Майлз Уоллингфорд - Джеймс Купер

— Вы, должно быть, совершенно уверены, что знаете, где пролив, мистер Марбл, — мрачно заметил я, — раз вы берете на себя такую ответственность. Помните, что на борту этого судна все, что у меня есть, и страховое вознаграждение будет ничтожно, если корабль разобьется, проходя через такие места средь бела дня. Я прошу вас, если вы сомневаетесь, подумайте, прежде чем предпринимать что-либо.

— А какая будет страховка, если мы отправимся в Галифакс или на Бермуды? Клянусь жизнью, мы пройдем этот канал, а о твоем судне, Майлз, я болею больше, чем болел бы о своем. Если ты любишь меня, не меняй курса, и посмотрим, как этот Двухпалубный увалень посмеет пойти за нами.

Я был вынужден согласиться, хотя риск был слишком велик; сейчас я уже не могу объяснить себе, ради чего подвергся такой опасности. Я отвечал не только за мое собственное имущество, но и за собственность моего кузена Джона Уоллингфорда, и, что еще ужасней, я поставил под угрозу Клобонни. Однако мои чувства были возбуждены, и к волнению, сопряженному с погоней, прибавились серьезные, но смутные опасения, которые в те дни внушали всем американским морякам две воюющие державы. Самые следствия этих опасений становились поводом для упреков в их адрес — поистине замечательное подтверждение того, как справедливы бывают людские суждения.

Я не собираюсь рассуждать о политике Англии и Франции в пору их яростной борьбы за превосходство более, чем это необходимо для повествования о событиях, связанных с моими приключениями, но надеюсь, что, если я скажу несколько слов в защиту американских моряков, мой читатель не сочтет их вовсе неуместными. Слишком часто люди становятся жертвой клеветы, будучи совершенно невиновными в приписываемых им проступках; группа людей, к которой я тогда принадлежал, не избежала такого рода воздаяния за все невзгоды, которые они перенесли: все кругом пытались доказать им, что потерпевшая сторона заслужила свои мучения. Нас обвиняли в том, что мы вводили в заблуждение английские корабли, давая им неверные сведения, лгали, не зная меры, а также обнаружили безумную алчность, превышающую обычно свойственное человеку сребролюбие. Теперь я хочу спросить наших обвинителей: разве это так уж странно, что те, кто повседневно чувствуют себя оскорбленными, прибегают к подвластным им средствам, чтобы отомстить за себя? Если говорить о правдивости, никто, доживший до моих лет, не может не понимать, что правда — самая редкая вещь на свете, да и те, кто был жертвой наветов, будучи самыми беспристрастными судьями истинного положения вещей, не считают нужным платить клеветникам за обиды, воображаемые и реальные. Что касается обвинения в чрезмерной любви к деньгам, оно кажется мне незаслуженным. Деньги в Америке значат меньше, чем в лк> бой другой известной мне стране, и бесконечно меньше, чем во Франции и Англии.

Обвинение сие можно признать справедливым, направлено ли оно против определенного класса или всей американской нации, только разве в одном отношении. Нельзя отрицать, что культуре американцев, как новой нации, недостает многих высших черт, присущих мировой культуре, зато она преуспела в том, на чем зиждется величие нации; таким образом, золотой телец не является вожделенной целью для наших сограждан. К тому же, пренебрегши в своих установлениях принципом наследования, мы покончили с главным и важнейшим источником различий между людьми, известным другим общественным устройствам, которые придают богатству исключительное значение, в действительности скорее мнимое, чем подлинное. Я допускаю, что все еще малым, а то и вовсе никаким уважением не пользуются среди нас всяческие интеллектуальные занятия; большая часть населения страны считает литераторов, художников, людей свободной профессии слугами общества, которых нужно использовать, как и других слуг, уважая их самих и их труды ровно настолько, насколько они пополняют огромную кладовую национального богатства и славы. Это происходит в некоторой степени вследствие молодости страны, материальный фундамент которой был совсем недавно заложен, а также вследствие того обстоятельства, что, поскольку люди не стеснены рамками условностей, существующих в других общественных устроениях, вульгарные витии громко и навязчиво излагают свои мнения, чего ни в какой иной стране не потерпели бы.

Несмотря на все эти несовершенства, существование которых не станет отрицать ни один разумный, тем более повидавший свет американец, осмелюсь утверждать, что богатство значит для гражданина Америки не больше, чем для уроженца других деятельных и энергичных сообществ. Правда, нынче в Америке мало что кроме золота привлекает людей, но множество юношей, которые посвящают себя литературе и искусству при столь неблагоприятных обстоятельствах, — причем их намного больше, чем избравших подобное поприще в других странах, — свидетельствует о том, что именно обстоятельства, а не низменные наклонности самих людей сообщают золоту такую безграничную власть над душами. Среди нас растет число людей, которые посвящают свою жизнь политике, занятию отнюдь не прибыльному, и это опять же говорит о том, что преимущественно, за неимением других возможностей выделиться из общей массы, деньги, кажется, становятся для американца единственной целью существования. Однако, предавшись философствованию, мы позабыли о наших судах; вернемся же к ним.

«Рассвет» шел так, что у нас вскоре не осталось выбора относительно того, какого курса придерживаться. По карте мы увидели, что риф недалеко, поворачивать к берегу было уже поздно, оставался только один выход — пройти по пути, предложенному Марблом. Наше предприятие увенчалось успехом, и, таким образом, нам удалось значительно оторваться от «Линдера»; когда «англичанин» почуял опасность, он счел неблагоразумным дальше преследовать нас, выбрался на ветер и отстал. В течение часа я продолжал держаться к северу, а затем, обнаружив, что наш преследователь лег в дрейф на юго-западе, я распорядился убрать лисели по левому борту и привести судно к ветру, снова выходя в море к востоку от острова Блок.

Вся команда «Рассвета» ликовала по поводу нашего избавления, ведь мы действительно были на волосок от гибели. На заре следующего дня далеко на западе мы увидели какое-то судно, которое приняли за «Линдер», но оно не стало преследовать нас. Марбл и команда были счастливы, что ускользнули от Джона Булля, для меня же происшедшее послужило хорошим уроком, впредь я решил быть более осмотрительным и в другой раз, если это будет в моих силах, не подпускать близко военное судно.

С этого времени на протяжении двадцати дней ничего необычного с «Рассветом» не происходило. Мы пересекли банки у сорок шестой параллели и взяли прямой курс на западную оконечность Англии, насколько нам позволяли ветры. Пару дней я раздумывал, не следует ли мне держаться севернее — я полагал, что встречу меньше судов, огибая Шотландию, нежели входя в Ла-Манш. Последний путь был гораздо короче, но, поскольку многое зависит от ветров, я решил: пусть они правят нами. Две трети нашего пути через океан мы прошли главным образом при зюйд-весте, и, хотя мы не слишком себя утруждали, мы шли на хорошей скорости; однако в двадцати градусах к западу от Гринвича задул норд-ост, и, поскольку пришлось идти левым галсом, в течение десяти дней я держался к юго-востоку. Так мы оказались на пути к Средиземному морю, и если бы мы и дальше следовали этим курсом, мы очутились бы где-нибудь в Бискайском заливе. Однако я предвидел, что, как только мы войдем в европейские воды, перед нами предстанет океан, испещренный английскими кораблями, и примерно в ста лигах от земли мы сменили галс.