Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925 - Марк Д. Стейнберг

детей, многие из которых сбивались с пути; распространение заболеваний, особенно сифилиса, обусловленных аморальным поведением и городскими условиями, а также холеры, обусловленной скученностью и плохими санитарными условиями; растущий приток в город опасных чужеродных элементов (иностранцев, цыган, евреев, опустившихся бедняков из пригородов); угрозы, исходящие от лиц обоего пола, которые выдают себя за респектабельных членов общества, но имеют корыстные и грабительские цели; популярность «пошлых» и «некультурных» развлечений, таких как кафешантаны, ночные клубы, мюзик-холлы, парки аттракционов, кинематограф, автогонки, матчи по реслингу[281].

Идеологи марксизма в России, как и в других странах, пытались разрешить эти противоречия с помощью диалектики, рассматривая прогресс как часть исторического процесса и оправдывая высокую цену, которую приходится платить за него, тем, что в результате исторического развития все ужасы современной жизни логично приведут к счастливому будущему. Часто при этом современный промышленный город как место динамичного развития, научного просвещения и социальной борьбы противопоставлялся темной, скованной традициями, пассивной деревне. Для нашего исследования наиболее существенно то, что подобный взгляд на современный город мыслился как «пролетарский». Пролетариат, как уникальный продукт современной индустриальной цивилизации и эмбрион социалистического будущего, считался классом, наиболее подготовленным для того, чтобы понять современную городскую жизнь во всем ее многообразии. «Сознательные пролетарии» по определению, как ни одна другая общность до них, были приспособлены к тому, чтобы постичь позитивное значение города, почувствовать себя как дома в современном ландшафте улиц, фабрик, машин, городских потоков и социальных конфликтов. Писателям-рабочим как творческим выразителям подобного, социально и идеологически обусловленного, классового мировоззрения полагалось питать особенно сильное и искреннее пристрастие к энергичной индустриальной среде города, испытывать симпатию к мегаполису, так как он источник власти и знаний, пространство борьбы и надежды, а также понимать диалектико-исторический смысл противоречий современной жизни. Как уверенно заявил в 1914 году один из критиков-марксистов в рецензии на «Первый сборник пролетарских писателей», «пролетарские поэты ясно видят и сознают, что современный город – арена борьбы, кипучий центр скоплений освободительных армий, борющихся за новый мир»[282]. Внутри же урбанистического пространства сознательным пролетариям, и прежде всего рабочим писателям, полагалось понимать и любить самые современные элементы городского ландшафта: фабрики и машины. Считалось, что рабочие писатели, проникшись историческим оптимизмом пролетарского мировоззрения, не могут не питать великой любви к фабрикам и машинам. А любой гнев рабочих писателей по поводу современной промышленности имеет мишенью отнюдь не фабрики и машины: «Этот гнев направлен не против фабрики, машин, а против всего старого общественного уклада. Сама фабрика порой пролетарию кажется даже близкой и родной», как говорил литературный критик – большевик в сборнике произведений пролетарских писателей [Фриче 1919: 88; Львов-Рогачевский 1914: iii-iv; Клейнборт 1913е: 175–176; Клейнборт 1913f: 167][283]. Утверждалось, что «сознательные» пролетарии понимают, «что в вихре и шуме вертящихся колес зарождается новая жизнь, новые думы, рать сильных борцов за светлую долю» [Полянский 1918а: 5].

Современный город действительно завораживал рабочих писателей, но немногим из них удавалось твердо придерживаться столь ясного и однозначного отношения, как предписывали ученые марксисты. Мало кому удавались – если вообще удавались – успешные попытки почувствовать себя в городе. Рабочие писатели соглашались с доводами об историческом и эстетическом значении современной городской жизни, но все равно даже самые сознательные из них воспринимали город и завод как чуждые и подчас зловещие. Частично проблема заключалась в противоречивости марксистских взглядов на модерность. Марксисты, с одной стороны, признавали жестокость урбанизированной индустриальной реальности, с ее эксплуатацией, разочарованием, декадансом, мучительной дисгармонией, а с другой стороны, воспевали ее динамизм, энергию, производительную мощь, эмансипацию. Весьма важно, что свою радикальную критику современного индустриального общества они облекали в диалектическую форму, обещая в теории качественный переход: жестокость капиталистической реальности неизбежно приведет в силу заключенных в ней противоречий к появлению общества, в котором все человеческие существа будут жить, достигая максимального развития своих способностей и максимального удовольствия. Этот парадокс сформулировал Маршалл Берман, сказав, что Маркс надеялся «излечить раны, нанесенные современностью, именно с помощью более глубокой и сильной современности» [Берман 2020: XX]. Марксизм пронизан этим парадоксом, который не всем удавалось благополучно разрешить, и менее всего городским рабочим, для которых тяготы современной жизни были ежедневным опытом, данным в непосредственных ощущениях.

Повседневный опыт влиял на отношение рабочих к городской жизни и машинной индустрии: с одной стороны, город и фабрика давали средства к существованию и открывали новые возможности; с другой стороны, условия жизни и труда были тяжелыми, порой опасными. Субъективный опыт накладывал отпечаток и на восприятие рабочими городского ландшафта, и здесь важную роль играли традиции крестьянского антиурбанизма; дискурс популярной прессы о современной жизни в городе; литературные образы города, фабрики, машин, с которыми рабочие встречались по мере освоения грамоты и приобщения к чтению; идеологические установки, которые они приобретали по мере политизации. Но рабочие не только воспринимали различные влияния, формировавшие их взгляды на город. Рабочие сами сознательно использовали образы города, фабрики, машины, чтобы описать свои идеи, ценности и чувства. Индустриальный город являлся одновременно и физическим пространством, в котором рабочие жили и трудились, и важным образом, символическим ландшафтом, благодаря которому они могли выразить чувства и мысли, вызванные общественным устройством, человеческими отношениями, жизнью в целом. Современный индустриальный город представал и как реальный ландшафт, требующий внимания, формирующий способ восприятия, и как средство интеллектуального выражения. И в восприятии, и в выражении центральное место отводилось эстетике и этике. Если современный город описывался и воспринимался одновременно как угнетающий и освобождающий, как зловещий и витальный, то это вопрос красоты и морального чувства, а также классового чувства и исторического развития.

«Прекрасный город-зверь»

Некоторые из наиболее политизированных рабочих писателей, вооруженные эстетикой модернизма и диалектикой марксизма, прикладывали большие усилия, чтобы описать позитивные стороны урбанизма. При этом они рассматривали современный город не только с интеллектуальных позиций: как место, где займется заря лучшего будущего, – но также с эмоциональных и эстетических позиций: как место, которое выступает объектом любви, восхищения и одобрения, согласно новым критериям и стандартам красоты. Во многих стихах и рассказах, отобранных издателями-марксистами (по преимуществу большевиками) для «Первого сборника пролетарских писателей» (1914), говорилось о сильном впечатлении, которое производит город[284]. В опубликованных текстах миграция крестьян в Петербург и другие промышленные центры оценивалась как процесс печальный: в города уехало так много молодежи, что «в селе-то и песни теперь не услышишь», сетует старый лесоруб, – но необходимый, поскольку за городом будущее: «недаром зря все наши ребята и девки уехали», признает тот же рабочий [Торский 1914: 24]. Оказавшись в городе, молодые рабочие из крестьян сталкивались с его