Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

Все слухи шли в колонию с воли. Игорь это знал прекрасно. Если такой слух пошел, то его источником мог быть любой. Правда, Игорю было неприятно, что могут подумать и на него, но все равно, рано или поздно строители узнали бы, для кого строят бараки.

А разметка будущей колонии уже началась.

— Почему чушь? — не согласился Пан. — Дрочить и то веселее будет. Одно ощущение, что рядом с тобой находится женщина, делает жизнь совсем другой.

После завтрака Игорь отправился в административный корпус оформлять бумаги, которые теперь, как он понимал, со смертью Горбаня потеряли свое значение и стали никому не нужны.

Он не ошибся.

— Наша работа вся пошла насмарку! — такими словами Вася встретил Игоря. — Наш подопечный Горбань „копыта“ отбросил сегодня ночью. Инфаркт миокарда. Или как там?

— У меня другие сведения! — сказал Игорь. — Говорят, что его казнили, как английского короля Ричарда: загнали раскаленный штырь глубоко в зад. Так что инфаркт иногда имеет совсем другие причины. Как это там в юмореске? „Что болит? Голова! А уколы куда делают? В задницу. Надо же, какая связь!“

Вася сделал такое удивленное лицо, что лишь очень опытный человек смог бы распознать игру в поддавки. Но Игорь таким жизненным опытом не обладал.

— Не может быть! — деланно удивился Вася. — Я могу показать тебе труп Горбаня. Тебя уже трупами не удивишь все равно, привык. У него очко в полном порядке. Ни следа от ожога.

— У английского короля тоже все было в полном порядке, — усмехнулся Игорь. — Просто ему предварительно вставили в зад полый рог с отпиленным концом, а уж потом загнали внутрь раскаленную железяку.

— И ты думаешь, это такая приятная процедура, что Горбань стонал от наслаждения? — усмехнулся Вася. — Он бы орал как резаный.

— Гражданин начальник, гражданин начальник! — насмешливо протянул Игорь. — Вам ли не знать, что существуют такие вещи, как кляп и „намордник“?

Вася не нашелся что сказать в ответ на предположения Игоря, и сразу перевел разговор на другую тему.

— Шеф приказал перебросить тебя на постройку женской зоны! — сообщил он, лукаво улыбаясь. — Будешь заместителем прораба. Зеки тебе за Горбаня — многое простить могут. Они считают, что это ты его раскрутил.

— Им уже объявили о смягчении внутреннего режима? — поинтересовался Игорь.

— Куда спешить? — засмеялся Вася. — Сначала надо быстро построить забор, бараки.

— Чем, интересно, женщины будут здесь заниматься? — поинтересовался Игорь.

— На швейке будут работать в три смены! — усмехнулся Вася. — И ночная будет самая почетная.

— Почему? — не понял Игорь.

Но Вася только загадочно усмехнулся и не ответил. Не мог же он все рассказывать заключенному, пусть и пользующемуся определенными привилегиями, вызванными, как понимал Вася, какими-то услугами Васильева начальнику колонии Дарзиньшу.

Сам Вася не знал о задумке своего шефа. Об этом никто и не должен был знать, потому что организация была суровая, и болтунов в ней не было, не задерживались на этом свете, а на том болтать разрешалось все, что угодно, от этого там зависело, куда тебя пошлют: то ли в рай, то ли в ад, то ли надолго задержишься в чистилище, которое, в понимании зека, действует наподобие пересыльного пункта, „пересылки“, короче.

Игорь счел нужным поинтересоваться насчет работы с бумажками. Она его очень заинтересовала.

— А когда папки лопатить? — спросил он. — Вдруг там еще что-нибудь интересное откопать смогу?

— Сможешь, как только зону построим! — согласился Вася. — Бумажки могут и подождать. Никуда они от тебя не уйдут. Это — твоя корысть. Не отнимут.

„Надо же! — усмехнулся про себя Игорь. — Как смещаются акценты в зоне. Нудная работа с бумажками, оказывается, корысть по сравнению с каторжным трудом в каменоломне. Это Вольер считал, что „великие горести оказываются всегда плодом корыстолюбия необузданного“, а в зоне знак минус зачастую превращается в знак плюс, в возможность выжить“.

— Но я же в строительстве ни бум-бум! — заметил Игорь.

— Там прораб бум-бум! — засмеялся Вася. — А ты для пригляду! Раз о тебе слух пошел, что ты следователь экстра-класс, то тебя станут побаиваться, воровать меньше будут.

— И здесь воруют? — удивился Игорь.

— Мы что, на Луне? — тоже искренно удивился Вася. — „Куда конь с копытом, туда и рак с клешней“. Знакома тебе такая поговорка? А раком здесь мастера ставить!

— Знакома! — согласился с правотой Васи Игорь. — То есть я буду выступать в роли надсмотрщика?

— Не совсем! — уклончиво ответил Вася. — Скорее помощника начальника колонии. И работать не за страх, а за совесть.

— Согласен! — решил Игорь, вызвав смех уже больше злорадный.

— Твоего согласия никто и не спрашивает! — отрезал Вася. — Что „хозяин“ скажет, то и должен делать.

И хоть неприятно было это слышать Игорю, но пришлось согласиться. Воли его здесь не было и еще целых десять лет не могло и быть…

Дарзиньш был очень доволен, что судьба забросила к нему в колонию Игоря Васильева.

Широк человек, во всем широк! А уж русский тем более. И хотя Дарзиньш не был чисто русским, у него только мать была русской, а отец латыш, из тех латышских стрелков, что охраняли Ленина, подавляли и расстреливали выступление левых эсеров, а потом, когда им разрешили вернуться домой, в Латвию, остались на своей второй родине, России, обзаведясь здесь женами и детьми, все равно Дарзиньш считал себя русским и после войны так расправлялся со своими бывшими соплеменниками, что сто очков давал любому стопроцентному русскому.

Дарзиньш был признателен Игорю Васильеву. Человек всегда признателен тому, кому он обязан спасением жизни, даже больше, чем родителям. Родителей не выбирают, их о рождении не просят и не подозревают, что это за штука такая — жизнь. Но когда вкусивший жизнь стоит перед опасностью потерять самое прекрасное, что есть на свете, и ему неожиданно дарят продолжение жизни, то он становится по гроб жизни благодарен тому человеку, который выручил его из лап смерти.

Конечно, Дарзиньш мог бы просто укрыть Игоря за своей широкой спиной, и пока „хозяин“ владел зоной, то и Игорь был бы пристроен на тихую, спокойную работу, такую, как перебирание старых бумаг, хотя иногда и старые бумаги хранят в своих недрах убийственную интригу, способную доставить немало хлопот.

Но Дарзиньш не мог допустить, чтобы такой грамотный, сильный, тренированный парень гнил среди человеческих отбросов, за которых он держал заключенных.

Смерть Горбаня, как ни странно, вполне устроила Дарзиньша. Передать дело в суд было значительно проще, но что там он наговорит на суде, предвидеть было невозможно, а потому и опасно. А смерть, она все списывала.

„Нет человека, нет проблем!“ — любил повторять слова человека, которому он всю жизнь подражал, Дарзиньш. И этот кто-то был — Джугашвили Иосиф Виссарионович, более известный миру как Сталин.

Ответа из организации не было, но Дарзиньш и не ждал его так скоро. Пока все проверят, переговорят, сверятся с потребностью, с возможностями, есть ли место в учебном лагере, где готовили профессионалов не только спецназовцы, но и советские ниндзя, призванные не только выжить в чужой стране, но и выполнить задание и, главное, вернуться с наименьшими потерями.

А пока надо было строить женскую зону, включавшую в себя не только барак для проживания, но и столовую, и баню. Единственное помещение, которое не надо было строить, была „швейка“, где работали и мужики, швей-мотористы. Теперь надо было этих мужиков отправлять кого на лесоповал, кого на механический, а кого и в каменоломню, где была самая низкая в колонии выживаемость.

Площадка для женского исправительного лагеря была в наличии еще со времен, когда возник вопрос о расширении мужской колонии строгого режима, но тогда до расширения дело не дошло. Площадку, на всякий случай, построили. Не очень большую, но и не маленькую, где-то с гектар, сто метров на сто, всего десять тысяч квадратных метров.