Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы. - Владимир Поликарпов

Из всех этих данных о заказах на 3-дм пушки следует, что даже при столь выгодных условиях, побуждавших фирмы торопиться с исполнением, контракты оказались не по силам ни Путиловскому, ни группе «Царицынских» заводов.

Тягу «частной инициативы» к военной наживе власть использовала как для решения практических задач в снабжении фронта, так и для того, чтобы по возможности переложить с себя на заводчиков и «общественных деятелей» ответственность за скандальный провал. Насаждать представление о превосходстве казенного производства вооружения над частной военной индустрией Маниковский был заинтересован также и вследствие собственной уязвимой позиции, получая постоянные разносы и «цуканье» из Ставки, от августейшего «верховного артиллериста»[178], огражденного от всякой критики и доносившего до царя свое недовольство состоянием снабжения, работой якобы не подчиненного ему аппарата.

Артиллерийское ведомство еще перед войной и в ее начале занялось не только расширением своих заводов, но и постройкой и проектированием новых. На протяжении 1915–1916 гг. Военное министерство провело через Совет министров несколько решений об ассигнованиях, но в июне 1916 г., при составлении бюджета на следующий год, возникло разногласие из-за того, что, как обнаружили финансовое и контрольное ведомства, ГАУ намечало создать, в условиях военной дороговизны и при опустошенной казне, 11 крупных заводов, хотя возможность использовать их в ходе текущей войны вызывала сомнения.

Уже в этот момент артиллерийскому ведомству при составлении бюджета на 1917 г. пришлось придать своему заводскому строительству вид своеобразной программы. 15 июня 1916 г. Государственный контроль в ответ на требование ГАУ дать денег на очередной (15-й) завод — Уфимский завод взрывчатых веществ — выдвинул условие: прежде решить вопрос, возможно ли одновременно соорудить все намеченные заводы. Взвесив затем «степень необходимости каждого из них», следовало выделить первоочередные объекты, а строительство остальных отложить до конца войны. В совещании, созванном Военным министерством по настоянию Государственного контроля, соглашения о постройке Уфимского завода достигнуто не было. Представители Министерства финансов и Государственного контроля не шли на уступки, добиваясь, чтобы сооружение заводов военного ведомства развивалось по определенному «общему плану», имеющему хоть какие-то границы. Но сколько-нибудь существенно ослабить этот неотступный военно-промышленный нажим на финансы им не удалось: бюджетные соображения отодвинулись на задний план перед политическими.

6 августа Д.С. Шуваев обратился к председателю Совета министров за санкцией на образование при Военном министерстве особого совещания для рассмотрения вопросов, связанных с этим планом. 12 августа Совет министров распорядился передать спорное дело о заводе взрывчатых веществ в «Особое под председательством генерала от инфантерии П.А. Фролова совещание из высших чинов заинтересованных ведомств». Созданное по частному поводу совещание Фролова должно было заняться «общим планом сооружения намеченных военным ведомством заводов», выясняя «степень неотложности каждого из них». 25 августа совещание Фролова утвердило ассигнование, послужившее поводом для этого спора{680}.

600-миллионная[179] программа строительства 38 артиллерийских заводов была оформлена в виде доклада ГАУ военному министру от 20 октября 1916 г. По существу, в ней содержалась сводка не бумажных проектов на будущее, а, скорее, мер уже исполненных или вполне обеспеченных правительственными решениями и ассигнованиями. Знаменитую таблицу о мнимой миллиардной экономии, приносимой казенными заводами, никто не мог подвергать сомнению, и она оправдывала артиллерийский натиск на финансы империи. Лишь в отношении двух объектов программы — орудийного завода (37,5 млн. руб.) и снарядного отделения сталелитейного завода (138 млн. руб.) — окончательное решение к марту 1917 г. еще не было принято из-за неготовности расчетов. Однако нет каких-либо признаков того, что правительство намеревалось их отклонить.

Итак, заводская «программа Маниковского» еще до выхода ее за пределы Канцелярии Военного министерства была по частям на две трети утверждена правительством. Появление же этого документа в качестве программного можно объяснить, с одной стороны, стремлением Маниковского твердо гарантировать проекты, в случае ее утверждения, от возможных в будущем попыток урезания (на «культурные» нужды государства, о чем упоминается в тексте доклада), а с другой — желанием представить под видом «программы», скорее, некий отчет о проделанной его ведомством работе, для оправдания против обвинений со стороны великого князя Сергея Михайловича.

Генерал Маниковский и немецкие диверсанты

Опасность для дальнейшей судьбы заводской программы, да и для всего режима надвигалась с другой стороны, и ее ясно видел Маниковский, сознававший себя одним из немногих, кто готов этой угрозе деятельно противостоять. Похваляясь, что еще в 1905 г. приобрел опыт подавления беспорядков, он заявлял, что и теперь не остановится перед «палкой» и «висельницей» для либералов, что он противник «гуманничания», «мирволенья и пасования» перед забастовщиками, всегда готов дать им урок. Приведенный в ярость попустительством, проявленным, как он считал, со стороны военного министра А.А. Поливанова (стачка Путиловского завода), Маниковский, опередив доклад, направленный самодержцу председателем Совета министров Б.В. Штюрмером по тому же вопросу, сам примчался в Ставку. Согласно записи М.К. Лемке, 14 марта начальник ГАУ, «сидя утром за кофе в собрании», «довольно громко говорил с артиллеристами о рабочих казенных артиллерийских заводов и высказывал, что с ними нужна твердая власть», хотя при этом и «вникание в их материальные условия. Такой политики он и держится». Приподнятое состояние духа объяснялось тем, что Маниковский получил аудиенцию у царя и имел возможность доложить ему «о своих деловых», но «принципиальных расхождениях с Поливановым, особенно в области рабочего вопроса. Уехав отсюда, он стал еще тверже на своем посту», а Поливанов в этот же день получил оскорбительную отставку{681}.[180] Преимуществом казенных заводов перед частными Маниковский считал их недоступность для революционной заразы.

Накануне революции в письмах Барсукову в Ставку он постоянно возмущался и скорбел по поводу бездействия высшей власти перед лицом назреваюшего военного бунта. Он яростно клеймил окружение Николая II за то, что министры не принимают мер и никто даже не решается открыть Верховному главнокомандующему глаза. Он попытался сделать это сам, пробившись 4 ноября 1916 г. на аудиенцию к царю, был обласкан и тут же произведен в генералы от артиллерии. Бдительный генерал и от других не скрывал своей тревоги: в армии подготовляются «адовы планы»{682}. Мог ли он предположить, что век спустя именно из-за этого получит обвинение в национальном предательстве. Ныне Маниковский разоблачен как соучастник «целенаправленной подрывной акции с целью свержения существующего строя, организованной группой лиц», включавшей военное руководство заводов, в интересах американских банкиров и при содействии «немецких диверсантов»{683}.[181]

Улики отыскались в произведении С.П. Мельгунова (1931) о либералах-заговорщиках.

При определении его жанра автор и сам колебался: роман? история? «Думаю, что последнее». Своей задачей в этом сочинении он считал заставить оказавшихся в эмиграции участников событий поделиться сведениями или «хотя бы в полемической форме высказать свои предположения» о заговорах перед Февралем. И соответственно, сам не скупился на провоцирующие «предположения и догадки».

«По словам Хатисова, — писал Мельгунов, — Львов говорил, что у него есть заявление со стороны ген. Маниковского, что армия поддержит переворот»{684}. В этом вторичном (через Г.Е. Львова и А.И. Хатисова) пересказе «заявления» Маниковского еще можно прочитать все то же отчаяние перед грозной перспективой, но Мельгунов своим истолкованием придал ему смысл чуть ли не клятвенного обязательства перед заговорщиками.

Однако это, в истолковании Мельгунова экстраординарное и поразительное, заявление Маниковского историк взял даже не из третьих рук. Источником ему послужила статья С.А. Смирнова в «Последних новостях» 1928 г. При этом вовсе не случайно Мельгунов, ссылаясь на нее, не воспроизвел текст дословно. Там было сказано более интригующе — не только то, что, по мнению генерала, «армия поддержит переворот», но что и сам он не останется в стороне: Маниковский «может быть рассматриваем, по полученным им [А.И. Хатисовым] в Москве сведениям, как сочувствующий проекту дворцового переворота и могущий оказать в этом деле свою поддержку», — так (по сведениям Смирнова, полученным «из первоисточника»), передал позицию Маниковского Хатисов великому князю Николаю Николаевичу, беседуя с ним 1 января 1917 г. В это не поверил и сам Мельгунов и, понимая, что как раз имеет дело с «предположением и догадкой», версию Смирнова «успокоил», ослабив своим все-таки хоть сколько-то более правдоподобным пересказом.