АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914 - Доминик Ливен

Жизнь их не назовешь безоблачной. Люди просвещенные и образованные, они жили словно на острове среди мира дворян, все еще по большей части невежественных и одержимых погоней за чинами и царскими милостями. Крестьянство и купечество были в культурном отношении совсем другим миром. И потому эти русские европейцы, воспитанные, как правило, в культурной и вольной домашней обстановке, сталкивались, выходя в свет, с жестоким деспотическим режимом, установленным людьми и для людей совсем иных, чем они, понятий. До 1850 г. провинциальная жизнь во многих районах России была беззаконной вольницей, близкой по нравам американскому Фронтиру. Помещик-крепостник распоряжался в своем поместье как никому не подвластный король. В целом, жизнь в России была менее, чем в Центральной и Западной Европе, стеснена обычаем, условностями, законом и приличиями. Так, когда в 40-х годах девятнадцатого столетия немецкое и русское сообщества Санкт-Петербургского университета собрались на совместное заседание, немцы соблюдали торжественный, заранее установленный порядок, русские произносили речи, не иначе как взобравшись на столы. Не даром русский высший чиновник немецкого происхождения, Федор Тернер сравнивает «узость и связанность условностями жизни» в Германии со «столь отличной от этого свободой и открытостью в России, с ее широкой семейной жизнью». Первое, что в дни царствования Николая I потрясало юного отпрыска аристократической семьи, был разительный контраст между домом его отца с библиотекой и парком — и миром кадетского корпуса. Из этих противоречий, неурядиц и трудностей в существовании русской аристократии и родился высший класс России, который, подобно европейскому, дал ряд достойнейших государственных деятелей и воинов, но, в отличие от европейских аристократов, послужил еще и почвой, взрастившей писателей и музыкантов с мировой славой… И — во второй половине девятнадцатого века — двух самых знаменитых вождей анархизма[314].

Глава 9. Дворянин на поле брани

Война была одним из самых древних занятий аристократии. Корни английского и немецкого дворянства уходят в средневековое рыцарство. В обеих странах многие семьи из числа наиболее знатных могли проследить свою родословную вплоть до периода средневековья и назвать славных предков, а те, что не могли, усвоили корпоративные традиции, присущие их классу. В России также было исключительно много старинных фамилий, которые на протяжении столетий удерживали свой статус в аристократической придворной элите — от Московии до Империи. Аристократией Московии в ранние периоды были соратники Великого князя, составлявшие его дружину. В пятнадцатом веке, по мере роста военных нужд Московского государства и численного увеличения аристократии, развивалось и мелкое дворянство, которое в награду за военную службу получало земельные угодья в бессрочное владение[315].

Переход от рыцарской эпохи к эпохе современных офицеров-дворян, избравших военное дело в качестве профессии, не был прямым и ровным. В шестнадцатом и семнадцатом веках над благородным воином-конником нависла угроза оказаться не у дел. С появлением пушек и мушкетов надобность в одетых в латы рыцарях отпала, а постоянная королевская армия еще не сформировалась до такой степени, чтобы служить альтернативным поприщем боевым навыкам и воинскому инстинкту дворян. Взамен военной специализации, крупные аристократы стали совершенствоваться и искусстве быть придворным или просвещенным носителем гуманистических идеалов эпохи Ренессанса. Даже в Пруссии и Бранденбурге в шестнадцатом и в начале семнадцатого века владетельный аристократ чаще всего являлся не воином, а джентльменом-землевладельцем-государственным деятелем, сыновей же своих он отправлял совершать паломничество по королевским дворам для изучения их нравов и обычаев. Российский дворянин того периода, хотя и не испытал влияния гуманистической философии эпохи Ренессанса, также оказался под угрозой оказаться невостребованным, так как военная кавалерия, в которой издавна служило дворянство, настойчиво вытеснялась профессиональными войсками, где командирами являлись иностранные офицеры. Согласно утверждению Джона Кипа, семнадцатый век был временем, когда начало быстро развиваться провинциальное дворянство, прочными корнями связанное с родной землей. Его представители предпочитали удел земледельцев и местных заправил, нежели воинов и государственных деятелей. Петр I повернул этот процесс вспять, вынудив старое дворянство идти на государственную службу и силой превратив его представителей в винтики машины абсолютизма[316].

В восемнадцатом и девятнадцатых веках вооруженные силы являлись излюбленным местом службы английской, прусской и российской аристократии; правда, к германской католической аристократии, включая баварскую и вестфальскую это относилось в значительно меньшей степени. К середине девятнадцатого века примерно половина армейских и флотских офицеров Британии происходила из аристократии или джентри, хотя определить точные границы последней из упомянутых групп не так просто. Если офицер, сын баронета или землевладельца, несомненно являлся «джентри», следует ли отнести к этой же группе сына этого офицера, безземельного дворянина, или же его следует отнести к служащим или просто к среднему классу? По мнению Дэвида Кэннедина, «в начале 1870-х годов в офицерском корпусе по-прежнему преобладали представители высшего класса», однако произошедшее в 1870 г. упразднение системы покупки офицерских званий значительно содействовало уменьшению числа аристократов среди офицеров. В канун Первой мировой войны даже среди генералов всего 35–40 процентов составляли титулованная знать или джентри[317].

Точное сопоставление Англии и России существенно затрудняется терминологическими проблемами. Российское столбовое дворянство, численность которого к 1897 г. составляла не менее миллиона человек, по большей части состояло из людей, которых в Англии отнесли бы к среднему классу, мелким клеркам, или, во многих случаях, к фермерам. Тем не менее, данные, в соответствии с которыми в канун Крымской войны из десяти русских офицеров девять были дворянами, тогда как в 1913 г. дворяне составляли всего лишь половину российского офицерства, свидетельствуют о том, что в последние десятилетия господства старого режима в составе офицерского корпуса происходили значительные перемены. В России наиболее отчетливо проявился наблюдавшийся во всей Европе процесс, в результате которого в различных частях армии утверждались различные социальные группы. Высшая аристократия прежде всего монополизировала три гвардейских кавалерийских полка и три полка гвардейской инфантерии. Офицеры прочих гвардейских полков были менее знатного происхождения. То же относится и к артиллерийским частям. Сравнительно низкий престиж образования в России и его сравнительно малая распространенность отразились на артиллерии. При отсутствии в России широко образованного среднего класса, артиллеристы, род деятельности которых требовал превосходного владения специальными знаниями, зачастую были выходцами из относительно привилегированных кругов дворянства или из русско-немецких семейств. Даже в 1914 г. артиллерийские офицеры, подобно гвардейцам, довольно пренебрежительно относились к офицерам пехотных строевых полков, которые, даже и в мирное время, в большинстве своем были потомками крепостных крестьян[318].

В Пруссии, как и в России, в 1860-х годах в офицерском корпусе преобладали дворяне, а к 1913 г. среди офицеров насчитывалось уже 70 процентов не-дворян. Подобно тому, как это происходило в Британии и в России, прусские аристократы монополизировали определенные полки. Наиболее престижным в армиях всех трех стран считалось положение офицера трех кавалерийских полков: Лейб-Гвардейского в Англии, Кавалергардского в России и Garde du Corps[319] в Пруссии. При этом в Пруссии подавляющее большинство офицеров не-дворян происходило из благополучных и образованных семейств, главы которых были чиновниками или занимались коммерцией. Даже в 1888 г. 28 процентов прусских офицеров являлись выпускниками университетов. Ускорившийся после 1870 г. процесс слияния взглядов и ценностей прусского высшего класса и верхушки среднего, не говоря уже о социализации кадетов, происходившей в пределах самой армии, способствовали тому, что офицерский корпус Пруссии был более однородным и куда более аристократическим по общему тону, чем в императорской России перед ее закатом[320].

Относительное снижение влияния аристократии на офицерский корпус можно связать либо с тем, что вооруженные силы слишком разрослись и аристократия была уже не в состоянии сохранять монополию над ними, либо с тем, что представители высшего класса утолили свою тягу к военной службе. Если последнее предположение соответствует истине, его можно счесть признаком того, что аристократия становилась более современной: она перестала быть замкнутой военной кастой, обратив наконец свое внимание на бесчисленные новые возможности, предоставляемые развивающейся экономикой и общественной деятельностью. Разумеется, автор данной книги не в состоянии проследить все те карьеры, которые избирали десятки тысяч европейских аристократов. Пожалуй, это вообще за пределами чьих-либо возможностей, так как — особенно в случае с Россией — мы не располагаем достоверной статистической информацией, на основании которой можно сделать убедительные выводы и обобщения. Даже относительно Англии и Германии существует подозрение, что авторы генеалогических трудов склонны упоминать традиционные, признанные и престижные поприща, и при этом обходить молчанием виды деятельности более современные и связанные с требованиями жизни. Тем не менее, доступные нам свидетельства подтверждают, что образцы построения успешной карьеры, которым до 1914 г. следовали представители аристократии и нетитулованного дворянства, претерпели некоторые изменения, хотя эти изменения не были резкими или безоговорочными.