Магниты - Наталья Способина

Лялька посмотрела на ямочку между его ключиц и прошептала:

— Если что-то случится с Димкой, у меня никого не останется.

Говорить в полный голос она боялась. Все еще казалось, что не получится. Наверное, она ожидала, что Ромка ответит, что у нее останется он, но Ромка сказал:

— С ним все будет хорошо. Не выдумывай. Это же Димка.

— Я думала, и с родителями все будет хорошо. Вернее, о плохом вообще не думала.

— Ляль... — начал Ромка и замолчал. Кадык на его шее перекатился, когда он сглотнул.

— А Сергей меня Леной зовет, — все так же, не отрывая взгляда от его горла, тихо произнесла Лялька. — А вы с Димкой зовете совсем как мама с папой. Как будто я все еще маленькая и все будет хорошо.

Ромка намотал галстук на кисть и вновь притянул ее к себе.

— Ты уже не маленькая, но все правда будет хорошо.

— Останься сегодня у нас, — попросила Лялька и почувствовала, как Ромкино плечо напряглось под ее щекой. — Я могу сама позвонить Рябининой и объяснить, что случилось.

Она чувствовала себя очень взрослой сейчас. И очень несчастной, потому что слышала, как его сердце понеслось вскачь. Почему-то в эту минуту ей вспомнился детский магнитный конструктор. Папа когда-то ей дарил. Там были сине-красные детали разной длины и формы, и, если поднести их друг к другу неправильными концами, они отталкивались, вместо того чтобы притянуться. Кажется, они с Ромкой были как эти магниты, которые вдруг повернулись друг к другу неправильными сторонами и теперь никак не притянутся.

— Останешься? — прошептала Лялька

Его подбородок скользнул по ее макушке, когда он кивнул.

Говорят, когда любишь, делаешь так, чтобы любимому человеку было хорошо. Лялька зажмурилась и улыбнулась впервые за весь вечер. Ромка сделал так, чтобы ей было хорошо. Эта мысль грела ее, пока они молча сидели в гостиной. Ромка не стал убирать руку, когда Лялька сжала его пальцы. Прикасаться к нему было одновременно страшно и очень правильно. Он ведь остался, хотя мог уехать.

Позже они сидели в темноте на полу в Димкиной комнате, почти не разговаривая. Когда экран его телефона засветился фотографией Рябининой и он бесшумно вышел в коридор, Лялька испугалась, что он опять вернется таким, как в тот раз в саду: напряженным и чужим. Но Ромка вернулся таким же, каким и выходил: молчаливым, немного уставшим и до сих пор испуганным. Он сел на прежнее место и не стал сопротивляться, когда Лялька подползла ближе и села с ним плечом к плечу. Ей подумалось, что, кажется, они, как те магниты, наконец повернулись правильными сторонами. А значит, все еще можно исправить. Ведь Ромка был ее, и Димка был ее. Ей хотелось сидеть так вечно, потому что в этой комнате находились два самых важных для нее человека.

Когда пришло сообщение от LastGreen’а, Лялька даже не стала его читать. Просто скинула сообщение с экрана и сильнее прижалась к Ромкиному плечу. И уснула так же — сидя на жестком полу и мечтая о том, чтобы эта ночь не заканчивалась.

Глава 23

И вокруг никого, кто тебе послужил бы примером.

Понедельник начался с того, что Роман обнаружил отсутствие телефона. Он попытался вспомнить, когда в последний раз им пользовался, но не смог. То ли в машине, когда спорил с Машей, то ли в киоске, когда покупал газировку.

Отсутствие телефона впервые ощущалось так остро, потому что разговор с Машей вчера вышел отвратительным, и нужно было срочно исправить ситуацию. А дурацкий телефон никак не находился.

Вчера Роман и сам был зол, а сегодня их ссора уже виделась ему в новом свете. Он, как ни крути, должен был посоветоваться с Машей перед разговором с отцом. Ну, то есть он все равно не считал, что должен был, но для Маши это было важно, поэтому Роману стоило все-таки поступить иначе.

Яичница подгорела, кофе убежал. Вкупе с пропавшим телефоном можно было считать начало недели просто «отличным».

Телефон обнаружился валяющимся на сиденье машины, и Роман порадовался тому, что машина простояла ночь на парковке, а не где-нибудь на улице. Покупать новый совсем не хотелось. Воткнув разряженный в ноль телефон в за­рядку, Роман посмотрел на часы. Если бы каким-то чудом утром понедельника в Москве не было пробок, он поехал бы к Маше, забрал ее у дома и отвез в универ. По дороге попросил бы прощения, пообещал бы больше так не делать, и все бы непременно наладилось. Но правда заключалась в том, что даже до универа он бы быстрее дошел пешком.

Бросив машину на парковке около универа за три ми­нуты до начала первой пары, Роман схватил с подставки телефон, едва не выломав гнездо зарядки, и, на ходу его включая, почти бегом бросился к корпусу. В мессенджер посыпались сообщения от деда, от мамы и от Ляльки. В чате с Машей была тишина. Мама спрашивала, какие у Романа планы на Рождество, дед желал спокойной ночи, а Лялька… Прочитав Лялькино сообщение, Роман споткнулся о ступеньку и едва не навернулся.

«Если бы Андрей увез меня сейчас, ты бы за мной не поехал?»

Сообщение было отправлено вчера. Кажется, сразу после того, как Роман в желании забиться в угол вырубил телефон. Холодея, он набрал Лялькин номер. Пока шло соединение, в голову лезло всякое. Спроси кто-нибудь Романа сейчас, какая пара у него первой, он бы не сообразил. Он вообще вряд ли вспомнил бы, что идет в универ. К счастью, Лялька на звонок ответила, и, кажется, ничего непоправимого не случилось.

Облегчение. Пожалуй, это чувство было основным в первые минуты разговора, а потом смущение от осознания ее детской упрямой влюбленности и… раздражение из-за того, что приходилось выверять каждое слово, каждую интонацию. Провожая бездумным взглядом опаздывающих студентов, он чувствовал себя так, будто ходит по краю обрыва туда-сюда, туда-сюда, словно нарочно делая все, чтобы наконец сорваться.

Когда Роман повесил трубку, пообещав Ляльке приехать, он понял, что плюс у этого разговора все-таки был: несколько минут он не думал о своей вине перед Машей. Правда, теперь вина стала вдвое больше, и, кажется, с этим он уже поделать ничего не мог. Наверное, это все потому, что он придурок, который умеет только ломать.

Маша, как обычно, сидела с Волковым. Занявший свое место Роман почему-то уставился на препода, хотя собирался повернуться к Маше и поздороваться. Но смотреть на них с Волковым было… Тяжело было. И больно. Пусть Роман и дурак, но он ведь ее любит. Правда любит. И все-таки не верит в то, что Маша смогла бы его обмануть и сделать что-то с ребенком от него. Мысли в голове путались, наскакивали одна на другую, и Роман уже не понимал, чего здесь больше: раскаяния, злости, обиды, недоверия или ревности.

Боковым зрением он уловил, как Маша наклонилась к Волкову, и, не удержавшись, взглянул на их парту. Они сидели голова к голове и смотрели на препода, чтобы не спалиться на болтовне. При этом Волков хмурился, пока Маша что-то ему втолковывала. Картина была привычной до зубовного скрежета. Маша наконец почувствовала его взгляд и повернулась к нему. Не улыбнулась. Впрочем, Роман и не ожидал другого. Сам он улыбаться тоже не стал, но прошептал: «Привет». На миг испугался, что Маша не ответит. Но она тоже прошептала: «Привет» — серьезно и весомо. И этим самым вновь будто заземлила Романа. Он почувствовал себя настоящим. Хотя, наверное, это было дико неправильно — чувствовать себя живым и настоящим только тогда, когда другой человек на тебя смотрит и с тобой говорит.

На перемене Роман направился к ним. Сердце бухало в груди так, будто он готовился сдавать экзамен.

— Привет, — негромко сказал он, ни на кого конкретно не глядя.

Димка протянул ему руку, хотя Роман и был готов в очередной