Львиное Сердце - Бен Кейн

мятеж завершился. Эмар пожаловал на переговоры к королю. Вместе с графом Перигорским, чья твердыня, Пюи-Сен-Фрон, осталась теперь беззащитной, он просил о помиловании. Королевской семье предстояло вскоре разъехаться. Генрих возвращался в Нормандию с Молодым Королем и Джефри, а нам предстояло идти дальше на запад с герцогом.

Удача, однако, сопутствовала нам, и мы схватили изрядно пьяного Бертрана де Борна, когда тот вышел из шатра Джефри. Притащив его, негодующего и брызжущего слюной, к Ричарду, мы услышали признание: Джефри состоит в сговоре почти со всеми аквитанскими баронами против герцога, его брата. В него оказался вовлечен и Молодой Король.

Соотношение сил было устрашающим, если не сказать больше. Враги окружили Ричарда со всех сторон.

Но его решимость не поколебалась ни на йоту.

Глава 17

Аромат жарившегося гуся плыл по холодному воздуху, и в животе у меня заурчало. Прошло почти шесть месяцев. Завернувшись в плащ, я стоял посреди огромного внутреннего двора замка в Кане, заполненного палатками. Ветер дунул с другой стороны, и до меня донесся запах тушеной говядины. Мгновение спустя потянуло пекущимся хлебом, а затем я распознал соблазнительный аромат каплуна. Я вспомнил проглоченный много часов назад завтрак и пожалел, что не прихватил пирог про запас, как это сделал Рис. Если станет невмоготу, придется потребовать у него половину. Иначе без еды придется терпеть долго – нам снова велели наблюдать за шатром Джефри.

С тех пор как Бертран де Борн летом раскрыл нам все, возможностей проследить за графом Бретонским представлялось мало. Мятеж закончился, Джефри вернулся в свои земли, как и мы с Ричардом. По сведениям лазутчиков, попытки графа настроить Аквитанию против герцога стали менее настойчивыми, но не прекратились. К несчастью, прямых доказательств его измены не было. Теперь мы могли наблюдать за ним вблизи и стремились поймать его с поличным.

Наслаждаться увеселениями было некогда – герцог хотел, чтобы мы приглядывали также за его старшим братом, Молодым Королем. Несколькими месяцами ранее Хэл потребовал у отца в удел Нормандию или другую область, получил отказ и в страшном гневе отбыл ко двору короля Филиппа Французского. Там, по всем известиям, его приняли как давно пропавшего любимого брата. Генриху с большим трудом удалось выманить его обратно. Взамен – об этом ходило много разговоров – он стал давать сыну сто фунтов в день, еще десять фунтов в день – на траты его супруги, а также деньги, достаточные для содержания ста рыцарей ежегодно.

Эти громадные суммы превосходили мое юношеское представление. Молодой Король явно должен быть доволен, заметил я в разговоре с Филипом. Тот улыбнулся и шепнул, что алчность наследника не знает пределов.

Ходили слухи, что в замке стоит лагерем тысяча рыцарей, приглашенных королем отпраздновать Рождество, которое уже наступало. Ричард и трое его братьев были здесь. Как и представители всех знатных родов Нормандии, Бретани, Анжу и Аквитании. Герцог ехать не хотел, о чем сообщил нам по дороге, но не мог ослушаться отца. А еще, по его признанию, он желал проследить за Джефри и Молодым Королем.

Филип, располагавшийся рядом, толкнул меня в бок:

– Смотри!

Я сразу узнал вальяжную походку Бертрана де Борна и устремил взгляд на противоположную сторону двора. Все эти полгода – с того дня, как мы с Рисом схватили его, – трубадур провел в плену. Сладкоголосый певец, даровитый поэт, он сумел снова пролезть в любимчики. Но Ричард доверял ему не настолько, чтобы оставить без пригляда, и поэтому взял с собой в Кан. Подобно отцу, Ричард легко прощал тех, кто плохо с ним обошелся, и теперь де Борну разрешалось расхаживать по замку более или менее беспрепятственно.

– В шатер к Джефри топает, надутый, как петух, – сердито процедил я. Мне не нравилось смотреть, как трубадур расхаживает себе по двору: я бы запихнул его в темницу головой вперед и выбросил ключ.

– Это же время мира, праздники. Возможно, его попросили сыграть, – сказал Филип.

Я понимал, что он дразнит меня, поэтому отвесил ему оплеуху.

Минуту спустя послышался нежный голос лютни.

– Ну, что я говорил? – усмехнулся Филип.

– Ничто не мешает человеку музицировать и одновременно говорить об измене.

– Это верно, – согласился он, посерьезнев.

Из-за множества шатров невозможно было подобраться достаточно близко и подслушать, не будучи замеченными; оставалось зорко наблюдать за входом, постоянно согреваясь глотками вина из моей фляги.

Раздались женские голоса, звучавшие очень редко в последний год, и я зашарил глазами по двору. Многие из приехавших знатных сеньоров захватили с собой жен, а тех, в свою очередь, сопровождали фрейлины. Неженатый Ричард держал холостяцкий двор, и за время кампании мы находились в сугубо мужском обществе. Для меня и моих товарищей-оруженосцев оказаться в Кане среди такого множества представительниц другого пола было все равно что попасть в оазис после месяца в пустыне. Вот только жажда наша оставалась неутоленной. Добродетель – главное достояние юных дам, а плотское влечение – происки дьявола. Хорек Джон хвастался, что уже затащил одну в койку, но мы ему не верили. Луи в свободное время увивался вокруг красотки из свиты жены Джефри и без умолку трещал про свои свидания и поцелуи, а мы слушали, раскрыв рот. Филипу его избранница закатила пощечину, причем дважды, и он принялся волочиться за другой. Всегда сдержанный Джон де Мандевиль ограничивался тем, что глазел на фрейлин. Что до меня, то я пока не приметил женщины достаточно привлекательной, чтобы подвергнуться из-за нее риску унижения, получив от ворот поворот.

До этой минуты.

Она была светловолосой, с голубыми глазами, в тон длинному платью, и фигурой, от которой у меня едва не подкосились ноги. Кожа – медово-желтая, а не молочно-белая, как было модно в те времена, но в два раза более притягательная. Она находилась среди других женщин, которых я попросту не заметил.

Дыхание перехватило у меня в груди.

И, как часто бывает, когда один человек смотрит на другого, она почувствовала мое внимание. Лицо ее повернулось в мою сторону, наши взгляды встретились. От силы этой связи меня словно ударило кузнечным молотом. Мне с трудом удалось удержать челюсть, чтобы не отвисла. Затем, к моему ужасу и радости, она остановилась.

– Неприлично смотреть вот так на женщину.

Голос у нее был нежный и мелодичный.

С идущей кругом головой, едва живой от страха, я не мог произнести ни слова.

Филип откашлялся.

– Вынужден извиниться, госпожа, за дурные манеры моего друга.

Она улыбнулась ему, мне, и я окончательно потерял голову.

– Прошу прощения, миледи. – Потом, забывшись, я добавил: – Я ничего не мог с собой поделать. Ваша красота меня