Время Перемен (СИ) - Кураев Анвар

— Петлю под руки пропустите.

— Давай, — глухо сказал Марк.

Вождю удалось поймать петлю рукой и надеть через голову, пропустить подмышками. Когда его начали вытаскивать, верёвка сама затянулась у него на груди. Борт был не очень высок: полтора-два человеческих роста. Зацепиться бы, помочь как-то тем, кто его тащил, но сил совсем не оставалось.

— Тяжёлый, — прорычал другой голос, грубый и сиплый, когда вождя уже полностью вытянули из воды. Наконец, Тром вялой кучей костей перевалился через борт и без сил распластался на досках.

— Нам нужна верёвка, — кто-то помог ему сесть, — Руки подними вверх.

Горец поднял вялые руки и петлю сняли. Потом его оттащили к борту и накрыли большим куском материи. Трома опять затрясло, застучали зубы, он не мог унять дрожь, как ни старался. Четверо матросов рядом кряхтели, вытаскивая Марка из воды.

Он так же с грохотом завалился на палубу, но сел сам. Ему помогли доковылять до другого борта с такой же дерюгой, и укрыли.

Молодой голос принадлежал совсем ещё мальчишке лет тринадцати, который протянул вождю тёплую кружку:

— Держи, это вино с перцем.

Тром трясущимися руками вцепился в кружку, а мальчуган отнёс такую же Марку.

Онемевшими губами он выхлебал всё до дна и почувствовал, что организм хотя бы способен бороться с холодом. Поединщик уселся поплотнее к бортику и получше укрылся. Нужно было прийти в себя.

— Паааааднять паруса! — пронёсся по палубе раскатистый бас.

Матросы забегали, засуетились с верёвками, что-то тянули и отвязывали. Парус нехотя упал вниз, надулся ветром, и посудина, скрипнув мачтой, стала лениво набирать ход.

Человек в грубой кожаной рубахе с завязками на груди, единственный, кто ничего не делал, ненадолго присел на корточки около Марка. Трому не удалось расслышать, о чём они говорят.

Шло время. К нему никто не подходил и ни о чём не спрашивал. Люди лишь возились вокруг, да ходили туда-сюда по двупалубной посудине шагов двадцать пять в длину с огромной мачтой посредине и кучей парусов, один из которых был совершенно гигантским и простирался назад почти до самой кормы. Чуть погодя горцу удалось унять дрожь, но всё тело ныло, как после лихорадки. Он начал дышать глубже — размеренные, неспешные вдохи и выдохи. Это всегда помогало вернуть силы. Потом Тром стал мять мышцы руками и почувствовал, что кожа горячая на ощупь, хоть ему и не было ещё тепло. Нужно было действовать.

Вождь поднялся — больше нет места слабости. Он подошёл к человеку в кожаной рубахе, стараясь не выдать вялости во всём теле:

— Ты капитан? — тоном поединщик сразу дал понять, что шутить не намерен.

Это был среднего роста мужик с русой бородой и ворохом вьющихся волос на голове. Он с опаской глянул на Трома:

— Да.

— Мне нужно в Горную Страну. Ты знаешь, где есть подходящий берег для высадки, кроме наших пристаней?

— У нас другой маршрут.

— Так поменяй его.

— Моему кораблю нечего делать в Горной Стране. У твоего друга свежий порез на ухе, да и военные галеоны, что прошли мимо нас пару дней назад, явно плыли к вашим пирсам. Это неспроста. Я туда не поплыву.

— Поплывёшь, — грозно навис над ним Тром.

— Ты слишком нагло ведёшь себя для человека, который час назад захлёбывался морской тиной и мусором. Может, я зря достал тебя?

Тром схватил его за шею и развернулся спиной к мачте, чтоб не обошли сзади:

— Сделаешь, как я сказал.

Мужик безуспешно пытался разжать стальную хватку.

— Эй, отпусти капитана, — быстро протараторил человек справа. Сгорбленный, похожий на хорька, он держал потухший факел в руке. На предплечье его был большой круглый шрам, как от клейма, но без значка — просто бесформенное месиво запёкшейся кожи.

Матрос слева попытался накинуть петлю вождю на голову, но горец поймал верёвку одной рукой и дёрнул на себя. Матрос был хлипким — он разжал руки и чуть не упал. Тром запустил капитана в шагнувшего ближе хорька и ударил хлипкого в челюсть, сбивая на пол. Ещё один матрос подскочил и со всего размаху ударил Трома веслом слева-направо, наискосок. Вождь подсел под удар, весло просвистело мимо. Краем глаза он увидел, что хорёк уже замахивается факелом. Он попытался отступить, но — проклятая слабость — не успел, и лишь принял удар на предплечье. Разорвал дистанцию, неожиданно упёрся в бортик и ещё один матрос ударил его дубинкой по плечу. Потом факел обрушился на колено и одновременно верёвка, брошенная капитаном, обвила шею. Весло треснуло в живот с мокрым шлепком. Тром согнулся, но тянул верёвку на себя, стремясь добраться до капитана. А его били со всех сторон, потом с силой толкнули. Он упал, но верёвки не отпустил. Матросы стали пинать его ногами. Один удар пришёлся по зубам, и горец почувствовал вкус крови. Пришлось закрыть голову руками. Его били по телу, по ногам, по рукам. Больно, но не смертельно. Сильный удар пришёлся по правому бедру. Ещё один, и ещё, и ещё, много раз подряд. Оно онемело, затем появилась острая боль в нижнем ребре, он не мог вдохнуть. Поймал ногу одного из них руками, надавил одной рукой на колено, а другой держал за пятку. Человек упал. Тром хотел заползти на него сверху, но тот лягался, а остальные стали бить по голове. Сапог угодил в нос, ещё один — в затылок. Пришлось ещё плотнее закрыть голову и сжаться, а удары дождём осыпали его.

— Прекрати, он больше не будет, он всё понял, — раздался уставший голос Марка. Громила стоял, опираясь на мачту.

— Стойте, — крикнул капитан, — Ты отвечаешь за него, ясно? Ещё раз такое выкинет — обоих за борт.

Марк медленно кивнул, соглашаясь.

Люди расступились, а верзила присел на корточки рядом с ним и шепнул на ухо:

— Больше не вздумай, слышишь?

— Почему?

У Трома были тысячи причин возразить, и он уже собрался озвучить их, но Марк вяло оборвал его:

— Потом…

Сотник медленно отошёл к своему борту, уселся и закутался в покрывало.

Кровь вперемешку со слюной протянула красную нить ото рта до палубы, отбитого бедра он не чувствовал, каждый вдох отдавался колющей болью в рёбрах, десятки других ушибов и ссадин помельче слились в единый гул. Но шевелиться пока ещё было возможно.

Вождь знал, что нужно делать — встать, раздобыть оружие, избить или просто поубивать пол команды, а второй половине приказать плыть туда, куда ему нужно.

Но он просто лежал и ненавидел весь мир. Ненавидел низинников за то, что вышвырнули его из страны и отобрали оружие, ненавидел море, высосавшее из него все силы, вождей, что были до него и не удосужились построить форты вокруг столицы, Марка, заколдовавшего его, сказав «он больше не будет, он всё понял».

Но больше всех Тром ненавидел себя. За то, что был бессилен перед этими бедами, разом свалившимися на него. За то, что не смог предвидеть опасности, даже никогда и не думая всерьёз о таком вторжении. И за то, что он больше не вождь.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА.