Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

У причала на волнах покачивался мертвый селезень. Она встала. Ей так и не удалось найти ответ на свой вопрос. Но должна же быть причина. Это только я настолько глупа, что не в состоянии ее найти.

Ровно в двенадцать она нажала кнопку Анниного звонка. Она была совершенно спокойна, но начеку.

34

Тургейр Лангоос открыл глаза. Каждое утро он удивлялся, что все еще жив. Пробуждаясь, он всегда видел перед собой две картинки, сливающиеся в одну, — он видел себя самого своими глазами и в то же самое время глазами другого человека, заставившего его когда-то подняться из канавы, забыть про алкоголь и наркотики и указавшего ему дорогу в далекий, но все же достижимый рай. Он лежал в этой канаве, захлебываясь в собственной блевотине, вонючий, больной, без всякой надежды, что ему когда-нибудь удастся освободиться из этого мрачного плена. Тогда ему казалось, что пришел конец его пути от избалованного наследника одного из крупнейших норвежских судовладельцев до спившегося, одурманенного наркотиками бродяги в кливлендской канаве. Это путешествие могло кончиться только смертью и похоронами для неимущих за счет штата Огайо.

Он лежал в маленькой комнатке для прислуги рядом с кухней в квартире на Недергаде. Хозяин квартиры, старик Вигстен, про существование этой комнатки попросту забыл. Из квартиры доносились однотонные звуки рояля — там работал настройщик. Настройщик приходил регулярно, каждую среду. Тургейр Лангоос был достаточно музыкален, чтобы сообразить, что настройщику делать было почти нечего — он только чуть-чуть подтягивал какие-то струны, а то и не подтягивал вообще. Тургейр легко представил себе старика Вигстена, как тот сидит у окна, придирчиво следя за каждым движением настройщика. Он вытянулся в кровати. Вчерашний день прошел точно так, как они планировали. Зоомагазин сгорел, ни одной мышке спастись не удалось. Эрик объяснил ему, как важно, чтобы последнее жертвоприношение животных прошло без сучка и задоринки. Эрик постоянно к этому возвращался — Бог не прощает ошибок. Человек, созданный им по своему образу и подобию, не имеет права пренебрегать своим предназначением. Важно было жить своей жизнью, подготовить себя к вознесению на высшую ступень вечного блаженства, зарезервированную Господом для избранных, для тех, кому суждено вернуться и населить землю опять, после того, как победит их великое учение.

Каждое утро он повторял ритуал, предписанный ему Эриком. Он был первым и самым главным апостолом. Еще какое-то время он будет главным божественным орудием в руках своего спасителя. И каждое утро он приносил присягу верности, себе самому, Эрику и Богу. «Это мое предназначение — каждый день служить Богу и его Мастеру, без сомнения и колебания делать все, что требуется для того, чтобы люди поняли, какая кара постигнет того, кто отвернулся от Бога. Только в возврате к Богу и в служении его единственному и истинному пророку, чьи слова уже сейчас ураганом разлетаются по всему миру, заключена надежда на спасение, на то, чтобы в священный день быть среди тех, кому суждено вернуться после Великого Перехода». Он лежал, сцепив руки на груди, и бормотал слова из Соборного послания св. Апостола Иуды: «…Господь, избавив народ из земли Египетской, потом неверовавших погубил».[25]

Он шепотом произнес слова обета, закрыл глаза и подтянул одеяло к подбородку. Настройщик все время брал одну и ту же высокую ноту, раз за разом. Церковь в тебе самом. Церковь вокруг тебя. Эти слова стали для него откровением — благодаря им он изобрел совершенно новый вид укрытия. Ведь им нужны были не только шалаши в лесу или дома вроде того, что стоял за церковью в Лестарпе. Можно, как невидимому паразиту, найти хозяина, даже не подозревающего о присутствии незваного гостя. Ему как-то вспомнился дед, в старости живший в своем доме возле озера Фемунн совершенно одиноко, несмотря на старческое слабоумие и склероз. Был случай, когда сестра Тургейра прожила у него неделю, каталась на лыжах, приводила друзей, а он этого даже не заметил. Он поговорил с Эриком о своей идее, и тот сказал, что если можно все устроить так, чтобы не подвергать риску Великий План, то можно попробовать. Франс Вигстен возник словно по мановению волшебной палочки. Тургейр даже одно время думал, что его послал Эрик. Это случилось в кафе в Нюхавне. Тургейр зашел туда, чтобы доказать себе, что может равнодушно смотреть на пьющих людей, что он теперь в состоянии преодолеть любой соблазн. Франс Вигстен тоже сидел там за бокалом вина. Вдруг он поднялся и, обращаясь к Тургейру, спросил:

— Вы не могли бы сказать, где я нахожусь?

Тургейр сразу понял, что его собеседник не пьян.

— В кафе в Нюхавне.

Старичок снова опустился на стул напротив него, долго молчал и наконец спросил:

— А где это?

— Нюхавн? В Копенгагене.

— Я забыл, где я живу.

Он достал из кармана бумагу, и они с помощью Тургейра нашли адрес — Недергаде. Но Фран Вигстен не был уверен, что он там живет.

— Все проходит, — сказал он. — Может быть, там я и живу. Там мой рояль и мои ученики.

Тургейр последовал за ним, поймал такси и поехал вместе с ним на Недергаде. В списке жильцов ив самом деле была фамилия Вигстен. Тургейр поднялся с ним наверх, и когда открылась дверь, Франс Вигстен узнал свою квартиру.

— Ну да, здесь я и живу. Я же помню запах своей прихожей.

И он исчез в недрах огромной квартиры, совершенно, по-видимому, забыв о человеке, проводившем его домой. Прежде чем уйти, Тургейр нашел запасной ключ и через несколько дней уже вселился в каморку у кухни, которой уже давно не пользовались. Франс Вигстен даже не подозревал, что у него есть жилец. Однажды они столкнулись в квартире, но воспоминание о провожатом из кафе давным-давно угасло в памяти Вигстена. Он принял его за одного из своих учеников, но Тургейр сказал, что он пришел не играть на рояле, а продуть батареи. Вигстен отвернулся и в ту же минуту забыл про его существование.

Он посмотрел на свои руки — большие, сильные руки. А самое главное — пальцы уже не дрожат. Прошло много лет с тех пор, как его извлекли из канавы, и за все это время ни капли спиртного и ни грамма наркоты. Он уже слабо помнил то тяжкое время, когда он медленно возвращался к жизни. Это были жуткие дни, полные галлюцинаций, муравьи забирались к нему под кожу и жалили немилосердно, из стен выползали ящерицы с угрожающими мордами. Эрик все время был рядом. Тургейр знал, что без Эрика ничего бы не получилось. Только благодаря Эрику он обрел веру, и вера дала ему силы жить.

Он сел на постели и прислонился спиной к стене. Настройщик скоро закончит. Франс Вигстен проводит его в прихожую и, не успеет за ним захлопнуться дверь, забудет про его приход.

Сила. Я силен, подумал он. Я прячусь в своих укрытиях и жду повелений. Выполняю их и снова становлюсь невидимым. Эрик всегда точно знает, где я, но я и сам к тому же слышу его голос в душе, я и так знаю, когда я ему нужен.

Откуда у меня эта сила? От Эрика. И только одна слабость, от нее я еще не успел избавиться. И поэтому я стыжусь, что у меня есть еще тайна, о которой Эрик не знает. С ним, человеком из канавы, пророк говорил совершенно откровенно, открывал всю свою душу, и требовал того же и от него, своего апостола. Но, когда Эрик спросил его, освободился ли он от всех своих тайн и всех своих слабостей, он ответил — да. Но это была неправда. Оставалось еще одно звено, связывающее его с прошлой жизнью. Он до последнего откладывал это решение, но этим утром, проснувшись, он уже знал: пора. Больше откладывать нельзя. Пылающий зоомагазин был последним шагом на пути к следующему, более высокому уровню. Но больше ждать нельзя. Если даже Эрик ничего не узнает о его слабости, на него обрушит свой гнев Господь. И гнев этот коснется и Эрика, а этого допустить нельзя.

Звуки рояля умолкли. Он подождал, пока хлопнет входная дверь. Теперь за рояль сел Франс Вигстен. Мазурка Шопена. Старик играл, даже не заглядывая в ноты. В его помутненном сознании свет музыки был по-прежнему ярок. Тургейр Лангоос подумал, что Эрик прав. Господь создал музыку для испытания человека, он сотворил ее как самый большой духовный соблазн. Только когда музыка отомрет, человек сможет целиком посвятить себя приготовлениям к другой жизни, той, что ждет нас за пределами земных, строго отмеренных лет. Он слушал, смутно вспоминая, как когда-то в детстве его взяли на фортепианный концерт в Осло. Именно эта мазурка была второй пьесой, сыгранной на бис. Он помнил и первую — «Турецкий марш» Моцарта. Он был с отцом, и, когда концерт кончился, тот спросил его, слышал ли он когда-нибудь что-то более прекрасное, чем эта музыка. Власть музыки велика. Бог — изощренный мастер творить искушения. Когда-нибудь тысячи роялей поставят друг на друга и подожгут. Струны полопаются, звуки умолкнут.

Он встал и оделся. Посмотрел в окно — было пасмурно и ветрено. Перед выходом он задумался, что надеть — кожаную куртку или плащ. Остановился на куртке. Нащупал в кармане голубиные и лебединые перья — он всегда подбирал их на улицах. Может быть, это тоже его слабость — подбирать перья. Но одну слабость Бог мне простит. Ему повезло — автобус подошел сразу. Он вышел у ратуши, пошел в Ховедбанегорден и купил сконскую утреннюю газету. Новость о поджоге зоомагазина занимала всю первую полосу. Какой-то полицейский из Истада сказал в интервью: «Это может сделать только душевнобольной. Больной, и к тому же с садистскими наклонностями».