Майлз Уоллингфорд - Джеймс Купер

Признаюсь, когда я писал эти строки, мне казалось, что я почти объяснился Люси в любви и что из моих слов она догадается о моих истинных чувствах, и мне было грустно и радостно думать, что таким образом милая девушка, может быть, узнает, как она всегда была дорога мне. Только спустя неделю, размышляя о написанном, я вдруг подумал, что каждое мое слово вполне можно отнести как к Люси Хардиндж, так и к Эмили Мертон. Судьба свела меня с нашим юным английским другом при странных обстоятельствах, и эти обстоятельства могли привести к таким же последствиям, как те, о которых я упоминал. Все мы думали, что сердце Эмили принадлежит Руперту, который добился ее расположения, пока я был в плавании. Столь скромная и неуверенная в себе натура, как Люси, размышляя о том, кого я изобразил в своем рассказе, наверняка не примет мои слова на свой счет.

Этим письмам я посвятил много времени. Особенно длинным получилось послание к Люси, оно было написано не без тщания. Покончив с письмами, запечатав и надписав на конвертах адрес почтмейстера, я вышел на палубу. Лоцман и Марбл не теряли времени даром, пока я был в каюте, ибо судно на ветре проходило юго-западную стрелку; при благоприятном ветре я мог бы вскоре, миновав Сэнди-Хук, выйти в открытое море.

Я, конечно, не спешил распроститься с родными местами. Я оставлял родную землю, Клобонни, могилу сестры и Люси, драгоценную Люси, а в такие минуты человек особенно явственно ощущает те узы, которыми он связан со всем, что вот-вот скроется из виду. Однако каждый моряк тоскует по большой воде, и я рад был обнаружить, что нос «Рассвета» смотрит в нужную сторону, реи отоплены, а фор-бом-лисели подняты. Лоцман был сама деловитость, а Марбл, спокойный, собранный, знающий судно вдоль и поперек, свободно и радостно отдавался вверенному ему делу.

Судно шло, вздымаясь и опускаясь на волнах океана, которые теперь, стоило нам пройти несколько минут фордевиндом, уже явственно ощущались за маяком и оконечностью мыса; и теперь, когда мы оказались в бескрайней пустыне вод и к югу от нас перед нашим взором предстал ничем не стесняемый волнуемый океан, я не мог сдержать улыбку, глядя на Наба. Он стоял на грот-марса-рее, только что выстрелив и обнайтовив конец бом-лисель-спирта, чтобы поставить парус. Прежде чем прильнуть к мачте, он откинулся назад всем своим исполинским телом и устремил взор туда, откуда дул ветер. Его глаза были широко открыты, ноздри раздуты, он втягивал в себя морской воздух, который обвевал его сияющее лицо, — воздух, насыщенный солью и непередаваемыми запахами океана, — и мне казалось, что он похож на гончего пса, почуявшего дичь. Едва ли Наб в последующие часы хоть раз вспомнил о Хлое!

Как только мы миновали бар, я передал лоцману пакет с письмами, и он сел в свою шлюпку. Для этого нам не пришлось убавлять парусов, ибо скорость судна не превышала пяти узлов.

— Видите вон там корабль? — спросил лоцман, забравшись в шлюпку и указывая на юго-восток, где белело пятнышко на поверхности океана. — Остерегайтесь этого типа; держитесь от него подальше, не то он вас отправит в Галифакс или на Бермудыnote 52.

— В Галифакс или на Бермуды! Мне там делать нечего, и я туда не собираюсь. С какой стати я должен бояться этого корабля?

— Из-за вашего груза и ваших людей. Это корабль его величества «Линдер», вот уж неделя, как он бродит в окрестностях. Говорят, он действует по каким-то новым предписаниям, и коекто видел, как несколько судов поворачивали на северо-восток после того, как он взял их на абордаж. Эта новая война принесет нам много бед, теперь нужно смотреть в оба, когда выходишь из порта.

«Корабль его величества». Престранное выражение в устах американца спустя двадцать лет после признания независимости страны, не правда ли? Но в те дни многие говаривали так, да и теперь еще можно встретить подобные обороты в современных газетах; гораздо легче совершить революцию, нежели внести изменения в язык. Несмотря на дурной слог лоцмана, я не пренебрег его предупреждением. Больше месяца в городе ходили слухи, что две воюющие державы вот-вот возьмутся за старое и станут подталкивать друг друга к насилию; в те дни на океане господствовали Англия и Франция, и они не очень-то старались следовать устарелым понятиям о правах нейтральных судов. Что до Америки, она была одержима недугом экономии — злом, могущим привести к не менее ужасным последствиям, чем противоположный порок — расточительность. На деньги, которые выплачивались в виде процентов с сумм, вложенных в войну 1812 года, можно было содержать флот, который заставил бы обе воюющие державы уважать права Америки и тем самым сохранил бы весь капиталnote 53 , не говоря уже о том, что удалось бы избежать других колоссальных потерь, связанных с прекращением торговли, но «народные трибуны» нещадно надрывали глотку, да и нелепо надеяться, что народ вынесет справедливое решение относительно далеких интересов, когда перед ним стоит вопрос о насущных затратах. Правда, я вспоминаю современного французского философа, который утверждал, что, поскольку у демократических государств есть тенденция к крайностям, то, если дать власть народу, он сам себя задушит налогами; однако, как бы ни была справедлива эта теория вообще, она не верна quoadnote 54 добропорядочным гражданам великой образцовой республики. Нет слов, как вредит нам дурно понимаемая экономия; но в то время это была не самая страшная угроза для национальных интересов. В стране царил дух фракционности, обособленности; столь же трудно было найти гражданина, который исповедовал бы исключительно патриотические и разумные убеждения, сколь найти честного человека на галерах. Американцы принимали сторону либо англичан, либо французов. Одни боготворили первого консула, другие — Билли Питаnote 55. Что касается высших классов в торговых городах, они вторили на разные лады англичанам, их суждения ничем не отличались от английских, пожалуй, были даже более утрированными и нелепыми из-за отдаленности от Англии. Те, кто не принимал за чистую монету все, что тори пожелали навязать им, проглотили pillules Napoleonsnote 56 и не подавились. Если и попадались исключения из этого правила, их было весьма мало и главным образом среди людей, много путешествовавших, — скитальцев, которые, приблизившись к упомянутым кумирам, обнаружили, что они суть творения рук человеческих!

Как и следовало ожидать, с войной возвратился обычай вербовать матросов даже на нейтральных кораблях, и все капитаны американских судов понимали, что следует избегать крейсеров, которые могут лишить их команды. Как ни странно, довольно значительная и влиятельная часть американской нации оправдывала подобные посягательства англичан несмотря на то, что они имели место на борту принадлежащих их родине судов! Чего только не станут защищать люди, если они ослеплены и движимы духом раздора? Поскольку при такой практике американский моряк принужден был оправдываться, исходили из того, что каждый, кто не мог доказать посреди океана, за тысячи миль от суши, что он американец, является англичанином, — получалось, что английские морские офицеры учиняют суд над иностранцами, да еще под иностранным флагом. Между тем подобный допрос непозволительно было бы чинить даже самому лорду-председателю канцлерского суда, например, на одной из улиц Лондона — ведь при этом бремя доказательства невиновности возлагается на обвиняемую сторону! Было еще множество других законов, столь же естественных и неоспоримых, которые нарушались благодаря повседневной практике насильственной вербовки, но все это не производило никакого впечатления на членов Конгресса и газетчиков, поддерживавших притязания англичан, которые так же яростно отстаивали свою правоту в обсуждаемом конфликте, как их противники — свою. Впрочем, люди, одержимые духом фракционности, не относятся к разряду compos mentisnote 57. Полагаю, я могу заметить, не похваляясь своим здравомыслием, что я с отрочества и доныне всегда держался в стороне от пучины политических партий и группировок. Мой отец был федералистомnote 58, но, повидав чужие края, он умерил свой пыл и никогда не пытался представить черное белым оттого, что это выгодно той или иной клике. Я всегда считал, что вербовку моряков на судах иностранных государств, по крайней мере в водах Великобритании, можно защищать, только если мы допускаем, что право остается за сильным, а в отношении колониальных товаров и всех тонкостей, связанных с их перевозкой, я полагал, что судно нейтрального государства имеет полное право покупать товар у одной воюющей страны и продавать другой, лишь бы только его владелец находил это выгодным и не нарушал никакой блокады или не перевозил тех товаров, которые называются военной контрабандойnote 59. Нет ничего удивительного в том, что, имея такие воззрения, я с легкостью согласился с лоцманом и решил, как говорят моряки, держаться мористей.