Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

– Сосудов, – поправил ее архитектор

– Да, спасибо, bowls. So, разбирайтесь сами.

– Но они все маленькие…

– Значит, соорудите ей что-нибудь сами! Как Гастон! [166]

Закрыла дверь и повернулась к Шарлю со стоном:

– Ох, зря я им это сказала, последствия могут быть непредсказуемыми… Ладно… Завершаю экскурсию показом конюшен, надеюсь, вы будете мне благодарны. Идите за мной.

Направились к другому двору.

– Кейт, можно задать вам последний вопрос?

– Слушаю вас.

– Кто такой Гастон?

– Как? Вы не знаете Гастона Лагаффа? – расстроилась она, – Гастона и его рыбку Бюбюль?

– Ну да, конечно…

– Я-то как раз из-за Гастона всерьез взялась за французский, мне тогда было лет десять. Ох и намучилась же я… Особенно с произношением…

– А вообще-то… Сколько вам лет? Простите за нескромный вопрос… И не волнуйтесь, я подтвердил Ясину, что вам двадцать пять…

– А я думала, тот вопрос был действительно последним, – улыбнулась она.

– Я ошибся. Последнего вопроса не будет никогда. И это не моя вина, дело в вас…

– То есть?

– Наверно, я очень примитивен, но мне все кажется, будто я открываю… Новый Свет… так что ничего не поделаешь, у меня много вопросов…

– Да ладно… Вы никогда не бывали в деревне?

– Дело не в деревне, а в том, что вы из нее сделали…

– Да? И что же такого я, по-вашему, сделала?

– Не знаю… Что-то вроде рая, разве не так?

– Нуда, на дворе ведь лето, солнце, каникулы…

– Нет, просто я вижу забавных, умных и счастливых детей.

Она замерла.

– Вы… Вы правда так думаете? Ее голос стал очень серьезным.

– Я не думаю, я в этом уверен.

Она оперлась на его руку, чтобы вытряхнуть камешек из сапога.

– Спасибо, – прошептала она, и лицо ее исказилось, – я… Так пошли?

Примитивный – мягко сказано, Шарль чувствовал себя полным идиотом, да…

Ведь это из-за него заплакала такая замечательная девушка?

Пройдя несколько шагов, она немножко повеселела:

– Ну да… почти двадцать пять. Не совсем, конечно!… Тридцать шесть, если быть точной…

Как вы, я думаю, и сами догадались, дубовая аллея изначально вела, конечно же, не к этой скромной ферме, а к замку, принадлежавшему двум братьям… Так вот, представьте себе, во времена Террора они сами же его и спалили… Он тогда был только что отстроен, они вложили в него всю свою душу и все свои сбережения… хм, свои… ну в смысле, все сбережения их предков… а когда сюда докатились слухи о виселицах (это легенда, но мне она нравится), они старательно опустошили свой винный погреб, а потом подожгли замок и повесились сами.

Все это мне рассказал один совершенно чокнутый тип, который тут у нас однажды появился, потому что искал… Нет, это долгая история. Я расскажу вам ее в другой раз… Ну, а что касается братьев… Это были старые холостяки, и главным в их жизни была охота… А раз охота, значит, лошади, и значит, все лучшее – лошадям. Судите сами…

Они как раз завернули за угол последнего сарая:

– Смотрите, какое чудо…

– Вы что-то сказали?

– Ничего. Я ругался, потому что не взял с собой блокнот

Для зарисовок.

– Подумаешь… Приедете снова… По утрам здесь еще красивее…

– Вам бы следовало сюда переселиться…

– Летом дети здесь и живут… Тут масса комнатушек для конюхов, сейчас увидите…

Подбоченившись и затаив дыхание, Шарль любовался работой своего далекого коллеги.

Прямоугольное здание, желтая осыпающаяся штукатурка, сквозь нее проступали лишь угловые связки и окаймления проемов из тесаного камня, мансардная крыша, крытая тонкой плоской черепицей, строгое чередование люкарн с волютами и круглых окошек, большая сводчатая дверь, по обеим сторонам которой – длинные поилки…

Эта конюшня, такая простая и изысканная, построенная на краю света исключительно ради забавы двух аристократов, которые даже не удосужились дождаться трибунала, прекрасно передавала дух Восемнадцатого столетия.

– У братьев видно была мания величия…

– Да вроде нет. Опять же, как говорил мне тот чудак, судя по чертежам, замок был не слишком впечатляющим… Просто они бредили лошадьми… А теперь, – она смеялась, – это владения нашего толстяка Рамона… Посмотрите на пол – речная галька…

– Как на мосту…

– Да… чтобы сабо не скользили…

Внутри темно. Все балки и перекладины оккупировали ласточки: их гнезд тут было еще больше, чем везде. В помещении, примерно десять на тридцать метров, располагалось шесть стойл, разделенных перегородками из очень темного дерева, которые крепились к столбам с латунными шарами наверху.

Пегас, Храбрец, Венгерка… Два века истории, три войны и пять республик не смогли их стереть…

Прохлада камней, затканные паутиной многочисленные оленьи рога, свет, прорывающийся в круглые окошки широкими пучками фосфоресцирующей пыли, и эта тишина, нарушаемая лишь эхом их осторожных шагов по мощеному полу… Шарль, всегда панически боявшийся лошадей, чувствовал себя здесь, словно в храме, и не осмеливался пройти дальше центрального нефа.

Кейт выругалась, и он пришел в себя.

– Вы только посмотрите на этот свитер… Вот вам, пожалуйста… Мыши его просто сожрали… Fuck… Идите сюда, Шарль… Я расскажу вам, что я узнала от этого типа из Охраны памятников, который к нам приходил… Это не слишком бросается в глаза, однако на самом деле мы в ультрасовременной конюшне… Каменные кормушки отполированы для удобства лошадиных… грудин? Или груди?

– Груди sounds good, [167] – улыбнулся он.

– В общем, для них, для любимых… и в каждой по нескольку отделений для разных кормов, чтобы следить за рационом, а решетки для сена – по-моему, и в Версале таких нет… Выточены из дуба, сверху украшены резными вазочками…

– Акротертами.

– Вам виднее… Но это еще что… Смотрите. Каждая перекладина свободно вращается… как это он тогда сказал… чтобы «не препятствовать забору корма»… А поскольку в сене всегда полно пыли и мышиного помета, опасного для здоровья лошадей, решетки здесь не наклонные, как в деревенских конюшнях, а почти вертикальные, с узким поддоном снизу – для сбора этой чертовой пыли. А поскольку лошади упирались мордами в глухие стены, между стойлами поставили решетчатые перегородки, чтобы они не скучали и могли общаться друг с другом… Hello dear, did you see the fox today? [168] Красивые решетки, правда? Словно морская волна, замершая у столба. У вас над головой многочисленные проемы, через которые с чердака спускали сено…

Пошла дальше, потянув его за рукав:

– Тут единственный закрытый бокс. Очень большой, обшитый панелями. Сюда помещали беременных кобыл и жеребят… Поднимите-ка голову, видите… Через это слуховое окошко конюх мог сверху наблюдать за родами, не вставая с постели…

Она вытянула руку:

– Наверно вам понравятся и эти три фонаря под потолком… Они мало что освещали, и с ними нелегко было управляться, зато они были куда безопаснее обычных подсвечников на подоконниках и… И… а чего тут смешного?

– Ничего. Я просто в восторге: такая экскурсия для меня одного…

– Пфф, подумаешь… – пожала она плечами, – я так стараюсь, потому что вы архитектор, но если я вам надоела, остановите меня.

– Слушайте, Кейт.

– Что? – обернулась она.

– А вам не кажется, что у вас на редкость скверный, просто несносный характер?

– Да, пожалуй, – в конце концов согласилась она после каскада милых гримасок в духе XVIII столетия. – Ну, идем дальше?

– Следую за вами.

Сложил руки за спиной и попридержал улыбку.

– Вот эта лестница, например… – продолжала она с ученым видом, – разве она не великолепна?

– Великолепна.

Впрочем, ничего особенного в этой лестнице не было. Двухпролетная лестница, поскольку не для лошадок, то сколочена из обычных досок. Которые посерели от времени, истерлись от сапог, но вот пропорции, как и во всем здесь, были выдержаны идеально. Настолько хорошо, что Шарль даже не догадался полюбоваться пропорциями своей симпатичной экскурсоводши, поднимавшейся прямо перед ним – так его занимало соотношение ширины и высоты ступеней.

Правда, эту ширину ступеней плотники называют «проступью», но это еще не повод…

Ну и дураки же они, эти интеллектуалы…

– Вот комнаты… Их тут четыре… Ну то есть, три… Четвертая заперта.

– Что, разваливается?

– Нет, там у нас парочка сов, вернее домовых сычей, ждет свое совиное потомство. Или сычиное? Как, кстати, называются, птенцы домового сыча? Домовые сычата?

– Не знаю…

– Что-то вы познаниями не блещете… – кольнула она Шарля, прошмыгнув у него под носом ко второй двери.

Обстановка была довольно убогой. Маленькие железные кровати с прохудившимися тюфяками, колченогие стулья, заплесневевшие кожаные ремни на крючках. Заколоченный камин, рядом… гм… старый улей, наверное, дальше наполовину разобранный мотор, удочки, груды книг, читанных-перечитанных многими поколениями ненасытных грызунов, куски обвалившейся штукатурки, еще одна кошка, пара сапог, старые номера журнала «Сельскохозяйственная жизнь», пустые бутылки, решетка радиатора от «Ситроена», карабин, коробки от патронов… На стенах, аляповатые картинки вперемешку с афишами игривого содержания, Playmate, [169] снимающая свои трусики и подмигивающая Христу на покосившемся распятии, календарь за 1972 год, подаренный производителем удобрений «Дером», и повсюду, повсюду темный, толстый ковер из десятков тысяч дохлых мух…