История дзэн-буддизма - Генрих Дюмулен

«Океан дыхания» расположен в трех сантиметрах ниже пупка, то есть там, где расположен центр тяжести человека. В процессе медитации в этой точке сосредоточиваются жизненные силы, которые затем направляются на лечение недуга. Согласно дзэнскому учению «истинное лицо», «истинное прибежище», «Чистая земля» и «Амида» тождественны природе Будды, которую не следует искать вовне, но необходимо обрести в глубинах собственного высшего «Я».

Наиболее известным способом самовнушения является так называемый «масляный метод», который Хакуин постоянно рекомендовал, суть которого он не раз объяснял. Процесс начинается с создания мысленного образа чистого, нежного и прекрасно пахнущего куска масла, размером с утиное яйцо, который, мысленно помещенный в голову, вызывает приятное чувство. В голове должно возникнуть ощущение прохладной влажности, которая стекает к плечам, рукам, к соскам, а затем к внутренним органам – легким, печени, желудку и, наконец, достигает аппендикса. Боль, сосредоточенная в пояснице и внутренностях, должна стекать вниз подобно воде, пока во всем теле не возникнет ощущение мощного потока жизненной энергии, согревающего ноги вплоть до кончиков пальцев и пяток…

В процессе этого упражнения человек должен полностью отождествлять себя с жизненной энергией, поток которой, таким образом, полностью восстанавливается.

В конце трактата «Ясэн Канна» Хакуин уверяет нас в том, что упорная практика по методике отшельника Хакую полностью восстановила его физические силы. Болезнь отступила, и вплоть до преклонного возраста (восемьдесят два года) он отличался отменным здоровьем.

Личность и японский характер

Хакуин является последней видной фигурой в дзэн, которую мы рассматриваем в нашем исследовании, и стоит в длинном ряду религиозных деятелей, которые внесли существенный вклад в наше понимание восточной духовной культуры. Представители трех великих азиатских народов имели разные подходы к мистическому постижению. В Индии мистицизм Хинаяны и Махаяны имел тенденцию к уходу от проблем мирской жизни. Ранний буддизм во многом использовал систему йоговского сосредоточения, а сутры Махаяны, в свойственной для них метафизической манере и интуитивном монизме, часто перекликались с учением Beданты. Но при этом доктринальные расхождения примирялись базовой концепцией всех мистиков, согласно которой Абсолютное Бытие превосходит все мыслимые категории и доступно лишь внезапному интуитивному постижению.

Дзэн зародился в Китае, где конкретное постижение реальности подкреплялось безжалостной фронтальной атакой, которая осуществлялась незамедлительно. То, что дзэнские наставники периодов Тан и Сун осуществляли с неподражаемой виртуозностью, сопоставимо – возможно, с некоторыми натяжками – с действиями летчиков-камикадзе в период Второй мировой войны. Иными словами, происходило физическое и духовное столкновение с Абсолютом. Этот мистицизм, впитавший в себя черты натуралистической философии даосизма, стал оперировать космическими категориями. «Природа» становится главным понятием китайского чань-буддизма, а основной методикой – практика коанов и дзадзэн. Многие наставники, обессмертившие свои имена в дзэнской литературе, способствовали сохранению китайского духа и распространили это влияние на последующие поколения.

Японские мастера не привнесли в учение ничего принципиально нового. И все же не вызывает сомнения тот факт, что японский дзэн принял новые формы, что подтверждается его исключительной живучестью. На протяжении всей японской истории мы постоянно сталкиваемся с теми или иными проявлениями специфичности дзэн как национальной религии. К концу нашего исследования эти следы проявились наиболее отчетливо, так как ни один японский наставник не повлиял на формирование духовности своего народа, как Хакуин. Именно поэтому его так ценят все приверженцы дзэн.

На симпозиуме, о котором недавно писали японские газеты, три знаменитых представителя буддизма выражали свое отношение к растущей популярности религии среди представителей всех слоев японского общества. Первый докладчик сделал попытку защитить соотечественников от расхожих обвинений в иррациональности, впечатление о которой создается во время краткого пребывания в стране, особенно у представителей христианских цивилизаций. По его утверждению, японская религиозность приняла новые формы: «В центре комнаты стоит единственный стол. В токономе (в нише) установлена ваза с единственным цветком, а над ней висит рисунок, выполненный тушью. В комнате царит абсолютная чистота. Взгляду стороннего наблюдателя не на чем остановиться, ибо в комнате нет ни одного буддийского предмета. И все же здесь, в чистоте и простоте убранства, которые способствуют умственному сосредоточению, ощущается буддийский дух <…>». Он продолжил свой рассказ о чайной церемонии и искусстве аранжировки цветов (икебана) как об отражении дзэнского религиозного сознания. Второй не согласился с первым оратором и заявил, что ограничение буддизма рамками натурализма искажает истинную веру. Как бы там ни было, стремление к аскетическо-художественному образу жизни является несомненной особенностью японского характера, нашедшего в дзэн свое высшее выражение.

Несмотря на то что Хакуин не может считаться величайшим дзэнским художником, он уникален тем, что сумел сочетать высшую степень просветления с врожденным художественным даром. Его искусство стало порождением мистического опыта и было направлено к мистическому постижению. Даже в прозаических произведениях его язык отличается живостью стиля, богатством воображения и оригинальностью. Его известная песня о просветлении раскрывает сущность монистического мироощущения мистика. Подобно любому другому пантеистическому стихотворению, она монотонна, но при этом насыщена страстным религиозным порывом:

С времен начала все живые существа есть будды.Как в случае с водой и льдом:Лед без воды не существует,А вне живых существ где будд сыскать?..

Врата единства следствий и причин для них открыты.Ни двойственность, ни тройственность не могутпуть им преградить.В безличном личностного пребываяИ уходя иль возвращаясь, они вовеки остаются недвижимы.И, мыслью ухватившись за ее пустотность,В своем поступке каждом внемлют гласу Правды.Нет края и конца самадхи небесам!Как Четверичной Мудрости луны прозрачен свет!Но разве в этот миг они не обретают все?Как только Истина извечного покоястановится доступной им,Землею Лотоса Небесной Чистоты становится земля,А это тело – Телом Будды.

Этот праздничный гимн был написан Хакуином в экстатическом состоянии. В повседневной жизни он пел хайку, выражая одним мазком кисти вселенскую природу обыденных вещей. Еще более впечатляют его рисунки, в которых он выражает небесные понятия земным живописным языком и возвеличивает земное до запредельного. Он рисовал изображение Кваннон (кит. — Гауньинь), буддийскую богиню мудрости и сострадания, придавая ей сходство с земной женщиной. Его пейзажи приближаются по стилю к хайга, где дух чая обручается с хайку.

Крайне редко Хакуин нисходит до обыденных сюжетов. Даже в тех случаях, когда его картины непосредственно не связаны с религиозной темой, в них угадывается глубокое дзэнское содержание. Его добродушный и созерцательный юмор лучится дружелюбием и сердечной теплотой. Зрелый гуманизм и глубокая религиозность в сочетании с утонченной художественной восприимчивостью к явлениям природы придают его дзэн особый, японский характер.

Аскетические и нравственные аспекты философии японцев, которыми характеризуется и дзэнское учение, в определенной степени контрастируют с их эстетическими наклонностями. Религиозная окраска образа жизни вне нравственности может потерять всякий смысл. В своем религиозном служении, аскетизме и безмерном терпении Хакуин ни в чем не уступал христианским мистикам и во всем следовал призывам своей высшей природы. Для него было ясным как день, что без astine et sustine, то есть «без воздержания и поддержания», нельзя сорвать ни одного духовного плода.

За годы скитаний «святое безумие» привело его на грань физического и психического истощения. После восстановления подорванного здоровья он остался таким, каким и был, чего не скажешь о случаях неадекватного поведения псевдомистиков. Болезнь не отразилась ни на его личных качествах, ни на том высоконравственном образе жизни, который он вел. Однажды он уговорил больного бонзу перенести свое скорбное ложе в зал для медитаций, чтобы повторить опыт просветления древнего наставника, который обрел просветление в болезни и поклонении Будде. По мнению Хакуина, любую немощь можно было преодолеть силой разума.

Свое религиозное служение он сочетал с учительством. Следует признать, что монистическая доктрина дзэн не проводила различий между добром и злом. Однако, подобно всем добросовестным просветителям, Хакуин убеждал крестьян вести праведную жизнь. Он был одним из тех наставников, деятельность которых достигла в Японии такой популярности, о которой в Китае не могло быть и речи. Само собой, и в Японии были просветленные, которые в своем безразличии к мирянам наставляли лишь круг избранных учеников. Тем не менее именно японские адепты дзэн стали носителями народной религиозности. В наши дни обе тенденции сохраняются, хотя и не совсем понятно, которая из них превалирует. Несмотря на то что в мистике дзэн проявляет аристократические тенденции, без оглядки на психологию простых граждан не может быть и речи ни о каком серьезном влиянии.