Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина

— А мое тогда где?

— А у тебя одеяла не было! Ты его приносил? Не приносил! А это одеяло женское, розовое. Значит, мое! А фамилию можно сменить на любую, какую хочешь. Я статью в журнале читала, там у одного типа была фамилия Дурило. Так он ее сменил на Царь.

— Нужно было через черточку. Так лучше. Дурило-Царь.

Дашка засмеялась.

— Ну и ты можешь быть Бухин-Серегин.

— Это примерно как Дурило-Царь. Даш, мы сегодня спать будем?

— Ты сам первый начал!

Он притянул ее к себе и поцеловал в душистые блестящие волосы.

— Дашка, ты такая красивая! И что ты во мне нашла?

— Ты самый лучший, — сообщила она, удобнее устраиваясь рядом. — Самый-самый! — пробормотала она. — Такая кровать у вашей Катерины мягкая… — Сон неумолимо смежал ей веки, но спать было так жалко, когда можно было еще поговорить с любимым человеком, пусть даже о таких пустяках, как фамилия Дурило-Царь!

Кровать у Кати Скрипковской в самом деле была хороша. Эту кровать с ортопедическим матрасом мама подарила Кате на день рождения, зная, как дочь выматывается на работе и как ей необходим полноценный отдых. Ну и с дальним прицелом, конечно. Матери Кати, впрочем, как и всякой другой матери, очень хотелось, чтобы дочь устроила личную жизнь и вышла замуж. Кровать на это каким-то образом намекала. Знала бы Катина мама, что на этой кровати переночевало уже столько посторонних, абсолютно не способствующих матримониальному счастью дочери людей — сначала капитан Лысенко с майором Банниковым, теперь вот старший лейтенант Бухин с невестой… Кровать тоже была ужасно удивлена обилию меняющихся хозяев. Хотя это была совсем молодая кровать, и опыта ей недоставало. Вот диван, стоявший в Катиной гостиной, действительно мог порассказать историй; чего он только не перевидал на своем долгом диванном веку! Он хорошо помнил и Катиных родителей, и бабушку с дедушкой, и еще много разных людей — и родственников, и абсолютно случайных, которые находили приют в его несколько раз менявших обивку объятиях.

Этот март почему-то был совершенно бессонным месяцем. В голых колышущихся ветках висела безупречно круглая, яркая, как фонарь, луна. Даша уснула, повернулась на бок и обняла руками подушку. Саша задернул шторы, чтобы луна не мешала любимой. Интересно, как там Катерина? И что будет завтра? Он на цыпочках подошел к шкафу и извлек оттуда толстую тетрадь. Это были стихи, которые Даша стеснялась ему показывать, и он читал их тайком. Он сам в школе писал стихи, но их точно лучше не показывать. Какие-то ходульные, надуманные. Вот у Дашки другое дело. Он тихонько вернулся в кровать, отвоевал себе кусочек одеяла, и…

Я просто снюсь тебе. Я твой ночной кошмар.Наутро ты проснешься, как с похмелья, —И запах лип, как будто Божий дар,А в парке музыка и лепет каруселей…Я просто снюсь тебе. Не бойся, это следДругой реальности, где тротуар подвижен,И лед горит, и ненадежен свет,И сжат любовей круг, и страха счет занижен.Я просто снюсь тебе. Как по ночам темно!Закрой глаза скорей, прижмись лицом к подушке, —Пусть у соседей гость и светится окно —Плети свой сон, перебирай коклюшки, —Я просто снюсь тебе.

Он осторожно покосился на спящую Дашу и перевернул страницу.

Я твой забытый сон. Ты знаешь этот дом.И море, и бульвар ты вспоминаешь смутно.Сюжетный поворот — себя ты видишь в нем,В тревожном этом сне, пригрезившемся утром.Припоминаешь — тень вот так же на песокУзорчатою вязью от куста ложилась;Не просыпайся, спи. Пульсирует висок.Я просто снюсь тебе, как прежде часто снилась.Массандры летний свет. Штор легких паруса.Нам на лето в поселке комнату сдавали.Ты на веранде спал, и моря бирюзаБыла видна до самой неоглядной дали.Как много нам дано для счастья — этот светДрожащий. На стене беленой — зайчик шалый.Я твой забытый сон. Как в прошлое билетБерешь ты по ночам и сон свой смотришь старый.

Внезапно он почувствовал острый укол ревности. С кем она была там, у моря? Кому были предназначены эти стихи? Он посмотрел на Дашину макушку и осторожно отодвинул локоть, боясь задеть спящую. Под стихами не было даты. Когда это было? Давно? Недавно? Этим летом или пять лет назад? Да когда бы ни было, он не станет унижать ее ревностью! Это ее личная жизнь. И ему все равно, что было с ней до него. Он не станет выпытывать. Она самая лучшая, самая красивая… Внезапно он вспомнил, что в своих стихах частенько описывал то, чего никогда не было да и быть никак не могло. Может, и это только ее фантазии? Он с облегчением вздохнул. Как хорошо, что он уже не пишет всякую галиматью. А Дашка пишет такие стихи… Как все-таки сложно она устроена! Даша слегка пошевелилась, и он инстинктивно прикрыл тетрадь рукой. Но она спала глубоко и спокойно. Стараясь не шелестеть, он перевернул несколько страниц подряд. Интересно, что она написала в последнее время? Вот, этого он еще не читал:

Я не прощаю. Не умею.Не знаю. Позабыла как.В берлоге два старинных зверяВо сне считают медвежат.Зима. И холодно, и сыро,И хочется в анабиоз.И мир померк. И нету мира.И месяц черт в мешке унес.Январь. Быть может, потеплеет, —Держаться из последних сил.Так сеет под ноги и стелет…Февраль. А ты меня — простил.

Когда она это написала? Они поссорились как-то сразу после Нового года. Он уже забыл об этом, а она, оказывается, не забыла. У нее свой мир, где все выливается в слова. Вот еще одно, последнее:

Как мне трудно собой быть — мне легче, должно быть, летать.Я умею другой быть — собою я быть не умею.Как условия детской игры — черного не покупать,«Да» и «нет» не скажу и в глаза заглянуть не посмею.Параллельный за зеркалом мир.Пусть он с виду такой же, как тот,Что стоит за плечом, — не понять — он толкает тебя или держит?Та же комната вроде. Приемник за стенкой поет,Как княжну повезли убивать на холодный таинственный стрежень…О, обратная связь! Что бывает, когда по ночамТы не смотришь в морозный проем твоего зазеркалья?Может быть, та, другая, не спит? До рассвета не гаснет свечаУ нее на столе, за очерченным кругом астральным?Я умею другой быть. Но только самою собойНе дано мне. Так трудно собой состояться!Гаснет в комнатах свет. Зазеркалья непрочный покойКак от камня, от взгляда тяжелого может прорваться.

Он внезапно почувствовал, как мурашки побежали по коже. Как там… — Он вновь нашел это место: «Княжну повезли убивать на холодный таинственный стрежень…» Завтра, нет, уже сегодня все должно решиться. Охота за человеком… Как там она? Спит? Или тоже не может заснуть? Он ничего не рассказывал Дашке — а она, выходит, что-то почувствовала? Или это у него самого фантазия разыгралась? Дашка совершенно необыкновенное существо. Когда она смотрит на него своими голубыми глазищами… Он снова вздохнул, на этот раз мечтательно. Скрипковская была мгновенно забыта, стоило только взглянуть, как Даша спит, доверчиво прижавшись теплым плечом. Она была… такая родная! Наверное, свет ей все-таки мешает… Он положил тетрадь на пол, слегка задвинув ее под кровать. Сон уже подкрадывался к нему, и не хотелось вылезать из-под нагретого их общим теплом одеяла, и уже не нужно было считать медвежат, как смешно написала Дашка. Он еще раз, уже засыпая, вспомнил Катю. Да чего, собственно, ей бояться? Все они будут рядом, и еще целая куча людей — и наружное наблюдение, прослушка, съемка… Чего бояться?.. Сон накрыл его мягкой лапой, мохнатой, темной — наверное, медвежьей. И он заснул сразу, глубоко, без сновидений…