Перед заморозками - Хеннинг Манкелль

Она постаралась отбросить эту мысль. Это несправедливо — не только по отношению к отцу, но и к ней самой.

Анна подняла голову, оторвавшись от созерцания собственных пальцев.

— Все позади, — сказала она. — Это была всего лишь тень в окне. Теперь он исчез и никогда не вернется. Я могу опять приступить к занятиям. Мне очень жаль, что я причинила тебе беспокойство.

Интересно, знает ли она про убийство Биргитты Медберг? Вот еще вопрос, пока не имеющий ответа, — что связывает ее с убитой? А с Вигстеном в Копенгагене? Может быть, имя Тургейра Лангооса тоже есть в каком-то из ее дневников? Надо было их все прочитать, подумала Линда. Что за разница — прочитать в чужом дневнике одну страницу или тысячу? Это как сломать сургучную печать, из тех, что отец всегда упрямо ставил на пакеты с рождественскими подарками. Взломал одну дверь, а все остальные не заперты.

Она все еще не могла успокоится, тревога пока не прошла. Тем не менее она решила не задавать никаких вопросов.

— Я была у твоей матери, — сказала Линда. — Она казалась совершенно спокойной. Я предположила, что она знает, где ты.

— Я не сказала ей про отца.

Линда вспомнила слова Генриетты — Анна всегда думает о пропавшем отце, что она встречает его по пять раз в неделю. Но кто из них врет или, может быть, преувеличивает? Ладно, сейчас это не важно, решила она.

— Я заезжала вчера и к своей мамаше, — сказала она, переводя разговор. — Хотела сделать ей сюрприз. Это мне удалось, даже чересчур.

— Она была рада?

— Не особенно. Я застала ее совершенно голой в кухне с бутылкой водки.

— Ты до этого не знала, что у нее проблемы со спиртным?

— Я и сейчас не знаю, есть ли у нее эти проблемы. Кто угодно может напиться среди бела дня.

— Ты права, — сказала Анна. — Но мне надо выспаться. Я постелю тебе на диване.

— Я пойду домой. Теперь, когда ты на месте, я вполне могу поспать в собственной постели. Хотя наверняка завтра утром опять сцеплюсь с отцом.

Линда поднялась и вышла в прихожую. Анна осталась стоять в дверях. Гроза кончилась.

— Я забыла рассказать про конец моей одиссеи, — сказала Анна. — И о том, что случилось утром, когда я решила, что отец не вернется никогда. Зато я увидела кое-кого другого. Я пошла на вокзал, чтобы сесть на первый же поезд в Истад. Пока ждала, пошла выпить кофе. Вдруг кто-то подсел ко мне за столик. Угадай, кто?

— Поскольку я не умею угадывать, скажу первое, что пришло в голову, — твоя толстуха?

— Ну конечно! Муж ее стоял поодаль и сторожил старомодный чемодан. Помню, я подумала, что чемодан, должно быть, набит секретными шляпами, которые вот-вот войдут в моду. Толстуха моя вся вспотела, щеки малиновые. Когда я на него глянула, он опять приподнял свою красивую шляпу. Как будто бы они двое и я состоим в каком-то заговоре. Она нагнулась ко мне и спросила, нашла ли я его. Я чувствовала себя совершенно разбитой — я же только что осталась без отца. Я засунула его в пушечное жерло и выстрелила в сторону страны, называемой забвением… Но я не хотела ее огорчать. Сказала, что да, нашла, и мы прекрасно провели время. Ее глаза заблестели от слез. Она поднялась и спросила: «А можно я расскажу мужу? Мы сейчас едем в Хальмстад. И это мы запомним на всю жизнь — как встретили девушку, через двадцать пять лет нашедшую своего отца». И она пошла к нему. Я видела, как они что-то обсуждали, но, конечно, не слышала — до них было довольно далеко. Я уже тоже поднялась, чтобы идти к поезду, как она возвратилась. «Я даже не спросила, как тебя зовут». — «Анна». И я пошла к поезду, не оборачиваясь. А теперь вижу тебя.

— Я зайду завтра, — сказала Линда. — Наверстаем все, что пропустили на той неделе.

Они договорились на двенадцать. Линда отдала Анне ключи от машины:

— Я позаимствовала твой «гольф». Завтра заправлю.

— Не надо. Ты не должна платить за то, что волновалась за меня.

Линда пошла домой. Моросил дождь, но грозу унесло. Ветер тоже стих, пахло мокрым асфальтом. Линда остановилась и глубоко вдохнула. Все хорошо, подумала она. Я ошиблась, ничего не случилось.

Маленькая заноза в душе, оставшаяся после этих дней, почти не давала о себе знать. И все же почти, а не совсем. Она думала о словах Анны: я приняла за него кого-то другого.

33

Линда проснулась, как будто кто-то ее толкнул. Сквозь неплотно закрытую штору в комнату проникало солнце. Полоска света тянулась по полу и взбегала на ночной столик. Линда протянула руку — и на запястье тотчас зазолотился солнечный браслет. Браслет был теплым. И как начнется день? — спросила она себя. Она почему-то была уверена, что как раз перед пробуждением ее обязательно посещает сон, напоминающий: пора вставать. И сразу начинается день. Всю жизнь она пыталась с чем-то сравнить эти загадочные отношения между ночью и днем.

Когда ночной неверный сумрак

Придет в согласие со сном,

Кому принадлежит победа…

Когда-то она начала сочинять эти стихи. Даже записала строчки и тут же поняла, что ближе этого ей к поэзии уже не подобраться. Наступление дня еще можно было уподобить двери, которую удалось открыть после долгой и трудной борьбы во сне. Подобных сравнений хватало.

Она села в постели. Итак, Анна вернулась. Она на секунду задержала дыхание, чтобы убедить себя, что это было не во сне. Нет, не во сне — Анна стояла у себя в прихожей в этом дурацком халате с обрезанными рукавами. Она снова легла и потянулась, опять положив руку под солнечный луч. Скоро осень. Скоро… ну, это самое важное: через пять дней я сменю свою невидимую полицейскую форму на настоящую. И разумеется, квартира, чтобы мы с отцом наконец перестали терзать друг друга. Скоро осень, скоро первые утренние заморозки. Она посмотрела на свою руку, на которой золотилась солнечная полоска. Перед заморозками. Или до заморозков? Как сказать правильно?

Она встала, услышав, как отец чем-то гремит в ванной, — и засмеялась. Никто другой не способен произвести такой немыслимый шум в ванной. Как будто он отчаянно сражается с мылом, кранами и полотенцами. Она надела халат и вышла в кухню. Семь часов. Надо бы позвонить Зебре и рассказать, что Анна вернулась, но Зебра наверняка еще не проснулась. Ребенок плохо спит по ночам, поэтому если ее разбудить, она придет в ярость. Стефан Линдман. Ему-то стоило бы позвонить. Но лучше пусть услышит новость от этого ванно-туалетного тигра.

Отец, вытирая на ходу волосы, появился в кухне.

— Прошу прощения за вчерашнее, — немедленно заявил он.

Не дожидаясь ответа, он подошел к ней и нагнул голову:

— Посмотри, пожалуйста. Я не лысею?

Она запустила руку в мокрые волосы.

— Может быть, чуть-чуть, вот здесь, на затылке.

— О, дьявол. Ужасно не хочется лысеть.

— У деда вообще почти не было волос. Это наследственное. Если ты пострижешься очень коротко, будешь выглядеть как американский офицер.

— Я не хочу выглядеть как американский офицер.

— Анна вернулась.

Он как раз наливал в кастрюлю из чайника. Рука его замерла в воздухе.

— Анна Вестин?

— Никаких других Анн не пропадало. Вчера я психанула и поехала спать к ней. А она стоит в прихожей.

— Где она была?

— Поехала в Мальмё, сняла номер в гостинице и искала отца.

— Нашла?

— Нет. Поняла наконец, что ей привиделось, и вернулась домой. Как раз вчера.

Он присел за стол.

— Итак, она провела несколько дней в Мальмё. Жила в гостинице и никому не сказала ни слова, ни тебе, ни матери… Я правильно понял?

— Да.

— Тебе ничего не внушает сомнения? У тебя есть основания ей не верить?

— Вообще говоря, нет.

— Что значит «вообще говоря»? Да или нет?

— Нет.

Он встал и снова взял в руки чайник.

— Значит, я прав. Ничего не случилось.

— В ее дневнике записано имя Биргитты Медберг. А также старика по имени Вигстен. Не знаю, что тебе успел рассказать Стефан вчера, когда позвонил и настучал на меня.

— Он не настучал. К тому же рассказ его был очень подробным. Он, пожалуй, еще заткнет за пояс Мартинссона в том, что касается умения четко и ясно доложить обстоятельства. Самое позднее завтра я приглашу Анну зайти в полицию. Я хочу с ней поговорить. Можешь ей это передать. Но с твоей стороны — ни слова о Биргитте Медберг, никакого частного сыска, поняла?

— Ты прямо как легавые из американского боевика! Они готовы убить каждого, кто хочет помочь следствию. Зазнайка.

Он с удивлением посмотрел на нее:

— Я и есть легавый. Ты разве не знала? Меня, конечно, много в чем упрекали, но в зазнайстве, по-моему, никогда.

Они позавтракали молча, читая каждый свою часть «Истадской смеси». В половине восьмого он поднялся.

— Ты кое-что сказала на днях, — начал он смущенно.

Линда тут же поняла, что он имеет в виду. Ей было забавно смотреть, как он смущается.