История целибата - Элизабет Эбботт

Вместе с тем Марсела предостерегала против чрезмерного усердия в стремлении превзойти других в суровом аскетизме, а также в том, чтобы судить и порицать друг друга.

Особенно показательны иронические замечания Марселы о еде, поскольку питание играло достаточно большую роль и в жизни монастыря, и в мыслях его обитательниц. Если похоть мучила священников и монахов, то монахинь изводили вопросы, связанные с едой, и выдержать это наказание было гораздо труднее, чем обуздать похотливые желания плоти. Постились все, но многие этим слишком злоупотребляли и доводили себя до сильного голода, поскольку худые, бледные девы соответствовали представлениям отцов Церкви. Им надлежало быть изможденными, изголодавшимися, с кожей, цвет которой отдавал в желтизну, иссушенными до такой степени, что тело их забывало о месячных и более ни само не чувствовало, ни в ком другом не пробуждало даже намека на сексуальные желания.

Некоторые монахини настолько решительно снижали свой рацион питания, что не ели и не пили ничего, кроме маленькой просфоры и капли вина во время ежедневного причастия. Это лакомство сменило восторг полноценной трапезы, и, глотая просфору с вином, они испытывали чувство, схожее со стыдом сладострастия, поскольку питались телом Христа, их супруга, которому они посвящали все свое существо. Некоторые исповедники использовали свое влияние, отнимая у духовных подопечных право на почти ежедневное причастие, лишая монахинь «сладкого запретного плода» общения с Христом и тем самым поднимая собственный моральный авторитет.

Марсела обращалась к проблеме еды, насмехаясь над ее скудостью в монастыре и скаредностью монахини, ответственной за ее распределение. «Хоть все ее запасы могут сгнить, ее это ничуть не беспокоит», – саркастически замечала она[351]. В одноактной пьесе «Гибель желания» ее герой – Аппетит, комичный малый, через чей образ Марсела выразила заботы монахинь: приготовление, сервировка и процесс поглощения еды, значение сладостей, которыми отмечали некоторые постные дни, стремление поесть досыта, боровшееся с еще более сильным желанием голодать. В дружеском споре Духа с Желанием Дух с пафосом произносит:

Мой аппетит меня съедает;Все думают, что я доволен,Когда за всех я голодаю.…Скорей открой кладовку,Нам надо подкрепиться.

Когда Дух спрашивает: «А если позже ты поужинать не сможешь?», Желание ему бросает:

Тогда перехвачу я что-то в полночь.…Мне вдруг очень захотелосьСъесть две ватрушки.Когда ты делать соберешься фрикадельки?

«Сейчас же замолчи, должно быть, ты сошло с ума», – пытается его утихомирить Дух. Желание ему возражает:

Ты хочешь, чтоб я ничего не ел,Когда от голода почти сознание теряю?…Отрежь-ка лучше мне кусочек ветчины,Ведь ее тебе прислалаМоя мамаша – Жадность.

Они еще какое-то время по-дружески подначивали друг друга, потом пришло Смирение плоти и выступило против Желания, пытаясь спасти Дух.

Если я не встану на путь добродетели,Я вечно буду обречено гореть в огне,

жалуется Дух, на что Смирение отвечает устами Марселы суровым протестом, выраженным с добродушной усмешкой:

Лишь ты решишь, что должен умереть,Или умрешь несметно много раз;А подтвержденьем смерти станет то,Что в чувствах у тебя не будет больше страсти.…Противься <Желанию> изо всех силС самого начала, и оно пройдет.

Суровый совет Смирения приводит Желание в ярость, и оно напыщенно разглагольствует о том, как коварно проникнет в монастырь, прокладывая себе путь

…в спокойствии,В святых молитвах,В божественных службах,В хоре и в трапезной,В часовне и спальне,Куда сам дьявол не может проникнуть;Там я найду малюсенькую трещинку,Через которую смогу пробраться внутрь –Или ты хочешь, чтобы я скончалсяОт голода, проклятая старая ведьма?…На мою мельницу все больше зернаПодкидывают мирянки и монахини –Но с последними куда как веселее;…

«Я вполне преуспело в монастыре», – продолжило Желание. Как же, должно быть, прыскали со смеху монахини, когда слышали его перечисление своих ежедневных соблазнов:

Заниматься мелочами,Рот набить без разрешенья,Бросить взгляд, куда не надо,Глупенький задать вопросВ праздном любопытстве,Что-то брякнуть, не подумав,Или сделать без мозгов[352].

А чего еще можно было ждать от Желания, мать которого – Жадность, блудила с его отцом – Грехом?

Многословный монолог Желания звучит запальчиво и даже для современного слушателя забавно. Соблюдавшие пост всегда голодные монахини, должно быть, с молитвой на устах прикладывали руки к голодным животам при упоминании о нежной курочке, спелых оливках из Андалузии с заранее вынутыми косточками, инжире, миндале и винограде, холодном как лед медовом вине и других деликатесах, очень редко или вообще недоступных в их монастыре, где царили суровые порядки. Но именно в тот момент, когда перечисленные яства должны были вызвать у них обильное слюноотделение и они начинали облизывать губы приоткрытых ртов, Желание было убито, и репутация трех неразлучных сестер – Смирения, Простоты и Молитвы, была восстановлена.

«Хвала одиночеству» Марселы была напевной поэмой, посвященной Христу, ее супругу. Она наполнила ее сексуальными образами, свойственными праведницам, но превзошла их, позаимствовав из любовной прозы и любовных писем отца наиболее эротические образы. Мы видим здесь откровенную сублимацию эротических чувств и страстных желаний Христовой невесты, которые она смогла с наслаждением воспеть в «Одиночестве»:

В тебе, сказала я Любимому,Как нежно я Его люблю,Как велика моя признательность,Как мало я Ему служу.В тебе к Нему я устремляласьС добром и нежностью глубокой,Чтоб Он меня мог полюбить –Ведь обо мне Он знает все.…В тебе искала я союз,Зажженный пламенем любви,Но я не знаю, хочет ли того же Он:Он знает сам, так пусть Он скажет.…В тебе Ему я отдала всю полнотуПрав на мою любовь,И потому в моей судьбе нет больше ничегоНи для кого[353].

Кроме того, в «Одиночестве» Марсела с радостью смирилась со своей бездетностью и отсутствием общественных связей, хотя это слишком сильно сказано, поскольку она никогда не утрачивала контакт со своими сестрами и отцом. Она также печалилась, временами чувствуя, как и другие монахини, замешательство, тревогу, подавленность, ее угнетали нерешенные проблемы; как и остальных монахинь, собственные желания приводили ее в смятение. В созданном ею автопортрете Марсела предстает перед читателем находящейся в постоянных раздумьях, духовно зрелой, хорошо организованной и полной сострадания женщиной, причем этот автопортрет обильно сдобрен искрами блистательного остроумия.

Ощущение собственной ущербности, насквозь пронизывающее «Жизнеописание» праведной Каталины де Сан-Хосе, монахини настолько совершенной, что «она казалась скорее мертвой, чем живой», – сделала ей Марсела недвусмысленный комплимент. Перед тем как прийти в монастырь, Каталина была элегантной, испорченной мадридской девушкой, привыкшей коротать время на гулянках, «которая была воспитана не в каком-нибудь темном углу, а скорее среди людей, обладавших хорошим вкусом, умевших красиво говорить». Характер у нее был «довольно раздражительный, горячий и в чем-то даже грубый», причем настолько, что слугам порой было трудно ее переносить. Однако на протяжении двенадцати лет пребывания в монастыре она хранила полное молчание, не говоря ни единого слова, кроме как своему исповеднику. Каталина ни разу не сделала ни одной ошибки, никогда не забывала даже о самом незначительном обряде и, хоть винила себя в тяжких грехах, конечно же никогда не грешила.

Аскетизм Каталины можно было бы назвать запредельным – она отсылала часть своей скудной трапезы обратно на кухню и всегда отказывалась от таких вещей, как сладости, свечи и четки, раздававшиеся, когда послушницы впервые давали обеты. «Пожалуйста, возьмите это, ваше преподобие, – говорила она матери настоятельнице, – это мешает мне жить». Она носила самые заношенные одежды и всегда доводила дело до конца, умело занимаясь изящными руками вязанием на спицах или шитьем. Она была прекрасна, пела ангельски, играла на музыкальных инструментах.

Каталина не просто истязала себя умерщвлением плоти, «она умерла для себя, умерла для плоти своей и крови; она умерла для желаний и страстей, для вкусов и влечений, как и для всего остального, что когда-то было ей мило». В частности, она отказывалась видеть родственников, перестала с ними переписываться и больше им не помогала.