Владычица Жемчужины - Эрик Ластбадер

— Не очень далеко от Кундалы, — ответил он. — Центофеннни напали на наш след. Рано или поздно они появятся здесь.

— Ты сообщил Гуль Алуф?

Имммон заметил, что Нит Эйнон не упомянул ни собрание, ни Товарищество гэргонов. Что же в этом удивительного, если Эйнон знает реальную расстановку сил?

— Нет, не сообщил.

— Уверен, это неправильно.

— Сначала я хотел услышать твое мнение.

— Мое мнение? — Нит Эйнон попытался презрительно фыркнуть, однако тэй не мог фыркать, поэтому получившийся звук напоминал карканье и свист. — Я навсегда лишен нормального облика. Зачем тебе мое мнение?

— Потому что ты — это ты. И еще потому что ты отец Нита Сахора.

Взмахнув четырьмя крыльями, Нит Эйнон вернулся на сэсаловое дерево.

— Включи свет, эти звезды навевают тоску.

Щелкнув фотонным возбудителем, Нит Имммон включил свет.

— Я знаю, над чем ты работал перед смертью.

— Меня отправили в отставку, — резко ответил Эйнон, — и я снова занялся скульптурой.

— Конечно-конечно! Помню те сказки, которые ты и твой сын рассказывали всем желающим, — махнул рукой Имммон. — Ложь от первого до последнего слова.

Нит Эйнон поймал невидимую вошь в идеально чистых переливчатых перьях.

Придвинув стул поближе к сэсаловому дереву, Нит Имммон сел и вытянул длинные ноги.

— Послушай, я знаю, что ты считаешь меня частично виновным в устранении твоего сына.

— Какое оригинальное слово «устранение», — едко проговорил Эйнон, — такое удобное и… чистое.

Нит Имммон развел руками.

— Вообще-то здесь лучше сказать «убийство», — не успокаивался Нит Эйнон. — Так вот я считаю тебя соучастником убийства моего сына.

— В отличие от Нита Сэттта и Нита Нассама я не участвовал в травле, организованной Нитом Батоксссом.

— Считаешь, я должен благодарить тебя за то, что ты и пальцем не пошевелил для спасения моего сына?

— Меня бы тоже убили, если бы я попытался.

— Чудесное оправдание!

— Зато я жив, а Нит Батокссс мертв!

— Только не твоими стараниями. К тому же теперь у руля Нит Нассам.

Нит Имммон вздохнул.

— Нит Эйнон, я просто хочу помочь тебе.

— Мой сын мертв! Ни ему, ни мне не поможет ни один гэргон.

Имммон с грустью посмотрел на тэя.

— Я хочу попробовать доказать тебе, что ты не прав.

— Верни Нита Сахора.

— Я не могу совершить невозможное.

— Другим кастам мы даем обещания, особо не осторожничая.

— Но ведь мы в Храме Мнемоники, здесь только ты и я. Тебе, как никому другому, известны наши возможности.

— Если не можешь сделать то, о чем я прошу, нам вообще больше не о чем разговаривать.

Нит Имммон поднялся и поставил стул, стараясь, чтобы каждая из ножек попала именно на свое место. Все вещи в его апартаментах всегда находились в отведенных для них местах, меняя положение изредка, как этот стул. В этом строгом порядке таилась какая-то сила, как в отдельной формуле заклинания.

— Когда сюда придут центофеннни, — тихо, словно обращаясь к себе, проговорил Нит Имммон, — не уцелеет никто.

— Если это наказание за все войны, которые мы развязали, за горе и разрушение, что мы принесли, то нужно иметь мужество принять его.

— С каких пор ты стал фаталистом?

— Зачем притворяться, что знаешь меня, Нит Имммон. — Нит Эйнон поднимал то одну ногу, то другую — верный признак нарастающего волнения. — Гэргоны и все в’орнны вообще идут по неверному пути с незапамятных времен. Только мой протест всегда значил не больше, чем глас вопиющего в пустыне. Меня игнорировали, а когда я слишком высовывался, оскорбляли. Впоследствии злоба распространилась и на сына, который разрабатывал мои идеи.

— Ты был не один, Нит Эйнон, и твой сын тоже.

— Трус! Слишком поздно! Лучшие тому доказательства — твои голограммы. Ты пожнешь плоды собственного бездействия. Центофеннни сделают с в’орннами то же, что мы сделали с кундалианами. Надеюсь, у тебя хватит ума понять, что это самое подходящее наказание за наши преступления.

— Отказываюсь этому верить.

— Тогда покажи Гуль Алуф то, что показал мне, — посоветовал Нит Эйнон.

— Общение с Гуль Алуф — твоя новая причуда?

Тэй попытался рассмеяться.

— Возможно, Нит Имммон, это единственное, что у нас есть общего.

В палатке Миннума в городе За Хара-ат мягко горели лампы, и пахло жареной песчанкой и ба’ду. Колченогий соромиант склонился над огнем, колдуя над почерневшей сковородкой, на которой ярко-красные лепестки жарились в масле лимонника.

— Не знала, что ты так здорово готовишь, — сказала наблюдавшая за ним Джийан.

— У меня много скрытых талантов. — Миннум добавил немного корицы. — Когда живешь один, госпожа, приходится учиться готовить. Особенно такому гурману, как я. — Он взглянул на Джийан. — Простите за прямоту, но, по-моему, вам лучше присесть. У вас очень измученный вид.

— Наверное, постоянный риск накладывает свой отпечаток, — вяло улыбнулась Джийан, наливая себе чашечку крепкого ба’ду. — Так или иначе, спасибо за заботу.

— Вы голодны? Поешьте хоть немного!

— Все кажется таким вкусным! — Джийан сняла пробу. — Миннум, ты гений!

Колдунья отхлебнула ба’ду. Миннум разбил палатку внутри разрушенного храма на бульваре Исследований. Тонкие колонны минаретов были похожи на ночных часовых. Первая Матерь прислушалась к шорохам За Хара-ата. Джийан была уверена, именно они отпугивали кхагггунов. Лишь днем в компании архитекторов солдаты отваживались заходить на место раскопок. Ночью кхагггуны предпочитали отсиживаться за ионным барьером, возведенным месагггунами вокруг лагеря.

— Ну и что ты здесь нашел?

Миннум на секунду оторвался от сковородки и нерешительно взглянул на Джийан.

— Все наши трофеи в углу.

Соромианту было не по себе. Он успел проникнуться уважением к госпоже Джийан, поскольку понял, что она, кроме всего прочего, еще и рамаханская Избранная, провидица. Миннум боялся, что она узнает про яд-камень. А пока Джийан держала в руках сломанного идола, полуженщину-полумужчину.

— Любопытно, не правда ли?

— Очень! — Джийан осторожно провела по фигурке пальцем. — Очевидно, что это божок, хотя явно не кундалианский. Ты что-нибудь о нем знаешь?

— Нет, госпожа. Признаюсь, никогда не видел ничего подобного.

— Взгляни на его лицо! Что ты видишь?

Миннум молча покачал головой.

— Доступность и смерть, — сказала Джийан, — причем в равной мере.

Отложив идола, колдунья стала рыться среди других трофеев и вытащила ритуальный кинжал, который нашли рядом с яд-камнем. Сердце Миннума будто перевернулось в груди, и он выругался про себя за то, что не догадался спрятать странную находку.