Иммануил Великовский - Ион Деген

Всё это названия планеты Юпитер. Можете вы объяснить, почему эта планета обожествлялась народами древности, почему ее имя было на устах у каждого?

Движение планеты не представляет собой чего-либо исключительного — раз в двенадцать лет она пересекает небо. Это яркая планета, однако, она не доминирует в небесах. В то же время Аполлон — Солнце — источник света и тепла, был только второй святыней.

— Действительно, я никогда не задумывался над этим.

— Помните, как в «Илиаде» Гомер рассказывает о том, что Зевс сильнее всех богов, вместе взятых, что он своей цепью может притянуть их всех вместе с Землей?

Византийский ученый Евстахий прокомментировал это описание буквально в современных терминах: сила притяжения планеты Юпитер больше, чем всех остальных планет вместе взятых, включая Землю.

— Невероятно! Выходит, древние знали уйму вещей, до которых человечеству потом пришлось добираться, сражаясь с Аристотелем и догматизмом католической церкви?

— Как и глубоко уважаемый мною профессор Адамс, вы недооцениваете древних. Они действительно знали уйму вещей. Аристотель сделал все возможное, чтобы человечество забыло о них. Но это — особая тема.

Великовский украдкой посмотрел на часы. Эйнштейн сидел в своем «юпитеровом кресле» сорок пять минут. Великовский подал знак Элишеве. Они встали, чтобы поблагодарить гостеприимного хозяина и попрощаться с ним. Эйнштейн запротестовал:

— Нет, нет, я вас не отпущу! Мы только начали беседу, а вы уже собираетесь меня покинуть.

Великовский не возвращался к теме, связанной с его работой. Он повернул беседу в другое русло. Эйнштейн заговорил о вещах, которые явно были постоянным предметом его размышлений. Разговор шел об относительности времени. Затем они заговорили о случайном и совпадении. Чувствовалось, что даже сейчас Эйнштейн продолжает философский спор с представителями копенгагенской школы. Он посмотрел на Великовского и очень серьезно сказал:

— Конечно, это редкий случай, когда мое кресло занимает нынешнюю позицию в пространстве. Но нет ничего случайного в том. что мы сейчас сидим и беседуем, потому что мешугоим притягиваются друг к другу. Эйнштейн применил ивритское слово «мешугоим», что означает «сумасшедшие», бывшее в его лексиконе самой высокой оценкой нестандартного, выдающегося интеллекта.

43. ПОЧЕМУ СОЛНЦЕ КРУГЛОЕ?

В конце ноября 1953 года Великовский тщательно отредактировал свою лекцию, прочитанную в Принстонском университете (в таком виде она будет опубликована как послесловие к книге «Земля в переворотах»). Один экземпляр послал Эйнштейну.

Через несколько дней старый ученый снова пригласил Великовских к себе.

После короткой светской беседы Эйнштейн высказал недоумение, почему Великовский упорно говорит об электромагнитных взаимодействиях.

— Если вы позволите. — сказал Великовский, — я выскажу мысль, которая может показаться вам банальной.

— Что-нибудь наподобие брусчатки на берлинской улице?

Эйнштейн хитро улыбнулся.

— На сей раз ближе к вашей специальности. Мне бы хотелось напомнить вам, что не Великовский, а Эйнштейн мечтал о единой теории поля, Эйнштейна почему-то не удовлетворяли только гравитационные взаимодействия.

— Ну, мой дорогой, это — совсем из другой оперы. Ньютоновская теория отлично объясняет небесную механику и ей вовсе не нужна единая теория поля.

— Сомневаюсь. Тем более, что повод для сомнений мне дал профессор Эйнштейн.

— Что вы имеете в виду?

— Если я не ошибаюсь, вы вместе с двумя другими евреями — Инфельдом и Гоффманом — определили траектории движения двойных звезд значительно точнее, чем это было сделано на основании ньютоновской механики.

— Ух, ты! Вот это удар! Какое счастье, что среди копенгагенских философов, более тридцати лет воюющих против меня, нет Великовского.

— Это не моя профессия, но мне кажется, что у копенгагенской школы просто нет аргументов против вас. А мне вы предоставили отличную возможность.

— Ну, что касается вашей профессии, то еще в Берлине я запутался в этом вопросе.

А вот небесная механика… Надо подумать. Хотя мне кажется, что вы не правы.

— Конечно. Здравый смысл. Как говорится. Каnn ich meinen kleinen Finger als Zeuger beibringen (могу я привлечь мой мизинец в качестве свидетеля? (нем.) — Великовский, вы — форменная язва. Я же сказал, что надо подумать.

— Ну, уж если я язва, а вы хотите подумать, то я посмею напомнить вам еще одно, по-моему, просто изумительное изречение.

Великовский пристально посмотрел на Эйнштейна.

— Чье изречение?

Великовский не ответил на вопрос и перешел на английский:

— Прости меня, Ньютон! Ты нашел единственный для твоего времени путь, который был доступен только человеку величайшей силы мысли, каким был ты… Созданные тобой понятия еще сейчас движут наше физическое мышление, но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения глобальных связей мы должны заменить твои понятия другими, более отдаленными от непосредственного опыта, Эйнштейн улыбнулся:

— Да, я написал это. Я действительно чувствовал себя виноватым. Но как это вам удается нащупывать самое уязвимое место у оппонента? И главное — какой феноменальной памятью надо обладать, чтобы вдруг с такой точностью цитировать нужный абзац. Господь вообще не очень щедр на мешугоим, но мешуга, подобного вам, я вообще не встречал. Доктор медицины? Ну и ну!

Великовский чувствовал, что этот диалог и беседа с Элишевой о музыке — только прелюдия к теме, ради которой, вероятно. Эйнштейн пригласил их. Действительно, он заговорил о круглом Солнце, о форме, которая, как считал Великовский, не соответствует ньютоновским законам. Эйнштейн яростно сопротивлялся, ощущая, однако, слабость своей позиции. Великовский увлекся и очень удивился, когда Элишева напомнила, что уже далеко за полночь и не следует злоупотреблять гостеприимством.

На следующее утро, чувствуя угрызения совести, Великовский собрался позвонить и попросить у Эйнштейна прощения за вчерашний затянувшийся визит. Но вдруг раздался телефонный звонок: Элен Дюкас сказала, что профессор сейчас возьмет трубку.

— Дорогой доктор, после нашей беседы вчера ночью я прокрутил в своем сознании проблему сферической формы Солнца. Уже перед самым утром я включил свет и подсчитал, какую форму должно иметь Солнце под влиянием ротации. Я бы хотел доложить вам полученные результаты…

Если раньше Эйнштейн категорически возражал даже против самой возможности космических катастроф в историческое время, то сейчас он задумался над тем, какую объективную ценность представляют древние записи и предания. Вместе с тем, описанная Великовским причина катастроф все еще вызывала у него сомнение. Нет, он просто не мог согласится с Великовским.

Психоаналитику было бы даже интересно наблюдать, как Эйнштейн постепенно сдает свои казалось бы неприступные позиции. Но Великовскому трудно было оставаться наблюдателем, когда дело касалось его теорий.

44. ЭЙНШТЕЙН ЗНАКОМИТСЯ СО «ЗВЕЗДОЧЕТАМИ

8 марта 1954 года Шуламит и Авраам Коган прислали из Хайфы телеграмму о рождении Ривки, еще одного представителя рода Великовских в Израиле. Вскоре Рут сообщила о рождении сына Рафаила. Два внука и две внучки. Две опубликованных книги и две книги в работе, завершение которой можно было уже предвидеть. … Был теплый майский вечер 1954 года. За большим, во всю стену, окном кабинета зажглись первые звезды. Бесконечность, казалось, окутала тихие холмы Нью-Джерси.

Смягчилось даже ощущение неухоженности в эйнштейновском кабинете со стопками книг на полу, с коллекцией курительных трубок, кажущихся почему-то запыленными.

Великовский принес Эйнштейну главы книги «Земля в переворотах» — от восьмой до двенадцатой. Очень важно было узнать мнение Эйнштейна по поводу высказанных в них мыслей.

В течение полугода Эйнштейн неоднократно пытался завести разговор о реакции ученых на «Миры в столкновениях». Великовский охотно говорил о научном и психологическом аспектах этой проблемы, но всякий раз ловко уходил от необходимости называть конкретные имена. Но сейчас Эйнштейн случайно, а, может быть, и умышленно, больно задел его, сказав:

— Я догадываюсь, что какая-то непорядочность могла вынудить даже такую благородную душу, как Великовский, отреагировать соответствующим образом. А все-таки мне не хотелось бы вдруг узнать, что вы дали журналистам пищу против ученых.

— Как это ни удивительно, на подлость ученых я публично отреагировал только один раз, после увольнения из издательства «Макмиллан» редактора моей книги. Но мне интересно было бы увидеть, как бы вы отреагировали, скажем, на это. Великовский вынул из портфеля первый «скоросшиватель» «Звездочетов и гробокопателей», извлек из него несколько писем Шапли и других, положил их на стол перед Эйнштейном.