На грани риска - Виталий Волович

– Яковлев, - сказал, протягивая мне руку, невысокий, коренастый человек. У него была рыжеватая бородка и темные, с хитринкой глаза, поблескивающие из-за стекол очков.

Это был главный специалист по льдам Гурий Николаевич Яковлев. Подошел и помощник Яковлева - Иван Григорьевич Петров, высокий, чернобородый, черноусый мужчина.

Тем временем с конца аэродрома подошли, размахивая тлеющими факелами, метеоролог Зяма Гудкович и гидролог Саша Дмитриев. Оба закопченные дымом импровизированных факелов, с черными всклокоченными бородами. Следом за ними из темноты вынырнула еще одна фигура - в капюшоне, надвинутом на брови, в прожженной, замасленной куртке,

– Знакомьтесь, доктор, - сказал Сомов. - Это наш механик Михаил Семенович Комаров.

Комаров пожал мне руку и вдруг, словно вспомнив что-то, повернулся и заковылял к самолету, возле которого копошились бортмеханики.

– Ручаюсь, - сказал Яковлев, Комар пошел добывать запчасти. Это у него как болезнь.

– Ему только разреши, так он полсамолета в свою мастерскую утянет, съязвил Дмитриев.

– Не в свою, а в нашу, - сказал примирительно Гудкович.

Разговор прервал приход бортрадиста Леши Челышева.

– Командир, Задков на подходе. Надо полосу освобождать.

Экипаж заторопился к самолету. Титлов взлетел, и вскоре над аэродромом пронесся с оглушающим ревом ПЕ-8. Пронесся и исчез в ночных облаках. Но вот гул двигателей стал снова нарастать. Самолет, вынырнув из темноты, пошел бреющим над самой полосой.

– Ну держись, ребята, сейчас начнется, - крикнул Миляев, прячась за торос.

И тут действительно началось. Из открытой двери вниз посыпался настоящий град всевозможных предметов. Жестяные банки с пельменями гулко взрывались при ударе о лед, и замороженные пельмешки, словно шрапнель, разлетались во все стороны. С оглушительным треском шлепнулся посреди полосы ящик с маслом. Неподалеку от меня в торос врезался стальной баллон. С него слетел предохранительный колпак, струя газа с шипением забила из сорванного вентиля, и по аэродрому пополз удушливый сладкий запах пропана. Самолет сделал еще один заход, обрушив на нас оленьи туши, ящики с мылом и папиросами.

Сомов был вне себя. На глазах гибли вещи, которые невозможно было ничем возместить.

– Дмитриев, бегите к радистам, пусть сообщат на борт, чтобы немедленно прекратили это безобразие! По их милости мы останемся на зиму без газа и без продуктов! - крикнул Сомов.

Но бомбежка продолжалась. Все задковцы, включая бортрадиста, увлеченные необычным аттракционом, в поте лица трудились у дверцы.

Наконец самолет улетел. Картина, открывшаяся перед нами, была удручающей. Всюду разбитые ящики, искореженные баллоны, куски оленьих туш.

На мыс Шмидта в адрес Водопьянова пошла полная возмущения телеграмма.

Я заглянул в палатку к Сомову. У него сидели Трешников и Комаров.

– Ну, что будем делать? - спросил Сомов, нервно разминая пальцами папиросу. - Дальше губить добро я разрешить не могу. Но ведь Титлову в одиночку до Нового года с грузами не управиться.

– Может быть, Задков все же сумеет сесть на вашу полосу? Она вроде бы подлиннее стала. Как, Михаил Семенович?

– Це дило треба разжувати, - сказал Комаров.

– Ладно, - сказал Сомов. - Наверное, Водопьянов сам прилетит, тогда и решим окончательно. Ну, а как доктор наш - привыкает?

– Уже привык, Михаил Михайлович.

– Вот и прекрасно. Размещаться будете в палатке аэрологов вместе с Гудковичем и Дмитриевым. Сейчас найдите Гудковича. Пусть вам поможет перетащить вещи и покажет новую квартиру.

С помощью Саши и Зямы, нагрузив нарты моим добром, мы втроем потащили их в лагерь. Он располагался метрах в трехстах от аэродрома. Нарты легко скользили по накатанной дороге, и вскоре мы уже затаскивали мои ящики и мешки в палатку, утонувшую в глубоком сугробе.

Зяма нащупал выключатель, и под потолком вспыхнула маленькая электрическая лампочка свечей на двадцать. Палатка показалась ужасно неуютной, необжитой. Фланелевый полог давно потерял свой первоначальный белый цвет, покрылся копотью и пятнами сырости. Оленьи шкуры, набросанные на полу, исчезли под слоем смерзшегося снега. Здесь было ненамного теплее, чем снаружи, только не дуло. Гудкович отвернул полностью краники обеих конфорок. Но даже высокие языки газового пламени медленно нагревали промерзший воздух палатки.

– Счас сделаем "Ташкент", - сказал Дмитриев, извлекая из ящика паяльную лампу и укладывая горелкой прямо на огонь. Как только горелка раскалилась, он подкачал насосом, открыл вентиль, и голубое пламя, хлопком вырвавшись из жерла горелки, мерно загудело, распространяя вокруг приятный жар.

– Вот теперь порядок, - сказал он, довольно потирая руки.

Мы разделись.

– Устраивайтесь, Виталий Георгиевич, - сказал Зяма.

Пока Дмитриев готовил чай, доставал из фанерного ящика у входа галеты и сахар, я расстелил на столике марлю вместо скатерти и стал неторопливо распаковывать один за другим ящики с медикаментами и инструментами. Дмитриев то и дело интересовался назначением каждого инструмента, внимательно разглядывал каждую баночку с лекарствами, каждую коробку с таблетками и пилюлями.

– Ну, Зяма, - сказал довольным тоном Дмитриев, - теперь можно спокойно болеть. Доктор у нас между прочим свой.

Пока Саша накрывал стол - ящик из-под папирос, я, покопавшись в рюкзаке, достал коробку московских шоколадных конфет.

– А вот это очень кстати, - сказал Зяма, который был большим любителем сладкого.

Спустя некоторое время "на огонек" забежал Канаки. За ним - Миляев.

Но после всех пережитых волнений от встречи с новым, после утомительного семичасового полета я почувствовал, как глаза против моей воли смыкаются. Гости заметили мое состояние и, откланявшись, покинули палатку.

Я расстелил на койке спальный мешок, раскрыл пуховый вкладыш, заполз в него и мигом заснул.

Дмитриев поднял меня чуть свет. Он был так доволен, что наконец избавляется от должности кладовщика, что не скрывал своей радости. Склад размещался в довольно обветшавшей брезентовой палатке. Правда, за пять месяцев дрейфа запасы поубавились, но вдоль стенки рядком все еще стоял десяток почти полных мешков с крупами, сахаром, сухими овощами, пакеты с макаронами, банки с яичным порошком и какими-то неизвестными Дмитриеву консервами, коробки с маслом, мясными брикетами и копченостями. У входа грудой было свалено десятка два замерзших оленьих туш, привезенных Титловым первым рейсом.

– Вот расходная ведомость. В ней все как в аптеке. А вот здесь, - он показал на ящики, стоявшие отдельно от остальных, - самое главное. В них собраны аварийные запасы важнейших продуктов питания, лекарств, а также некоторые запчасти к приборам.