Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Борис Штерн

«Что же случилось? — спросил себя Нуразбеков. — Почему эта жирная гусеница с облегчением сбросила панбархатный кокон с байковыми панталонами и явилась на свет огромной прекрасной бабочкой? Ведь даже наблюдательный дворник Родригес, бляха № 3682, доносит, что с недавних пор вдова стала сочувственно относиться к „скубентам, жидам и сицилистам“, а когда клиенты окликают ее „хозяюшка“, не посылает „па h…“, как в былые времена, а весело откликается: „Ась?“

«Ответ один, решил Нуразбеков. — Вдову-хозяйку уколол или даже укусил купидон. То ли Черчилль, то ли Маргаритка. А может быть, оба вместе».

ГЛАВА 14. Этнографическая, или Графиня Узейро

Если ты попал в страну, где все подражают льву, то не подражай козе.

Там же у молодых состоялся медовый месяц. Жили па берегу озера Тана в круглой камышовой хижине с крышей из листьев диких бананов и беспрерывно занимались любовью. Ствол Гамилькара весь месяц пребывал в раскаленном состоянии, а ночами даже светился. В холодные ночи на офирском плоскогорье он согревал не хуже электрического радиатора. Пожалуй, па этом вертеле, не разводя огня, можно было бы приготовить шашлык.

Шоферы грузовиков (особая офирская нация со своим бонтоном — при малейшей аварии бросают грузовик и в скорби уходят в пустыню к верблюдам) разнесли известие о прибытии Гамилькара с невестой по селениям вдоль шоссейных дорог, а сигнальные барабаны сообщили его по офирским деревням быстрее, чем это сделали бы гонцы или газеты. Через пару дней нельзя было сыскать деревню, где никто не слышал про красивую и «дюже» толстую графиню Узейро.

Графиня начала познавать логонский экзотический быт. Например: Гамилькар, как и всякий уважающий себя офирянин, презирал американские презервативы. Да и какой резиновый или каучуковый презерватив подошел бы ему? Разве что пожарный брандспойт. И все же предохранительные средства у логопов существовали. Об офирских презервативах, этом предмете быта и национальной смекалки, следует сказать следующее: офирские презервативы изготавливаются — не то слово, — офирские презервативы культивируются, выводятся, селекционируются из гремучих и других змей — их, кстати, впервые описал для европейцев в «Африканских дневниках» русский врач и путешественник Игорь Федоров, искавший Эдем и попавший в Офир еще в середине прошлого века; но ему никто не поверил. Маленьким змейкам офирские аптекари удаляют ядовитые зубы. Когда змееныши подрастают, начинается дрессировка: им регулярно дают пробовать мужскую сперму, потом потихоньку натягивают па мужской фаллос, который они сосут, и тем самым приучают к мужской сперме, как к лакомству. Выведенную змеюку затем используют в качестве презерватива: гремучая змея не кусается, но от удовольствия крутит хвостом с погремушкой, женщины получают неслыханное наслаждение, а мужской оргазм доходит до рыка царя зверей. Стоимость такого живого презерватива достигает тысячи долларов, в зависимости от величины и вида змеи и толщины американского кошелька. Но бедняки пользуются простыми ужами; гремучие змеи очень уж дорогие, для местной знати и на тайный экспорт (контрабанду). Если кто скажет, что гремучие змеи в Африке не водятся, будет не прав — в Офире водятся; а женский обряд инициации производится именно гремучими змеями. Продолжая этнографическое отступление, нужно отметить, что у логонских женщин в древнейшем обычае было ходить с бананом — или даже с апельсином — внутри. Тщательно выбирается недозревший кривой твердокожий с пупырышками банан; мандрагоровый банан, особая порода бананов, похожих на мужской фаллос. 1). Вместо тампакса. 2). Для удовольствия. 3). И главное: для постоянного поддержания большого размера влагалища. В Офире женщины с небольшим влагалищем не в моде, как и мужчины с небольшим вставлялищем. Над ними посмеиваются, их престиж и социальное положение в офирском обществе находятся на низком уровне и т. д. Чтобы поступить в военное училище и дослужиться до «шака» (полковника) мужчина должен предъявить строгой придирчивой медкомиссии свое солидное достоинство. Офирское общество стихийно делится на длинно— и короткофаллых, вроде свифтовских партий остроконечников и тупокопечпиков. Отсюда и психическая болезнь лиульты Люси, у которой по офирским меркам норка была слишком мелкая и узенькая, но достаточно просторная для фрейдовского психоанализа.

Графиня Узейро полюбила офирскую флору и фауну как родную. Здесь зимовали все знакомые ей российские аисты и журавли. Все здесь напоминало Россию, недаром Россия, сколько себя помнила, стремилась к теплым морям и проливам, но вышла к холодному Берингову. «Що маемо — тэ маемо»,[56] — говорил Сашко. В древности слоны переселились из России в Офир. Однажды к хижине новобрачных подошел старый африканский слон, еще помнивший, наверно, своих русских предков, понюхал и шумно посопел хоботом, поклонился и похлопал ушами. Графиня Узейро никогда не видела живых слонов, но это животное показалось ей каким-то родным, добрым знакомым. Графиня сорвала цветок под ногой у слона. Слон понятливо попятился, покивал головой, признал ее за свою — хоть и не слониха, но тоже большая и белая. То же происходило и с носорогами. Носороги любили графиню, а львы даже стеснялись рыкнуть при пей. Графиня и купидоны — особая статья. Со всеми она дружила, не понимали ее только ослы. С верблюдами графиня Узейро не поддерживала отношений, верблюдов в Офир не пускали. Однажды Узейро хотела сесть на носорога, но носорог страшно испугался и сделал ноги. Злые зебры здесь путались с лошадьми и давали потомство полосатых мулов — мулы под графиню садились. Графиня Узейро боялась только мух цеце, но в Офире мухи цеце не водились, разве что изредка залетали в период дождей и кусали исключительно заблудившихся итальянцев.

Вскоре прежней графини Л. К. уже не существовало. Узейро Кустодиева облезла, сменила кожу, почернела, похудела, сиськи налились новым соком, как у девочки, бутоны набухли, ягодицы переживали вторую молодость. Такую графиню теперь мог бы полюбить сам Дмитрий Иванович Менделеев, который, как уже говорилось, преподавал ей в Смольном институте органическую химию. Гамилькар ходил в шортах, графиня Узейро прикрывалась набедренной повязкой.

Сашко был предоставлен самому себе, по Гамилькар в перерывах «между» задумчиво поглядывал на него. Вид обнаженного женского тела еще не успел Сашку надоесть, а может быть, женщины в Офире были красивее и стройнее тех, которых он раньше встречал в России и позже в Африке; и он смотрел на них во все глаза. Еще Сашко беспрерывно жрал и однажды обожрался бананами так, что свалился в желтую лихорадку. Температура была сорок внутри и снаружи.

— Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест, — произносил он в тяжелом бреду.

Его спасли, положив в постель юную офирянку; она взяла всю болезнь в себя, и Сашко выздоровел.

Сексуальность африканской природы разжигала графиню. В России природа красиво тиха, скромна и подчиняется человеку. Иногда российская природа взбрыкивает наводнением, извержением или засухой, по это не более чем «взбрыкивание», это забастовка разгоряченного коня, бодливой коровы, одуревшего пса на цепи. Она, российская природа, знает свое, отведенное человеком, место. В Офире наоборот — природа отвела человеку свое место. Нельзя было бы желать более необычного медового месяца. Листья диких банановых пальм пошли на строительство хижины. Собирали утреннюю росу раскинутыми на траве простынями, выжимали влагу в сосуды. Гигантские трехметровые цветы лобелии, словно огромные свечи в подсвечниках, торчали среди трав. Вокруг лобелий порхали колибри-нектарницы, они высасывали нектар из многочисленных маленьких цветочков, покрывающих поверхность этих пустотелых колонн, и своим ярким оперением напоминали драгоценные камни. Вся природа в Офире стояла, находилось в эрективном состоянии. Солнце весь день стояло в зените, а когда опускалось на отдых, то эректировала Луна и стояла турецким рогом. Стояла жара. И не падала. Все, все здесь напоминало графине мужское орудие производства. Ей довелось быть участницей фаллического ритуала; технология приведения в боевую готовность шкиперской гаубицы состояла в следующем: через сорок дней после свадьбы пришли живописные логонские женщины помочь и поддержать мужскую способность. Сняли с Гамилькара набедренную повязку, закопали его в мокрый песок, оставив торчащими нос для дыхания и эбонитовый член для противостояния. Плоский нос был не виден, Гамилькар сопел в две дырки, а в это время его[57] украшали цветами, гирляндами, золотыми кольцами, потом водили вокруг пего хороводы. On dit qtt'il a ete tres beau.[58] Так начался праздник дефлорации, посвящения девушек в женщин. Приводили молоденьких девушек и потихоньку сажали па торчащий вороненый ствол с пульсирующей гидравликой. Происходила отдача от каждого выстрела, девушки млели и отлетали уже женщинами. Вороненый ствол на глазах превращался в раскаленно-красный. К такому обычаю графиня Узейро не ревновала своего князя, к тому же это было любимое народное развлечение, а также неплохой способ охоты па крокодилов: любопытные крокодилы, особенно крокодилицы, вылезали взглянуть па этот земснаряд, на это чудо природы. Грелись рядом. Одна крокодилица даже почесалась, как корова о березку. Тут ей и конец пришел.