Деревянный ключ - Тони Барлам

Шоно шел вторым, Марти следом за мной, Беэр — в арьергарде. Луна ленивой рыбой плыла справа, то и дело подныривая под сети ветвей, и вполглаза следила за нашим отрядом. Редкие восклицания и всхлипы ночных птиц гнетущей тишины не нарушали — подчеркивали.

Идти по однообразным холмам под такой аккомпанемент стало невыносимо тоскливо уже через пять минут. Я попыталась привести в порядок мысли, да только на них все время наплывал огромной черной кляксой вопрос: «Что с нами будет?» Поскольку единственно верный ответ на него можно было узнать лишь одним способом, плюнула на размышления и начала просто считать шаги. Так и заснула бы на ходу, кабы Мотя, не менее моего изнывающий от молчания, не стал подавать реплики драматическим шепотом. А может, просто хотел меня подбодрить. Сказал, что проводник наш — литовец, женатый на немке. Знает эти места не хуже, чем мальчишка содержимое своих карманов. Что в последние три месяца переход "границы для прикордонных жителей с обеих сторон был значительно облегчен и патрулирование производится больше для порядку, да и вообще, всей пограничной стражи в Литве — кот наплакал. Что главное — не наткнуться на внеурочный немецкий патруль, который может встретиться на пути по причине военного времени, но если соблюдать осторожность…

Здесь проводник остановился и злобно прошипел: «Яжесказалтихо!», и весь дальнейший путь мне пришлось мыкаться в бессловесной тоске.

Лес скоро кончился, потянулись плешивые холмы, два раза по четверти часа пришлось лежать в кустах, пережидая нечто, видимое лишь проводнику. А потом вдруг резко потянуло свежим озерным запахом, и мы нырнули в плотный, как овсяный кисель, туман. Одежда тотчас сделалась волглой, на лицо налипли тысячи холодных капелек — это бодрило. Берег окончился так неожиданно, что мы чуть не посыпались в воду брейгелевскими слепцами — с трехэтажной высоты. «Харон» ощутимо успокоился, в своей скупой и вязкой манере сообщил, что «туманхорошо» и что «здесьезероузко, обрыввысокяй, никтонеждет», после чего счел разъяснения исчерпывающими и стал копаться в корнях громадной кривой сосны. Вытащил из тайника веревку, ловко принайтовил к стволу, показал вниз. Шоно ушел первым — как в воду канул. Проводник повернулся ко мне — лица его было не видно, но поняла — сомневается. Неожиданно для себя возмутилась — хотя казалось бы — чем? — и в три секунды соскользнула дюльфером.[74] И тут же была наказана за гордыню — обожгла бедро и чуть не убилась о торчащую из склона корягу. Еле удержалась, чтобы не вскрикнуть от боли, но не вскрикнула — от стыда. Остальные спустились без приключений.

За вцепившимися в узкую кромку песка кустами оказался обширный песчаный грот — рукотворный, укрепленный изнутри деревянными брусьями, а в нем большая лодка. «Харон» бесшумно спустил ее по каткам на воду, осмотрел нашу команду и велел Моте сесть на весла, Марти с Шоно отправил на носовую банку, меня усадил на дно в ногах у Моти вместе с кладью, а сам устроился у руля.

Перекрестился — чем удивил. Скомандовал: «Вперед!»

Два вооруженных человека шли по тропинке вдоль берега. Тот, что постарше, нес карабин на плече, шагал размеренно и привычно, зевая и ежась от сырости, второй — передвигался в синкопированном ритме, зыркал по сторонам, а оружие держал на груди, несмотря на то что ремень нещадно натирал ему тонкую шею, — словом, вел себя как положено новичку.

— Беда с тобой… как тебя там? — скучно сказал старший.

— Гинтас, — буркнул младший. — Третий раз уже спрашиваешь.

— Ладно, не злись, а то еще прыщ на носу вскочит. Ну, суди сам, разве не беда с тобой, Гинтас?

— Это почему так?

— Да потому, что на кой ляд ты мне тут нужен?

— Я что, навязывался, что ли? Мне приказали — я пошел.

— А в «Шаулюсаюнга»{49} тебе кто приказал идти, молокосос? Мамочка? Тоже мне — стрелок! Ты стрелять-то умеешь хоть?

— Умею, и получше тебя! У меня медаль…

— Ага, две медали. Ври больше — скорее поверят!

— Не веришь — не надо! И чего ты ко мне привязался, а? Я, что ли, виноват, что тебе спать не дали?

— А кто виноват? Если б таких, как ты, долбовольцев не было, никому бы в голову не пришло вами границы усиливать. Да кончай уже по сторонам пялиться и винтовку не тереби, а то пальнешь в меня ненароком! Я второй год служу, знаю — никаких нарушителей тут не бывает. Сам подумай, дурья башка, кому здесь надо тайком переходить?

— Второй год служишь, а даже одной лычки не выслужил!

— Это потому, что я перед начальством не выпендриваюсь. А геройство тут проявить никак нельзя. Йэх… Да ты молодой еще, тебе не понять. Сколько тебе?

— Восемнадцать.

— Врешь! Тебе и семнадцати нет, я же твои документы видал, дурень! Кабы не было здесь спокойно, думаешь, послали бы таких сопляков на подмогу? Да нас тут на всю границу с немцами всего человек двести, и ничего, как-то справляемся.

— Так зачем нас сюда послали, по-твоему? Командование, небось, не глупее тебя, а сидит повыше и видит подальше.

— Вот я и говорю — дурной ты еще. Начальству главное — что?

— Что?

— Жопу прикрыть, вот что! И чтоб на бумаге все было красиво. Приказано усилить пограничную охрану — вот, усилили вдвое. А что толку от вас — зеленых, необученных, — ноль, так об этом в реляциях не пишут.

— Ну, а зачем нужен какой-то толк, если ты сам говоришь, что тут все равно никто не ходит? А? Съел, умник? Самому-то двадцать всего, а гонору на все тридцать.

— Во-первых, двадцать один. Во-вторых, я и вправду не знаю, что тут может стрястись. Да ведь начальство и само не знает, чего ждать, вот и принимает меры на всякий случай, только толку от этих мер ни при каком раскладе не будет. В чем, по-твоему, состоит задача пограничной стражи? В том, чтобы при внезапном вторжении противника оказывать посильное сопротивление вплоть до прибытия подкрепления. А теперь прикинь, какое сопротивление мы с тобой можем оказать с нашими двумя пукалками, если на нас немцы попрут или поляки? Да они и не станут озеро форсировать — сбоку влегкую обойдут. Так что все, что мы можем, — это нарушителей ловить, а в этом проку от тебя не будет.

— А с тебя, значит, будет? Откуда ты знаешь, если никогда их не ловил?

— Будет. Меня-то этому учили. И вообще, отстань от меня и иди тихо, а то по тыкве схлопочешь!

— Я и не приставал, очень надо.

— Вот и заткнись!

Некоторое время пограничники шли молча. Первым голос подал младший:

— Шарунас!

— Чего тебе?

— Вот ты говоришь, что нарушителей тут не бывает…

— Ну?

— А это тогда кто? Святые апостолы? — Гинтас торжествующе показал на выплывавшую из туманного сгустка лодку.

— Ах ты, мать честная! Ну и везение у тебя, парень! Ох… Вот что… Тут метров сто пятьдесят, пока они причалят, пока наверх вскарабкаются… Ты это, Гинтас, шуруй что есть духу на заставу, поднимай в ружье! А я пока за ними прослежу. Далеко уйти не успеют. Дуй давай!

По лицу новобранца было понятно, что роль мальчика на побегушках его не устраивает. Он нерешительно потоптался на месте и спросил:

— А почему мы это… не вступим в бой? А на заставе бы услышали и прибежали.

— Ты дурак или как? Какой бой? Их четверо, а за спиной у них не удочки торчат, а стволы, и они их не просто так носят, как некоторые. Ухлопают тебя, а мне отвечать! Короче, я приказываю: одна нога здесь, другая там! — Шарунас демонстративно отвернулся и припал к биноклю.

Гинтас нехотя повернулся и небыстро побежал, хлопая голенищами здоровенных сапог. Его напарник во все глаза вглядывался в быстро приближающуюся лодку. Теперь он видел, что людей в лодке не четверо, а пятеро, — один сидел на дне и оттого был малозаметен из-за спины гребца, и неудивительно, поскольку этот гребец был сам шириной с лодку. Не успел Шарунас порадоваться, что послал за подмогой, как тишину разодрал выстрел. Лодка тотчас начала разворачиваться — тут слева громыхнуло снова, и один человек из нее рухнул в воду. Шарунас лишь теперь сообразил, что происходит. Гигантскими скачками он понесся в направлении, в котором послал мальчишку, и едва успел толкнуть того под локоть, так что пуля, предназначавшаяся кому-то из пассажиров лодки, обиженно взвизгнув, ушла в туманное молоко.

Гинтас обернулся недоуменно:

— Ты спятил? Я бы сейчас второго снял! — И тут же получил тяжеленную затрещину по лучащемуся гордостью и ликованием лицу. Размазывая хлынувшую из носа кровь по юным щекам, крикнул: — За что?

— За что?! — заорал в бешенстве Шарунас. — А за что ты его убил, идиот несчастный?

— Он же нарушитель… — пролепетал Гинтас.

— А что, за нарушение границы у нас смертная казнь без суда и следствия, говнюк ты этакий? Да он даже на берег не вышел! Тебе же, засранцу, литовским языком объясняли — граница проходит по нашему берегу! Господи, ну откуда ты взялся на мою голову, стрелок ты недоделанный?