Неизвестный Берия. За что его оклеветали? - Юрий Мухин

– За ваше здоровье, товарищи, – поднял фужер хозяин дома, – и чтобы ничто не мешало нам двигаться вперед!

Все выпили, приступили к закускам, Берия долил вино в фужеры.

– Я ценю вашу самостоятельность, Георгий и Никита, – Сталин прожевал и проглотил кусочек языка, – я хотел бы, чтобы вы в ЦК были совершенно самостоятельны и работали, не оглядываясь на меня. Вы же знаете, что я даже просил пленум ЦК не назначать меня секретарем и освободить от работы в партии, – Сталин положил в рот еще кусочек и на время замолчал. – Но, понимаете, – продолжил он, – что-то мне не нравиться в этой вашей кампании против космополитизма. Какую газету ни откроешь, а там каждый день евреи, евреи и евреи. Мне кажется, что мы пересаливаем с этими евреями. Так мы из интернационалистов, сами того не желая, превратимся в антисемитов. В конце концов, наша цель это строительство Коммунизма, а не борьба с еврейскими недостатками. Это один, очень небольшой по численности народ из всех народов СССР, а мы столько пропагандистского пыла на него тратим.

– Товарищ Сталин! – тут же возразил Маленков. – Вы просто не представляете, сколько сигналов на евреев поступает и к нам в ЦК, и на места!

– Почему не представляю? – не спеша, ответил Сталин. – И сколько сигналов нашло подтверждение?

– Ну, мы пока проверяем, – несколько смутился Маленков.

– Строго говоря, – вступил в разговор Берия, – основная масса этих сигналов пересылаются для проверки в МГБ и МВД. Следователи завалены ими, и в подавляющем числе эти сигналы яйца выеденного не стоят, а на проверку требуют огромного времени.

– Раз мы за такие сигналы начали ордена давать, то теперь мы этими сигналами захлебнемся, – напомнил Сталин, – многим охота орден за бумажку получить.

Хрущев понял, что Берия уже кое в чем успел разобраться и переговорил со Сталиным. У Никиты в голове возникла смутная комбинация, связанная с тем, что с понедельника министром внутренних дел станет Берия и Берия будет отвечать за арестованных евреев, но Никита не успевал эту комбинацию обдумать, а лишь решил не присоединяться в своем мнении к Маленкову.

– Товарищ Сталин прав, Георгий, – поддержал вождя Хрущев, – надо эту кампанию прекращать. Вернее, не так – прекращать ее вести так огульно. Надо Суслову сказать. Когда суд кого из евреев осудит, тогда и писать. А то еще ни одного приговора нет, а Суслов заставляет редакторов газет в каждом номере про этот космополитизм писать, – перевел Никита стрелки с Маленкова на секретаря по пропаганде Суслова.

– Ну, ладно, – сказал Сталин, увидев, что гости уже закончили закусывать, и спросил, – приступим к супу?

Сталин встал, отодвинул свой стул от стола и направился к сервировочному столику, а сердце у Никиты бешено забилось. Еще раньше к столику подошли Берия с Маленковым, Лаврентий открыл супницу, предлагая Сталину налить себе первому. Хрущев встал, сунул руку в карман пиджака, зажал в пальцах обе ампулы, повернул их вертикально и большим пальцем нажал на их шейки, почувствовав хруст стекла. Сталин Берия и Маленков стояли спиной к нему, оценивая поднимающийся из супницы запах куриного бульона. Никита пошел к ним, огибая торец стола, на долю секунды задержался, вынул из кармана руку и стряхнул содержимое ампул в фужер Сталина, в котором было еще на треть вина. Снова сунул руку в карман, вложил ампулы в платок, вынул руку и подошел к сервировочному столику. Все произошло так быстро и незаметно, что и сам Никита не до конца осознал, сделал он это или нет. И только правая рука, на указательном пальце которой чувствовалась мокрота, непроизвольно пыталась вытереть ее о брючину.

Дальнейший ужин проходил у Хрущева, как во сне с чувством неутолимой жажды. Он не любил вина, а тут начал пить его и пить, оправдываясь, что селедка была слишком соленой, его с улыбкой поддерживали, но к десерту вино закончилось, и Маленков рассмеялся.

– Да ты, Никита, совсем грузином стал!

А поскольку Маленков был как бы самым крайним, то он вышел из столовой, через минуту вернувшись еще с двумя бутылками «Маджари». За десертом, начали обсуждать проект постановления Верховного Совета об объединении МГБ и МВД, и проект распоряжения Сталина о кадровых назначениях в объединенное министерство. Кандидатур было очень много, вспоминали достоинства или недостатки каждого и целесообразность назначения его в должность, посему ужин закончили незадолго до полуночи.

Хрущев упал на заднее сиденье своего автомобиля, тело ломило, как от тяжелой физической работы, страшная усталость навалилась на Никиту, его тянуло в сон. В лобовом стекле фары высвечивали редкие падающие снежинки и стоящие вдоль дороги заснеженные ели. И тут Хрущев вдруг вспомнил обстоятельство, которое как током поразило его.

Лет двадцать назад он, тогда еще секретарь Бауманского райкома ВКП(б) Москвы, вдруг узнал, что в молодые годы Сталин писал на грузинском языке стихи, причем настолько хорошие, что их печатали практически во всех выходящих до революции сборниках грузинских стихов и даже в школьных учебниках. Ему пришла в голову мысль, разучить какой либо стих Сталина, чтобы при случае на каком-либо собрании щегольнуть этим, и понравиться Сталину, который к тому времени становился все более авторитетным и уважаемым. Ему нашли переводы стихов Сталина на русский язык, Никита выбрал, как ему показалось, самый подходящий стих, разучил его, но случай щегольнуть декламированием так и не представился. То стихотворение Сталина, которое, как ему казалось, он напрочь забыл, теперь всплыло в памяти:

Шел он от дома к дому,В двери чужие стучал.Под старой дубовый пандуриНехитрый мотив звучал.

В напеве его и в песне,Как солнечный луч чиста,Жила великая правда —Божественная мечта.

Сердца, превращенные в камень,Будил одинокий напев.Дремавший в потемках пламеньВзметался выше дерев.

Но люди, забывшие Бога,Хранящие в сердце тьму,Вместо вина отравуНалили в чашу ему.

Сказали ему: «Будь проклят!Чашу испей до дна!..И песня твоя чужда нам,И правда твоя не нужна!

Мистический ужас охватил Хрущева – он влил в вино Сталину отраву точно так, как и предугадывал Сталин более пятидесяти лет назад! И влил потому, что ему не нужна была правда Сталина!

«Нет! – упокоил себя Никита. – Нет у Сталина никакой правды, нет у него божественной мечты! Вся правда у Ленина, а я спасал великую ленинскую партию большевиков!»

Дома Нина вышла из спальни в халате, наброшенном на ночную рубашку.

– Голоден?

– Нет, ложись, Нина, я сейчас тоже лягу.

Хрущев зашел на кухню и подошел к печи водяного отопления дома, открыл чугунную дверцу топки. На колосниках лежал раскаленный антрацит. Никита достал из кармана платок с пустыми ампулами и бросил в топку, платок немедленно вспыхнул, запахло горящей тряпкой, через мгновенье в пламени платка показались ампулы. На глазах они покраснели от жара, стекло начало размягчаться и оплывать. Хрущев бросил на них совок угля и пошел мыть руки. Мыл долго и тщательно.

Он вспоминал – тот исполнитель в Киеве говорил, что яд действует самое скорое через половину суток, – поэтому ложился спать с уверенностью, что успеет выспаться до наступления ожидаемого события. Но телефон разбудил его в два часа ночи.

Смерть вождя

Звонил Игнатьев.

– Несколько минут назад позвонила охрана Сталина, считает, что Сталин потерял сознание. Я пока поднял только врача Сталина Смирнова, он одевается. Я сейчас выезжаю на Ближнюю…

– Заезжай ко мне, поедем вместе! Жду у ворот! – Хрущев положил трубку и начал быстро одеваться.

В коридоре дачи их ждали встревоженные телохранители Сталина, помощник коменданта и Бутусова.

– Что случилось? – тихо спросил их Хрущев.

– Мы это….– начал и замялся телохранитель Хрусталев, – ну, в замочную скважину иногда смотрим, что товарищ Сталин делает – спит или нет. Ну, и где-то без пятнадцати два заглянули, а товарищ Сталин на ковре лежит. Мы вбежали, а он непонятно – вроде как спит и во сне похрапывает, но странно как-то. И еще… – Хрусталев вновь замялся, – обмочился он. Мы его на диван перенесли и сразу товарищам Игнатьеву и Смирнову позвонили.

– Так, – сказал Хрущев и тут же скомандовал Игнатьеву и Смирнову, – разбувайтесь! – и сам быстро снял ботинки. – Охрана пока постоит здесь, чтобы не сильно шуметь, а мы тихо идемте!

Они в одних носках, стараясь бесшумно идти по ковру, вошли в комнату и подошли к дивану. Сталин лежал на спине и действительно слегка похрапывал. Смирнов опустился на колени осторожно взял Сталина за запястье руки, потом пощупал пульс, всматриваясь в лицо, затем вставил в уши стетоскоп и, осторожно отбросив плед и расстегнув на груди Сталина рубашку, стал выслушивать сердце. Затем встал, покусал губы и прошептал.