Первый эйдос - Дмитрий Емец

– А я вот не вижу, – сказал Меф с сожалением.

– Не сочти за навязчивую агитацию, но тебе мешает эйдос. Чтобы воспринимать чужие пороки острее собственных, нужно быть пустым внутри.

Мефодий с сомнением уставился на сапоги мечника, жалея, что не может увидеть его лица.

– У меня никогда не было своего эйдоса. Мой разум слишком гибок, резок и нетерпелив, как бич. Знаешь, в чем главное неудобство бича? При всяком неосторожном замахе он бьет того, у кого он в руках. Так и мой разум. Он объемлет сразу все точки зрения, никакую не считая своей, – глухо продолжал Арей.

– Разве это плохо? – усомнился Меф.

– Говоря откровенно, да. Ирония – кусачая животинка. Когда рядом никого нет, грызет тебя самого. Я ни во что не могу поверить. Во всем сомневаюсь. Смеюсь над тем, что достойно слез. Расчленяю жизнь на смешные или презренные подробности, не видя сути замысла. Да, я ненавижу Лигула, но это отнюдь не делает меня союзником света. Всякий клоун с дудочкой, попавшийся мне на пути, пожалеет об этом!

Носок сапога Арея дернулся.

– Ты никогда не задумывался, в чем главное отличие стражей мрака от стражей света? Ну, дудочки с маголодиями, мечи, дархи, бронзовые крылья – это понятно. А если глобально? Мы, стражи мрака, живем сиюминутными страстями: месть, ревность, зависть. Урвать эйдос, наполнить дарх, стать сильнее других, возвыситься. Нам кажется, что чем мы выше в пирамиде, тем больше унижаем мы и тем меньше унижают нас.

– Принцип власти, – сказал Меф.

– Возможно. Но это убого. Стражи света в отличие от нас созидательны. Они сажают леса, помогают слабым, строят замки из песка.

– Ну а мрак их разрушит, и все дела, – заметил Мефодий.

Он не понимал, куда Арей клонит, и был осторожен. Отрицательный опыт подсказывал, что ничего не оплачивается по такому высокому тарифу, как несвоевременная искренность. Уж чему-чему, а этому суккубы с комиссионерами научили его давно.

– Большинство разрушит, но некоторые останутся. Другое дело, что, разрушая, мрак подтверждает свою вторичность. Одного не понимаю: как нам это не унизительно? – рассуждал Арей. Сам того не подозревая, он повторял Троила, но повторял уже с других позиций.

– Почему?

– Разрушение само по себе невозможно без созидания. Чтобы разбить вазу, нужно, чтобы эта ваза существовала. Нет вазы – нечего разбивать. Вот и получается, что мрака как отдельного независимого понятия – нет. Мрак – это отсутствие света.

Меф жадно слушал, но при этом не мог отделаться от ощущения, что это провокация. Арей рассуждает, а сам пристально разглядывает его, окутанный одеялом тьмы. Буслаев невольно вспомнил флейты, завернутые в мешковину, и дракон, повернувшись в груди, задел хвостом его сердце.

– В каждом человеческом сердце живет свет, – сказал Меф осторожно.

– Так-то оно так, но человеческим сердцем, в сущности, управляет мрак… А теперь ступай, и мой тебе совет: займись поисками эйдоса для своего безвременно утопшего дарха, – в голосе Арея прозвучала явная насмешка.

Сапог снова дрогнул.

– Когда Улита появится, пусть зайдет. Мы позорно завалили отчетность за первое полугодие. Пусть отыщет парочку малоценных комиссионеров, которых можно показательно казнить за наши провалы, – приказал Арей на прощание.

Меф вернулся к себе и замер на пороге, ощущая, что в позвоночник ему вогнали ледяной стержень. В одну секунду ему стала понятна ирония в голосе Арея. На кровати, точно змея, свернувшись в продавленном в подушке углублении, лежал и ждал его дарх.

Меф осторожно шагнул назад, но боль, солнцем взорвавшаяся в глазах, заставила его застыть. Дарх ясно и четко предупреждал, что шутки закончились. И еще одно понял Меф. Все эти часы, когда он был мнимо свободен, дарх продолжал удерживать его на поводке, ехидно ухмыляясь из небытия переливчатыми гранями.

Мефодий подошел, решительно взял дарх за цепь и надел его на шею. Нет смысла обманывать себя. Дешевыми фокусами от врага не избавишься. Дрянь из глубин Тартара будет настойчиво касаться его груди и требовать от него того, что он никак не может исполнить, не перечеркнув всей своей жизни.

– Ну давай, собака, давай! Только имей в виду – я не сдался, – сказал Меф дарху.

Дарх промолчал. Лишь блеснул злорадно. В его тусклом блеске ощущалось спокойствие голодной змеи, которая лежит у тропы и знает, что рано или поздно ее голод будет утолен.

Глава 13

И дома не оставляй, и в поле не бери!

Уклонение от страданий и поиск удовольствий – два простейших инстинкта эгоистического бытия. Однако всякое удовольствие, впавшее в крайность, чревато страданием, и всякому неглупому человеку это известно. Вот и получается, что человек едет где-то посреди проезжей части на равном удалении от обоих краев дороги.

Ирка проснулась с мыслью, что сегодня ей предстоит нечто, что уже сейчас, с утра, тревожило и беспокоило ее. Она лежала и разглядывала обитый вагонкой потолок. На вагонке во многих местах проступали выпуклые капли смолы. Обычно в воображении Ирки капли складывались в рисунок, однако сейчас она видела только капли и ничего больше.

Не пытаясь вспомнить конкретно, что ей надо сделать, Ирка принялась исследовать свои ощущения, определяя, как она относится к тому, что ей предстоит. Она всегда так поступала: вначале копалась в себе и искала эмоцию, а потом, уже по эмоции, нашаривала и потерявшееся воспоминание. Почти сразу Ирка обнаружила на дне беспокойство и легкий страх, но в то же время и приятное волнение. Такое волнение испытывает человек, которому вместо сдачи втюхивают лотерейный билет. Вроде и знаешь, что ничего не выиграешь, но все же смутно надеешься на чудо.

«Ага! Сегодня ко мне притащится Меф! Как он меня достал!» – поняла Ирка, позволяя себе забыть, что сама пригласила его.

Она рывком села в кровати.

«А, плевать на все! Не буду мыть голову! Не буду готовиться! Не буду никак особо одеваться. И вообще вечером меня не будет дома», – решила она и тотчас начала действовать в порядке буквального и последовательного опровержения всех этих «не».

Она вымыла голову дождевой водой из бочки. Водопровода в «Приюте валькирий» не было. Создавать же его магически Ирка не рисковала. С общей магией стихий дела у нее обстояли далеко не блестяще, а силы были немалые. Переусердствуй Ирка, Лосиный Остров вполне могло смести с карты города низвергнувшимся с небес океаном. Когда голова высохла, Ирка оделась не то чтобы броско (броскость была не в ее стиле), но продуманно.

Антигон ворчал, подбирая Мефодию Буслаеву самые нелестные прозвища. Лексикон у него был не особо богатый, но фантазия работала бойко. Ирка даже задумалась, унаследована ли она от кикимор, домовых, русалок или вампиров.