высмаркивался, кровотечение начиналось снова. Лицо мое распухло, губы были рассечены, и все открытые участки кожи покрыты ссадинами. Теперь, когда у меня появилась возможность перевести дыхание и задуматься, оказалось, что по всему моему телу разлилось жжение. Царапины причиняли боль сильнее, чем ссадины. Однако каркас остался целым. Все сводилось к ушибам мышечных тканей, ссадинам и синякам. Я ослабел и был полностью измучен, но все же, как только мне представится случай, я смогу встать и побежать.

Я пытался собрать как можно больше информации, чтобы можно было сориентироваться. Сейчас я мысленно повторил все увиденное, пытаясь определить, где именно я нахожусь. Я был недоволен собой: можно было бы потрудиться и лучше. Я слишком много держал голову опущенной, в то время как мне надо было смотреть по сторонам. Если мне удастся бежать и выбраться за ворота, в каком направлении двигаться дальше? Налево, направо или прямо? В какой стороне запад? А если я перелезу через стену в глубине лагеря, что тогда? Как далеко от центра города расположен лагерь? Мне надо будет как можно быстрее покинуть жилые кварталы. Вот за чем я должен был следить, когда нас возили по городу, но я, как последний придурок, думал только о толпе. Я злился на себя за подобную беспечность, свидетельствующую о недостатке профессионализма.

Я прокрутил в голове различные сценарии. Отчасти это была реальность, отчасти – чистая фантазия. Реальностью было то, что я занимался тем, чем должен был заниматься: обдумывал способы побега. Ну а фантазией – я представлял, что мне действительно удалось выбраться отсюда; вот я повернул вправо, и что вижу перед собой, что вижу сзади? Мне невыносимо хотелось бежать.

Я оглядел комнату. Надо мной было окно. Лишь одна его секция была прозрачной, остальные заколочены, закрывая разбитое стекло или, быть может, защищая от солнечных лучей. Мне были слышны голоса солдат на улице, откудато доносились крики. Голоса тихо звучали прямо под окном, невнятное бормотание метрах в пятидесяти, не больше, под навесом, словно солдатам приказали стоять здесь и все время разговаривать, чтобы постоянно вселять в меня чувство страха.

Мне хотелось надеяться, что Динджер удостоился такого же обращения, как и я, потому что сидеть на ковре было довольно приятно. И я был бесконечно рад тому, что меня оставили одного. Я сидел в темноте, довольный и счастливый, наблюдая за теплым свечением парафинового обогревателя и вдыхая знакомые пары. Никакой суеты, лишь полное одиночество. Прикованный к стене, я отдыхал душой и телом.

Затем я стал думать о нашей группе. Что с остальными? Они попали в плен? Убиты? Известно ли Динджеру чтолибо об их судьбе? Будет ли у меня возможность поговорить с ним?

Я старался сидеть совершенно неподвижно. Сердце мое билось медленно, тело гудело и ныло. Малейшее движение причиняло боль, и мне хотелось найти какоенибудь удобное положение и оставаться в нем. В некоторых местах окровавленные ссадины прилипли к ткани одежды; когда я двигался, они открывались. Носки, мокрые насквозь от крови, прилипли к ступням.

Должно быть, я похож на бродягу. Прошла уже неделя с тех пор, как я мылся в последний раз, и моя кожа стала черной от грязи. Волосы, спутанные и нечесаные, покрылись коркой спекшейся крови и грязи. Под слоем крови, грязи и пыли невозможно было различить цвета камуфляжной формы. Мои брюки стали похожи на джинсы мотоциклиста.

Зачем нас привезли обратно в лагерь? Я не имел представления. Очевидно, еще не завершилась первая стадия допросов. Я ждал когото или чтото. Сделав глубокий вдох, я выдохнул и начал обдумывать способы побега. Внезапно я вспомнил, что у меня остались карта и компас. Я смог нащупать их в шве брюк. Это меня очень обрадовало: по крайней мере, у меня есть чтото. Хоть какоето преимущество над врагом.

Я думал обо всем том хорошем, что было у нас с Джилли, обо всех тех бестолковых выходных, которые мы провели вместе, обо всех мороженых, брошенных друг другу в лицо. У меня в памяти всплывали все те глупые мелочи, которые вызывали у нас смех. Я попытался представить себе, чем в настоящий момент занимается Джилли. На меня нахлынули чарующие воспоминания о той субботе, которую мы провели вместе за две недели до моей отправки в Персидский залив. Как обычно, Кэти провела с нами выходные. Мы с ней лежали на полу и смотрели по видео «Робина Гуда». Когда Маленький Джон начал плясать, я вскочил и, увлекая за собой Кэти, тоже пустился в пляс. Мы носились и скакали по всей комнате, высоко вскидывая ноги, и наконец рухнули на ковер, изможденные и счастливые.